Эйрик стоял, не сводя глаз с пленника, чувствуя, как в его жилах перекатывается тяжёлая, неторопливая ярость, сродни гулу подземного камня. Он позволил Валери говорить, наблюдая, как каждое её слово било точнее удара меча, разрезало плоть врага без стали и крови. Он видел, как пленник дёрнулся, как побледнел под её речью, словно холод, исходящий от неё, пробрал его до костей. И чем дольше она молчала после сказанного, тем сильнее тот терял остатки своего достоинства. Его взгляд бегал, дыхание сбивалось, и лишь скованные руки мешали ему отшатнуться назад, словно зверю, загнанному в угол.

Эйрик сделал шаг вперёд, и пол под его тяжёлой поступью скрипнул, словно подчинившись весу его решимости. Взгляд его был неподвижен, прямой и тяжёлый, словно он одним лишь присутствием выжигал в душе пленного любые попытки лжи.

— Ты слышал её, — произнёс он глухо, и голос его, низкий и безмятежный, разнёсся по залу, напоминая раскат далёкого грома. — О помощи не просят с оружием за спиной. О помощи не приходят говорить с мечами, что блестят в ночи у наших стен. О помощи не умаляют, прячась за молчанием и хитростью.

Пленник поднял глаза, но тут же снова отвёл их вниз, не выдержав взгляда Эйрика. Он едва заметно сглотнул, горло его дёрнулось, и казалось, ещё одно слово — и он рухнет на колени. Но упрямство, боль и страх держали его на тонкой грани, где достоинство ещё боролось с отчаянием.

— Ты хотел испытать нас? Проверить, какова крепость наших границ, наших сердец? — Эйрик наклонился чуть вперёд, и его рука легла на рукоять меча, не вынимая его, но заставив пленника побледнеть ещё сильнее. — Ты испробовал нашу выдержку. Теперь твоя очередь отвечать.

Он медленно выпрямился, давая пленному время захлебнуться в молчании, а затем бросил короткий взгляд в сторону Валери. Она была тенью в полумраке, холодной и властной, а он — камнем рядом с ней, несокрушимым и неподвижным. И вместе они представляли собой приговор, от которого не было ни бегства, ни прощения.

Пленник сидел перед ними, словно птица, зажатая в капкане: плечи его дрожали едва заметно, губы побелели, взгляд метался по залу, но неизменно возвращался к королю, как зверь к костру, что одновременно и греет, и обжигает. На лбу у него выступил пот, не свойственный холодному воздуху каменного помещения, и каждая секунда тишины становилась для него пыткой куда страшнее кнута.

— Я… — голос его сорвался, захрипел, и он прокашлялся, словно в горле застрял камень. — Я не искал ссоры… не стремился оскорбить ваши земли… — слова падали тяжело, обрывисто, он словно вырывал их из себя по одному, пытаясь угодить, но всё же не потерять лицо. — Нас гнали сюда обстоятельства, и не было иного пути…

Он дернул плечами, будто хотел выпрямиться, но верёвки лишь сильнее впились в кожу, и это движение превратилось в судорожное дёрганье. Глаза его блеснули — не только страхом, но и отчаянием, и за этим отчаянием проглядывала злоба, которую он тщетно пытался скрыть.

— Послать гонца? — он заговорил чуть громче, торопливо, будто боясь, что его не дослушают. — Да кто бы его пропустил сквозь ваши патрули? Кто бы позволил ему пройти по этим тропам? Мы слышали о вашей суровости… о том, что всякий чужак для вас враг… — он замолк, осознав, что сказал лишнее, и взгляд его метнулся к королеве, стоящей в полутьме.

Его дыхание сбилось, и на миг воцарилась тишина, в которой было слышно лишь, как где-то в углу шуршит огонь в факеле. Он будто сам испугался собственных слов, и теперь его губы дрожали, но он всё же прошептал, стараясь вложить в это остатки мужества:

— Мы пришли не для войны… но и не для того, чтобы стоять на коленях…

И в этот миг было ясно — он балансировал на краю: одно неверное движение, и страх заставит его пасть ниц, но гордость пока ещё удерживала его в седле, как последняя искра, готовая угаснуть.

Стоя в тени и предоставив слово своему королю, Валери знала - что всё поведение пленника говорит гораздо красноречивее его слов, а попытки оправдать себя лишь ещё глубже закапывали его в собственную могилу. Миротворцу не нужно войско чтобы продемонстрировать свои добрые намерения, говорящий правду не станет дрожать и бояться, даже будучи пленным, а тот за чьей спиной нет вины, не станет искать оправданий.

Пленный гонец боялся, он дрожал и слова его путались в бессвязном бреду. Он реагировал правильно, но даже не представлял себе насколько мал его страх. Ведь на самом деле всё было не так страшно как он себе мог представить.

