Безил почувствовал, как во взгляде Вивиан было слишком много резкости, слишком много цепкости, слишком много недоверия, и всё это "слишком" отдавало лёгким холодом, будто в тёплое помещение вдруг приоткрыли окно в ночь. Он уловил, как её глаза скользили по нему, обмеряя каждую деталь, будто она искала трещину, изъяны, что-то уродливое, что должно было скрываться за внешним. Он выдержал это испытание молча, без попыток спрятаться или ответить взглядом. Ему даже было странно знакомо — эта жажда поймать подвох, схватить момент, когда маска сорвётся. Но, разумеется, он не носил маски, и потому её «ха» всё не наступало.

Безил следил за каждым шагом Вивиан, и гул каблучков отдавался в его висках как отдалённый барабанный бой. Она играла пальцами с локоном, а он едва заметно склонил голову, словно хотел рассмотреть её движение так, как рассматривают фехтовальщик жест противника: там всегда скрывается удар, пусть даже ещё не нанесённый. Когда улыбка наконец исчезла, и её лицо очистилось до сосредоточенного внимания, он вздрогнул внутренне, но не позволил себе выдать этого — в молчании было удобнее прятать то, что в нём шевелилось.

— Надо же, и правда не собираешься? Хоть мы и одни... и каждый может сделать что угодно, выставив это как случайность.и каждый может сделать что угодно, выставив это как случайность. — её слова, лёгкие, произнесённые с оттенком опасной задумчивости, прошли по его коже словно тонкая струя ледяной воды. Он откинулся слегка назад, ладонью нащупав холодный камень перил, и глядел не на неё, а в ту же даль, куда она устремила свой взгляд. — Всё можно выставить как случайность... — повторил он шёпотом, скорее для себя, чем для неё, и усмехнулся с лёгкой горечью, будто это была истина, с которой он слишком давно знаком.

Он не сводил глаз с её профиля, когда она говорила о шутках и розыгрышах, и едва заметно качнул головой, словно отмахиваясь от этого обвинения.

Безил уловил не просто слова матери, а тяжёлый след памяти, отравленной чужим позором. Он не поспешил оправдываться. Вместо этого позволил паузе разрастись и заползти в пространство между ними, прежде чем заговорил низко и ровно, будто каждое слово нужно было вытянуть из глубины груди.

— Да, любят смеяться. Да, играют чужой болью. Да, в их шумах и салютах есть жестокость. Но я никогда не ставил тебя в эту череду. — он перевёл взгляд прямо в её глаза, и в этом взгляде не было ни вызова, ни защиты, только упрямая честность. — Я не держу за спиной петарды. У меня есть только слова. И они не для того, чтобы подставить. Они — чтобы ты знала, что рядом с тобой есть хоть один человек, который не ждёт твоего падения ради смеха.

Он сделал шаг к ней, не касаясь, но сокращая дистанцию, и его голос стал мягче, тише, но от того плотнее, как будто воздух вокруг уплотнился.

— Ты ищешь подвох, потому что так тебя научили. И всё же... если однажды ты поймаешь его во мне, пусть это будет не потому что я хотел выставить тебя посмешищем, а потому что я слишком по-глупому верю, что даже твой взгляд может смягчиться, когда ты перестанешь ждать удара.

Он не дотянулся, не протянул руки, только позволил словам и взгляду лечь между ними, словно камни на мост, который она ещё не решалась перейти.

Поведение парня стало гораздо более спокойным и Вивиан стала сама постепенно расслабляться в его присутствии. Ведь теперь не было шумных разговоров вокруг, ничьё внимание не мешало, яркие вспышки не отвлекали взгляд, и они находились сейчас наедине друг с другом. А Амбридж младшая всегда предпочитала разговоры с людьми наедине разговорам прилюдным. Ведь люди при других всегда так или иначе примеряют маски, как множество образов, подбирая подходящий под ту или иную ситуацию. Другое дело когда вокруг никого. Не пред кем выделяться, нет нужды привлекать внимание и играть роль. Именно по этой причине она утащила Безила подальше от толпы в такое отдалённое ото всех место. Астрономическая башня в это время суток была прекрасна. Тёмная прохладная атмосфера, ни одного посетителя, тишина и красивый вид. Не только на величественный древний замок, но и на бескрайнее полотно звёздного неба. Которое внушало чувство умиротворения и восторга.

- Что ж, вижу сейчас твой настрой несколько переменился... - она немного напряглась когда тот сделал к ней шаг, но мысленно поблагодарила, что Безил не стал двигаться дальше и уж тем более прикасаться к ней. - интересное преображение происходит у людей. Стоит им выйти из тени на свет, или же зайти обратно. - проговорив это и задумчиво глядя на парня, блондинка улыбнулась. Не фальшиво, не едко, не надменно. А легко и по простому.

- Знаешь, все эти салюты, фейерверки, это весьма изобретательно. Но ничто из созданного людьми не сравнится с этим. - сказав это, Вивиан указала рукой в небо, глубокого синего оттенка с множеством сияющих точек на нём.

- Они такие тихие, спокойные. Но завораживают и вселяют покой даже в самую мятежную душу. - она подошла к парню и встала рядом, глядя на небо.

1. школа местная?
2. у нас прямо славяне-славяне или можно приплести условно там финно-угров каких-нибудь?

Я думаю, что город в целом не выездной, ну то из него сложно выбраться, а если получается, то типа проклятья какого-то есть.

