Татьяна чуть отстранилась, но лишь затем, чтобы снова приблизиться — иначе, провоцирующе, будто играла в затяжную дуэль, где оружием были не клинки, а взгляды и прикосновения. Рука её продолжала удерживать равновесие на подлокотнике кресла, а вторая неспешно скользнула по шнуровке на груди, притрагиваясь к ней так, будто распускание корсета было делом случая, а не намерением. Она выдохнула мягко, с усмешкой — той, от которой по спине обычно бежал холодок: потому что в ней слышался вызов, обещание и насмешка одновременно. И когда заговорила — голос её звучал низко, почти шёлково, но за этим бархатом прятались шипы, как в розе, что давно выросла на крови.
— А разве у нас сейчас не тот самый формат? Клиент и исполнительница. — Её бровь изогнулась, рот дёрнулся, почти в улыбке. — По слухам, там всё куда быстрее. Меньше разговоров — больше удовольствия. Но, возможно, я путаю с другими клиентами. У них, знаете ли, нервы крепче.
Он ответил той самой полуулыбкой, за которой прятал себя, как за ширмой: натянутой, защитной, не по-настоящему доброй. И она это видела. Видела, как он следит за ней — взглядом, в котором было столько сдерживаемого, что один её лишний жест мог бы запустить лавину. Видела, как его пальцы медленно коснулись её плеча — чужого прикосновения, чужого права, но она не отшатнулась. Напротив — чуть сильнее подалась вперёд, почти касаясь его дыхания. Игра продолжалась.
Когда он задал вопрос, она молчала. Несколько долгих секунд. Позволяя тишине стать частью ответа. Лишь затем, склонив голову чуть набок, так, как склоняются только тогда, когда знают, что их вид сводит с ума, — она выдохнула с иронией, почти с жалостью:
— Профессионально? Ха. Мне кажется, я работаю вполне профессионально, а вот Вы не спешите. Смею напомнить, Дмитрий Александрович, что ночь не вечна. Часики тикают.
Татьяна не спешила отводить взгляд, играла с огнём, но верила, что он не перейдёт ту черту, что отделяет их от чего-то более опасного. Она медленно скользнула взглядом вниз, как бы случайно, затем плавно присела к нему на колени, позволяя весу тела ощутить его реакцию. Рука, с лёгкой иронией играя с кружевом чулка, неспешно расстегнула застёжку, будто провоцируя его на ответный шаг, но с явной усмешкой — вызовом, что он слишком умен, чтобы поддаться. Её голос был мягок, почти шепотом, и в нём скользила искра издёвки:
— Я тут не для долгих разговоров, понимаете, мои услуги куда короче, чем Ваши допросы… Но, конечно, проверять, насколько долго вы сможете слушать, тоже интересно.
Она медленно потянулась к его воротнику, пальцы ловко расстегнули лишь первые две пуговицы рубашки, едва касаясь кожи, словно специально провоцируя, выводя из равновесия, играя с его терпением. В глубине души Татьяна верила — это всего лишь игра, маска, и вот-вот он начнёт свой допрос, прервёт эту затяжную провокацию холодным, точным вопросом.
У мужчины было железное терпение — словно закалённое в огне вековых испытаний, несокрушимое и безмятежное, однако перед ней оно становилось хрупким, словно лёд под тяжёлой булавой, которую она держала в руках. Она не била, не ломала всерьёз, её игра была куда искусней — тоньше, глубже, хитрее, словно она направляла этот удар не в тело, а прямо в душу, ломая защитные стены, которые Дмитрий строил годами. Он был словно статуя, а она — разрушительница, и в её руках не было простого оружия, а магия, способная размывать даже самые твёрдые основы.
Когда она начала снимать с него одежду, Дмитрий внезапно перехватил её руки, резко поднялся с кресла, держа её, чтобы не дать упасть, а потом стремительно подхватил на руки и понёс к кровати. Его движения были быстрыми, решительными, но не жестокими — напротив, в каждом касании чувствовалась забота и властная нежность одновременно. Там, усадив её, он сам начал расстёгивать рубашку, будто срывая с себя доспехи, открываясь миру, открываясь ей.
— Хотите играть по правилам? — спросил он, голос его звучал ровно, но в нём слышалась стальная твёрдость. — Хорошо, в таком случае я попрошу вас сделать всё как должно.
Полностью расстегнув рубашку, он сел рядом, повернулся к ней и лёгкими, уверенными ладонями взял её лицо, медленно повернул к себе, задержав взгляд в её глазах. Там горела ярость — дикая и неукротимая, но одновременно с ней смешивалось пламя желания, жгучее и всепоглощающее, как пожар, что может сжечь всё, оставив после только пепел и жар.
Его губы опустились на изящную шею девушки, горячее дыхание обдало кожу, наполняя пространство между ними напряжённой близостью. Поцелуи сменялись, становясь всё глубже, и вот он уже впивался клыками — не с жестокостью любовника, а с игрой, с насмешкой, едва задевая плоть, оставляя за собой лёгкий след. Отстранившись, он слизнул капельку крови, которая выступила на коже, и в темноте его глаза засверкали злым, почти хищным блеском. Затем он плавно наклонился и прильнул к её губам, поцелуй был полон страсти, силы и нежности, одновременно разрывая и сшивая воедино их двоих, в этой бесконечной и опасной игре.
Она пятилась назад медленно, почти лениво, как будто всё уже решила — и теперь дразнила. Каждый её шаг — не просто движение, а обволакивающее приглашение, нарочно тянущее за собой, будто невидимой нитью, зацепившейся за самую суть его желания. В воздухе — запах жасмина, немного табака, её парфюм, и что-то неуловимое, старое, как их ссоры, как примирения, как стоны, глушимые губами в шее.