Всё было гораздо страшнее...

Ни он, ни пришедшее к их границам войско, ни кто либо из присутствующих не подозревал что у их королевства есть тайный козырь. Которым являлась Валери - нынешняя королева. Точнее был один, кто знаал о её истинной сути, и этим человеком был Эйрик, её король .Правда знал пока только на словах и в теории.

Терпение Валери могло быть безграничным, но не тогда когда вторгались на её территорию, и уж тем более не тогда когда ей лгали столь нагло в лицо.

- Если это так, отведи нас к своему предводителю. И переговоры мы будем вести уже с ним от лица нашего королевства. - произнесла королева таким тоном голоса, в котором таилась не скрытая угроза, а прямое условие. И если бы он его не выполнил, это означало одно, их мирные переговоры пойдут совсем в иную сторону. В голове девушки уже созрел кое-какой план. В двух вариациях, если пленный согласится, и на тот случай если опять запоёт свою песенку.

Татьяна чуть отстранилась, но лишь затем, чтобы снова приблизиться — иначе, провоцирующе, будто играла в затяжную дуэль, где оружием были не клинки, а взгляды и прикосновения. Рука её продолжала удерживать равновесие на подлокотнике кресла, а вторая неспешно скользнула по шнуровке на груди, притрагиваясь к ней так, будто распускание корсета было делом случая, а не намерением. Она выдохнула мягко, с усмешкой — той, от которой по спине обычно бежал холодок: потому что в ней слышался вызов, обещание и насмешка одновременно. И когда заговорила — голос её звучал низко, почти шёлково, но за этим бархатом прятались шипы, как в розе, что давно выросла на крови.

— А разве у нас сейчас не тот самый формат? Клиент и исполнительница. — Её бровь изогнулась, рот дёрнулся, почти в улыбке. — По слухам, там всё куда быстрее. Меньше разговоров — больше удовольствия. Но, возможно, я путаю с другими клиентами. У них, знаете ли, нервы крепче.

Он ответил той самой полуулыбкой, за которой прятал себя, как за ширмой: натянутой, защитной, не по-настоящему доброй. И она это видела. Видела, как он следит за ней — взглядом, в котором было столько сдерживаемого, что один её лишний жест мог бы запустить лавину. Видела, как его пальцы медленно коснулись её плеча — чужого прикосновения, чужого права, но она не отшатнулась. Напротив — чуть сильнее подалась вперёд, почти касаясь его дыхания. Игра продолжалась.

Когда он задал вопрос, она молчала. Несколько долгих секунд. Позволяя тишине стать частью ответа. Лишь затем, склонив голову чуть набок, так, как склоняются только тогда, когда знают, что их вид сводит с ума, — она выдохнула с иронией, почти с жалостью:

— Профессионально? Ха. Мне кажется, я работаю вполне профессионально, а вот Вы не спешите. Смею напомнить, Дмитрий Александрович, что ночь не вечна. Часики тикают.

Татьяна не спешила отводить взгляд, играла с огнём, но верила, что он не перейдёт ту черту, что отделяет их от чего-то более опасного. Она медленно скользнула взглядом вниз, как бы случайно, затем плавно присела к нему на колени, позволяя весу тела ощутить его реакцию. Рука, с лёгкой иронией играя с кружевом чулка, неспешно расстегнула застёжку, будто провоцируя его на ответный шаг, но с явной усмешкой — вызовом, что он слишком умен, чтобы поддаться. Её голос был мягок, почти шепотом, и в нём скользила искра издёвки:

— Я тут не для долгих разговоров, понимаете, мои услуги куда короче, чем Ваши допросы… Но, конечно, проверять, насколько долго вы сможете слушать, тоже интересно.

Она медленно потянулась к его воротнику, пальцы ловко расстегнули лишь первые две пуговицы рубашки, едва касаясь кожи, словно специально провоцируя, выводя из равновесия, играя с его терпением. В глубине души Татьяна верила — это всего лишь игра, маска, и вот-вот он начнёт свой допрос, прервёт эту затяжную провокацию холодным, точным вопросом.

У мужчины было железное терпение — словно закалённое в огне вековых испытаний, несокрушимое и безмятежное, однако перед ней оно становилось хрупким, словно лёд под тяжёлой булавой, которую она держала в руках. Она не била, не ломала всерьёз, её игра была куда искусней — тоньше, глубже, хитрее, словно она направляла этот удар не в тело, а прямо в душу, ломая защитные стены, которые Дмитрий строил годами. Он был словно статуя, а она — разрушительница, и в её руках не было простого оружия, а магия, способная размывать даже самые твёрдые основы.

