Стук колес поезда навевает тоску: за окнами вагона пролетают деревья, редкие домики, застывшие во льдах реки. На столике, рядом с газетой, лежат открытые часы на цепочке, отсчитывая минуты до прибытия. Заголовки газеты не привлекают внимания - излишняя городская суета уже давно не вызывала радости или, напротив, сожаления. С внутренней стороны крышки часов на юношу, одиноко сидящего в купе, смотрела маленькая девочка, своими чертами очень напоминающая этого самого юношу. Девочка улыбалась, хотя обычно людям запрещают проявлять эмоции в кадре. И одна эта эмоция сдавливала сердце до боли, заставляя не думать о собственных трудностях, а только идти вперед, к какой-то цели. Цель, на самом деле, была весьма проста и прозрачна, но вызывала отвращение. Этот молодой человек знал, что ему необходимо подавить в себе брезгливость, чтобы спасти нечто слишком дорогое его душе и потому сидел в этот самом купе, направляясь в определенный город. Снег, укрывший страну в это время года, тоже лишь досаждал - юноше больше нравилась осень с её ливнями и непередаваемой словами меланхолией. Но деваться было некуда и, как нельзя было вернуть прошлого, так и нельзя было повлиять на времена года. Оставалось ждать и вскоре он обязательно снова насладиться яркими осенними красками, а слух будет ласкать дождь, бьющий каплями по черепице крыш.
По длинному коридору вагона проносится гул сигнала паровоза, оповещающий о скором прибытии на станцию. Поправляя шарф и надевая на голову кепку, юноша захлопывает часы, убирая их во внутренний карман теплого пальто. Поднимаясь с места, он вытаскивает с верхней полки чемодан и кожаную сумку, перекидывая последнюю через плечо. Поезд медленно замедляет свой бег и молодой человек выходит в коридор, приближаясь к выходу. Его темные кудри едва выбиваются из-под головного убора, взгляд темных глаз плутает по редким лицам людей, мелькающих в окне вагона. Является ли кто-то из них его мишенью? Его руки были по локоть в крови, но вряд ли хоть кто-то из них заподозрит в нём кого-то столь опасного. По статистике, люди не умели вычислять убийц, пусть и наёмных: многие до конца, даже в зале суда, пытались оправдывать своих знакомых, любимых или родственников. Чего уж говорить о тех, кто обладал прекрасным алиби и умел тихо выполнять свою работу? Поезд тормозит медленно: юноша открывает дверь, пуская в тамбур морозный холодный воздух. Спускаясь по откидной лестнице, он оказывается на перроне, осматриваясь. На первый взгляд - он гость здесь, но это временно. Совсем скоро его губ касается улыбка и взгляд приобретает более теплые оттенки - все внутренние терзания остаются погребены под тяжестью амплуа. Подходя к извозчику, юноша широко улыбается, произнося на чистом английском: “Добрый день! Моё имя Адам Шарп и я хотел бы арендовать у вас лошадь”.
Путь до Йорка со станции оказывается длиннее, чем он предполагал. Поглядывая на небо, он хмурился, понимая, что может не успеть до города из-за ухудшающейся погоды. Поднимался ветер, так мерзко хватающий за полы пальто или края шарфа. Подгоняя лошадь, юноша двигался вперед, иногда останавливаясь, чтобы свериться с картой. “Черт бы вас побрал!” - ругался он себе под нос, когда оказывалось, что дороги и указатели замело, а куда двигаться дальше было неясно. Один раз ему повезло и он сумел спросить дорогу у одного бедного путника, направляющегося в сторону станции. Тот что-то тихо промямлил и не дал четкого ответа, заставляя внутри злиться, но смиряться с происходящим. Время шло к закату: вместе с сумерками пришло и ухудшение погоды. Снегопад усиливался, приобретая облик метели: двигаться дальше в таких условиях было абсолютно глупо и невозможно из-за высокого риска замерзнуть навсегда в одном из сугробов.
На своё счастье, юноша заметил свет фонарей, пробивающийся сквозь снежную бурю. Подойдя ближе, юноша спешился и повел лошадь к тому свету, совсем скоро угадывая в постройке подобие фермы. Тело обдало легким разрядом тока, заставляя нахмуриться, но был ли у него сейчас выбор? Тем более, это напротив хорошо - это поможет в “работе”. Привязывая лошадь к ограждению, юноша пробирается сквозь снег к дому, поднимаясь по лестнице. Осматриваясь и замечая в окнах свет, он несколько раз стучит в дверь, а после ещё раз - чуть громче, желая привлечь внимание хозяев.
Как только перед ним открывается дверь, юноша с улыбкой стаскивает с головы кепку, протягивая свободную ладонь для рукопожатия мужчине:
- Добрый вечер! Меня зовут Адам Шарп. Я гость в этом городе и, кажется, мы с моей лошадью заблудились в буране. Не могли бы вы нас приютить на эту ночь на вашей ферме?