Таисия не включила свет. Только глухое, рассеянное свечение из-под двери в ванную, и оно легло на неё мягкими полосами, словно чьи-то нетерпеливые ладони. Она остановилась в тени, полубоком к нему, чтобы он видел её изгибы. Молча потянула его за ремень — с тем особым, сладко-жестоким нажимом, который у неё получается только в состоянии полной власти. Пальцы медленно скользили, пробуя на прочность ткань, его, ситуацию — всё сразу.
Он сделал движение — и она тут же поправила, на полтона ниже:
— Нет. Медленно. Я хочу смотреть, как ты это делаешь.
Она прикусила свою нижнюю губу, но не от смущения — от наслаждения зрелищем, от предвкушения. Подошла ближе и резко, почти дерзко, укусила его губу — не до крови, но почти. Как будто оставила свою печать. Как будто мстила. За всё — за утраченное, за сдержанное, за несказанное.
Она вела рукой по его груди, тыльной стороной ладони — медленно, будто перечитывала любимую книгу, наизусть зная каждую строку, но всё равно дрожа от слов. Скользила вниз — но не до конца. Не сейчас. Не сразу. Она остановилась, сделала шаг назад и склонила голову чуть набок:
— Сколько тебе нужно, чтобы забыть, как дышать?
И поцеловала. Жадно, глубоко, до дрожи в пальцах ног. Он чувствовал, как исчезал между её губами, растворялся, будто она пьёт из него силу.
Она отступила первой. Ушла, не глядя на него — и в этом было больше власти, чем в тысяче команд. На ходу расстёгивала платье, плечи её обнажались, кожа светилась в полумраке, как фарфор, подрагивающий от жара.
Тася шла в спальню не спеша, как будто дала ему время сойти с ума. Платье соскользнуло с её тела, как будто не одежда — оболочка, и он наконец увидел то, что помнил в самые одинокие минуты. Она упала на кровать — не легла, а именно упала, раскинув руки, чуть подогнув колено, будто поза её случайна. Но в этом не было ничего случайного.
В её глазах было пламя. Играющее, обжигающее, и только чуть-чуть прощающее.
— Ну что, Коля, — произнесла она с ленивой усмешкой, обводя пальцем по своему бедру. — Догоняй. Если сможешь.
Он смотрел на неё, как смотрят не просто на женщину — а на искушение, в котором уже нет смысла себе отказывать. Как на мираж, что стал вдруг слишком телесным. Его взгляд задерживался не на изгибах — на дыхании, на движении ключиц, на мягком шорохе платья, скользящего по её телу. В полумраке всё было иначе: желания не выкрикивали себя, а шептали. И он ловил каждый этот шёпот.
Жасмин. Табак. Она. И всё это вместе — опьяняюще, как последний вдох перед прыжком. Тася казалась ему не просто женщиной, а катастрофой, которая давно уже случилась, но которую он снова и снова проживал в себе, как хронику на затёртой плёнке.
Её пальцы, скользнувшие по его груди, не просто касались — будто рисовали карту. По ткани, по коже — вдоль рёбер, вдоль живота. Он чувствовал, как тело реагирует быстрее мысли, как дрожь собирается внизу живота, как вся сдержанность становится иллюзией, над которой она уже победила.
Он приподнял подбородок, усмехнулся чуть в сторону, как бы издеваясь над собственным самоконтролем:
— Хочешь поиграть подольше?
Руки у него двигались медленно, будто в ритуале. Расстёгивая пуговицы одна за другой, он не сводил с неё взгляда — смотрел так, будто уже раздевает её мысленно, но смакует момент. Когда рубашка соскользнула с плеч и упала на пол, оголив его подкачанное тело, он словно только что снял с себя не одежду — защиту.
— Считай, я уже забыл, как дышать… — пробормотал он, и не успел договорить — она впилась в губы, почти с укусом, почти с обидой, и он не сдержался — рык вырвался из груди сам, глухой, едва слышный, но настоящий.
Он шагнул к ней. Потом ещё. И ещё — медленно, с той тягучей решимостью, что бывает только у мужчин, потерявших разум, но не намерение.
Когда она раскинулась на кровати, будто бы невзначай, так естественно, как будто это место было соткано под её форму, под её изгиб, он уже знал, что ждать больше не будет. Подошёл вплотную, навис над ней, давая тень — плотную, горячую, как жар собственного тела.
И — вдруг — схватил её за запястья. Быстро. Чётко. Плотно. Ремень оказался в его руке как по воле инстинкта. Он не просил разрешения. Просто связал её руки — не жёстко, но крепко, так, чтобы почувствовала. Чтобы знала: он теперь не просто играет.
Одной рукой он удерживал её, а второй — коснулся её лица. Подбородок, уголок губ. Потом склонился и поцеловал — не страстно, а жадно, как голодный, как будто хотел забрать у неё и дыхание, и память. А потом ладонь спустилась ниже — сжала её грудь, сильно, властно. И Тася выгнулась под ним, будто её кожа просила ещё.
Он смотрел на неё сверху, в её пылающие глаза. И уже не говорил ничего. Потому что всё, что хотел сказать, теперь делали его руки.
Сперва его движение было мягким, дразнящим... потом он резко сжал сосок и прильнул губами к её груди, лаская соски девушки то языком, то прикусывая зубами. Далее он продолжил свои ласки языком, опускаясь по животу девушки всё ниже - и вот он уже возле её трусиков, которые сорвал с неё резким движением, и отбросил куда-то в сторону. Мягко надавив одним пальцем на клитор, он начал постепенно проникать внутрь неё своим языком, продолжая ласкать девушку. То мягко и нежно, то грубо и требовательно.