Когда она начала снимать с него одежду, Дмитрий внезапно перехватил её руки, резко поднялся с кресла, держа её, чтобы не дать упасть, а потом стремительно подхватил на руки и понёс к кровати. Его движения были быстрыми, решительными, но не жестокими — напротив, в каждом касании чувствовалась забота и властная нежность одновременно. Там, усадив её, он сам начал расстёгивать рубашку, будто срывая с себя доспехи, открываясь миру, открываясь ей.

— Хотите играть по правилам? — спросил он, голос его звучал ровно, но в нём слышалась стальная твёрдость. — Хорошо, в таком случае я попрошу вас сделать всё как должно.

Полностью расстегнув рубашку, он сел рядом, повернулся к ней и лёгкими, уверенными ладонями взял её лицо, медленно повернул к себе, задержав взгляд в её глазах. Там горела ярость — дикая и неукротимая, но одновременно с ней смешивалось пламя желания, жгучее и всепоглощающее, как пожар, что может сжечь всё, оставив после только пепел и жар.

Его губы опустились на изящную шею девушки, горячее дыхание обдало кожу, наполняя пространство между ними напряжённой близостью. Поцелуи сменялись, становясь всё глубже, и вот он уже впивался клыками — не с жестокостью любовника, а с игрой, с насмешкой, едва задевая плоть, оставляя за собой лёгкий след. Отстранившись, он слизнул капельку крови, которая выступила на коже, и в темноте его глаза засверкали злым, почти хищным блеском. Затем он плавно наклонился и прильнул к её губам, поцелуй был полон страсти, силы и нежности, одновременно разрывая и сшивая воедино их двоих, в этой бесконечной и опасной игре.

моя противоположность, но спасибо!

спасибо💛

Тело её дрожало, как струна, натянутая до предела. Волна жара прокатывалась откуда-то из груди, отзываясь в кончиках пальцев, в затылке, в каждой точке, где касались его руки. Казалось, воздух в комнате сгустился, стал липким, будто из жасмина и электричества.

Мурашки прокатывались по спине, по бёдрам, по внутренней стороне рук — тысячами невидимых прикосновений. Она то выгибалась, подставляясь ближе, то сжималась, прикусывая губу, будто пыталась удержать всё это внутри. Не удерживала.

Губы Коли сомкнулись вокруг соска, и тело отозвалось тут же. Первый тихий стон сорвался почти как выдох, случайно, без её воли. Но за ним пришли другие — короче, сдавленнее, будто сердце билось так громко, что дыхание не успевало за ним.

Она зажмурилась, лицо вспыхнуло, будто от жара, и в какой-то момент глаза её закатились — не от боли, от переполненности. От ощущения, что её мир сузился до точки. До этого мгновения. До этих рук. До его дыхания на её коже.

Бёдра её рефлекторно сомкнулись, когда он сорвал с неё трусики. Плотнее, будто тело само искало опоры, искало, к чему прижаться, за что зацепиться, чтобы не сорваться. Сердце билось гулко, не в груди — в горле, в висках, в животе. Она была вся в этом ритме, в этом стуке.

И среди всего — лёгкая судорога счастья, как если бы само удовольствие взошло волной, накрыв с головой, но не утопив — вознёсши.

Он ничего не сказал, но глаза… чёрт с ними, с глазами — весь он будто сгустился в желание, в сдерживаемую жажду, и именно это заставило её пошатнуться.

Именно молчание, это неподвижное, мужское, зреющее молчание было страшнее любого шепота.

Она едва нашла голос — хриплый, сорванный, как если бы говорила сквозь запертую грудную клетку:

— Я думала, что смогу тебя дразнить… а теперь… даже дышать боюсь, пока ты смотришь.

Она вскинула голову, как в вызове, но в этом движении было больше отчаяния, чем бравады. Губы дрожали. Тело затаилось, будто просило — не словами, кожей.

Пауза. Мгновение. И тогда — тише, жарче, почти на выдохе:

— Делай что хочешь, только не прекращай... Боже, не смей останавливаться.

Реакция девушки была незамедлительной. Её стоны отозвались эхом в груди Николая, и сильнее разожгли его страсть к ней. Мужчина слышал их и хотелось продолжать ещё, зайти ещё дальше, сделать большее.

- Меня дважды просить не нужно.

Мужчина продолжил ласкать её изнутри пальцами и языком, проникая всё глубже и движения его становились более настойчивыми, властными и грубыми. Он напирал всё сильнее, чередуя это с нежностью и мягкостью. Несколько погодя, он избавился и от своих трусов, под которыми уже всё затвердело настолько, что от натянутой ткани становилось буквально тесно.

Наклонившись над ней, Николай взял её обеими руками за бёдра и проник внутрь. Поначалу он входил в неё мягко, с осторожностью, а потом начал ускоряться, крепко сжимая её ягодицы, и наслаждаясь стонами Таси.

Через некоторое время он приблизился к груди девушки, и начал облизывать и покусывать её соски, продолжая двигаться глубже и быстрее.