Утерянный, испорченный потенциал.. Разве он не рождает чувство горечи? Когда видишь, насколько талантливым мог бы быть другой и сколько чудес он мог сотворить во благо. Но вместо этого его руки покрывают уродливые символы, а душа уже утеряла истинный дух. Гармонию с природой, поддерживаемую соблюдением правил и защитой устоев. Кто мог совратить его разум настолько сильно, чтобы так зверски убить друида? Принести в жертву хранителя тайн, еще и в колыбели ведьминской силы. Кто мог наставить на столь страшный путь потерявшегося юношу когда-то? Фанатиками и еретиками не рождаются, лишь становятся под гнетом неправильных выборов и невыносимой боли. Разве нет? И не спросить, пока его рот занят его собственной плотью. К горлу подступает колкая тошнота, но явно меньшая, чем от мысленных картин растерзанной Катарины. Пока неизвестный мужчина жив, не стоило поддаваться горечи. Для того будет время позже (или очень хотелось, чтобы он было?).
Магия крови вопреки всему и вся.. завораживает. В той самой извращенной манере, когда не смеешь отвернуться от невероятного зверства. Или когда видишь, как сила жизни обращается в разрушение. Татуировки и символы, алеющие на коже и питающиеся его собственной кровью.. Точно ли он знает, что за это он заплатит страшную цену? Не заплатил бы ранее, нанося их и практикую прежде? Такие ритуалы не создаются стихийно.. Какой загубленный ум и потенциал, темный мерзкий дух. Его нельзя отпускать и не нельзя убивать Кажется, Лакан заставляла себя впитать эту мысль, постоянно прокручивая её в голове, чаще, чем заученные для театрального спектакля ноты. Все символы нужно изучить, передать тело на стол Базилю, если уж рано их снимать с листами кожи. Крик оседает в горле от вида новой тени. Невероятно! Темный сгусток смерти, оставляющей после себя лишь иссушенную пустошь. Он говорил, что нечто большее? Вот как бы выглядело это большее, наполненное смертью и ужасом. Эта сила сбивает с ног, и подняться не пытаются. Наоборот, вжимаются в землю, в более живую и родную стихию. Не руками, боясь заразить и Неметон. Заразить ужасом? Страхом? Темной непроглядной почти материей, осевшей в мыслях и перед глазами.
Иссыхающие руки.. не пугают и не тревожат увядающей молодостью или красотой, лишь пугают возможностью полностью рассыпаться и остаться грудой песка у корней дуба. Ничего не предприняв? Не оплакав и не отомстив за Катарину и её умения, её ум, силу и жертву. Дряхлая, но пока не ломающаясь рука опускается к земле, начиная выводить знакомую пентаграмму почти не глядя. Часы практики не прошли даром.. И раз голос явно не послушается, раз собственный сильнейший талант съеден тенью, следовало обращаться к иным. Нельзя отпускать и нельзя убивать. И твоя смерть ничему не поможет Губы еле шевелятся, быстро зачитывая приятную для мыслей латынь, успокаивающую более клокочущего туманного ужаса. Кошачье агрессивное шипение добавляет силы, стоит фамильяру подойти ближе к поляне. Bon garçon, mon chat Его энергия очень кстати, наверняка чувствовал или знал, что нужен. Пентаграмму на земле обводят пальцами несколько раз, повторяя слова и тратя еще пару мгновений на сбор энергии. Лишние, опасные секунды нового промедления, но.. Медиокрис волной энергии расходится от ведьмы и символа у её колен, отшвыривая мужчину к дому Катарины. Возможно, сильный удар мог бы его ослабить или заставить потерять сознание раньше, чем обессиленная ведьма? Все же на чувстве удовлетворения от получившегося заклинания, успевающая вытянуть послание самым близко находящимся Витта в шепоте: Катарина убита
пентаграмма на груди плавится, кожа ошметками падает ему под ноги. этот ход слишком вымотал индомуна, но он был не готов сдаться. боль красной пеленой застилает глаза, он медленными шагами двигается к ведьме, надеясь нанести последний удар. откат от заклинания парализует мышцы и приходится усилием воли напрягать каждую мышцу. тихие слова срываются с губ. из глубины крон деревьев маленькой тенью появляется летучая мышь, стремящаяся на помощь своему хозяину. индомун из последних сил хватает фамильяра, сжимая ладонь до хруста костей, от чего зверь лишь покорно хрипит. сила перетекает в колдуна, окутывая его черным дымом, высушивая летучую мышь до остатка. раны шипят и пенятся, черная жидкость исходит из них, обволакивая мужскую фигуру.
этого было слишком мало, чтобы одновременно выставить защиту и атаковать, он пытается сформировать еще одну стрелу темной энергии, но его накрывает мощная волна. заклинание срывается и взрывается перед самым носом, его тело словно побитую куклу отбрасывает прямо в дом. ломаются доски, пыль поднимается столбом. колдун теряет сознание и все вокруг резко затихает.
витта прибывают через четверть часа. они застают обессиленную реми и сразу же передают базилю для лечения. колетт с сожалением касается руки истерзанной катарины, сдерживая слёзы. сейчас им требуется разобраться с тем, что здесь происходит. реми коротко объясняет в чем дело и ведьмы сразу же накладывают на тело колдуна связующие заклинания. теперь у них есть шанс узнать несколько больше. колетт сразу же оповещает других верховных и совет. им стоит усилить охрану вокруг неметона.