да все имена такие, не иностранные

Мужчина собирался сделать сейчас совершенно иное, но Татьяна опять... опять сбивала его с толку и рушила все его планы, ставя перед несравнимо тяжким выбором. Делать как хочется или как должно. Его самообладание и так трещало по швам, а она только добавляла новые причины для того, чтобы произошёл очередной срыв. Которого Дмитрий так сильно не хотел.

Или же хотел, но боялся того? Что поддастся и не совладает?

Он сжил её чуть сильнее своей хваткой, сверля девушку взглядом так, будто хотел выжечь на её месте дыру, и оставить там зияющую пепельную воронку. Но она никак не поддавалась, и продолжала провокации так, словно не собиралась останавливаться ни на секунду их совместного пребывания.

- Пока что здесь делает то, что вздумается, только одна сторона... - он приблизился своими губами к её уху, обдавая ту своим дыханием и прошептав в ответ., - и это вы.

Когда Татьяна задела его член, он вздрогнул, и стиснул зубы, продолжая сверлить её взглядом. И поддавшись ещё одному порыву, вжал её в стенку так плотно, как было возможно. Взяв её лицо своей ладонью, он впился в её губы поцелуем. Он кусал её губы и язык, облизывая Этот поцелуй был крайне недолгим. Дмитрий словно желал разжечь, но не дать разгореться окончательно. И отстранился снова. Вернув своему виду былую серьёзность.

- Мы на задании, если вы помните. Продолжим дело.

Татьяна не успела даже вдохнуть полной грудью, как Дмитрий снова оказался рядом, и сила его движения прижала её к холодной стене так резко, что внизу живота разлилась тяжёлая дрожь, будто сама каменная кладка отзывалась эхом на этот рывок.

Его ладонь легла на её лицо уверенно и властно, пальцы сжали скулы так, что она невольно зажмурилась на миг, но тут же распахнула глаза и встретила его тёмный взгляд с тем безрассудным вызовом, который был её оружием против всех его попыток сломить её волю. Его губы обрушились на её губы стремительно, не оставив выбора, и она ответила с яростной охотой, вцепившись пальцами в его плечо, будто желала впиться ногтями в кожу под тканью мундира, доказать, что не станет пассивной стороной в этой войне. Он кусал её губы, жестоко и жадно, и она отвечала тем же, подставляя ему свой язык, царапая его дыхание смехом, больше похожим на рычание, — пусть заберёт, пусть попробует вырвать у неё это сопротивление, оно всё равно обратится в новую волну желания. Но поцелуй был недолгим, слишком коротким, чтобы насытить её, слишком резким, чтобы она могла позволить себе забыться. Он отстранился, и холодная пустота коснулась её кожи сильнее любого удара. Она тяжело дышала, едва заметно прикусывая нижнюю губу, стараясь заглушить дрожь, которую он оставил внутри. Дмитрий вернул своему лицу суровую маску, словно ничего не произошло, словно эти несколько секунд не стоили того, чтобы их запомнить.

— Мы на задании, если вы помните. Продолжим дело, — произнёс он сухо, как приговор.

Татьяна едва заметно склонила голову набок, и в её усмешке проступило всё: и горечь недосказанного, и насмешка над его умением прятать чувства за ледяной дисциплиной. Она скользнула пальцами по линии своей шеи, там, где ещё теплилось его дыхание, и прошептала с мягкой, почти обольстительной ядовитостью, в которой таилась новая провокация:

— Ах, Дмитрий Александрович… так быстро лишать даму утех ради служебного долга — почти преступление.

Татьяна не позволила ему отстраниться надолго. Её пальцы, ещё мгновение назад лениво скользившие по шее, рывком вцепились в ворот его мундира, притянули обратно, и она сама впилась в его губы поцелуем, лишённым всякой нежности. Это было нападение, вызов, наказание и страсть в одном движении; её зубы разорвали его губу, почувствовав металлический привкус крови, и она не дрогнула — напротив, усилила нажим, будто хотела заставить его захлебнуться в том, что сам же разжёг. Но через несколько секунд она оторвалась резко, как хищница, насытившаяся, и ударила его ладонью по щеке, чтобы звук разнёсся по комнате, как плеть по натянутой коже.

Она приподняла подбородок, глаза сверкнули холодным огнём, и в голосе прозвучала хлёсткая издёвка, пропитанная одновременно горечью и ядовитым флиртом:

— Забудьте, господин Дашков, — её губы искривились в резкой усмешке, — сейчас перед вами не сотрудница Дружины. Сейчас я шлюха, купленная вами на ночь. И у меня нет никаких иных дел, кроме как отрабатывать ваши деньги.

Она провела языком по губе, собирая каплю его крови, и, склонившись ближе, почти касаясь его дыхания, добавила уже шёпотом, с жестокой, обольстительной усмешкой:

— А значит, Вы можете сделать со мной всё, что пожелаете.

Не той реакции она ожидала от Калеба, не той... однако же Вэл улыбалась, продолжая излучать собой доброжелательность и очарование. Своеобразное, по морскому опасное, по детски невинное и чистое как стекло.

- Не будь я готова, была бы я здесь? - с игривой весёлостью в голосе молвила она.

Девушка задумалась о сути его слов и некоторое время буквально сверлила его своим взглядом. Прямым, честным, ищущим ответ. Который она пыталась найти внутри него, но на деле искала в самой себе. Но не нашла. И потому решила ответить точно так как оно есть. Без фальши, без прикрас.

- Мне кажется ты думаешь так от того кто я, а не какая, но это не столь важно сейчас. Ведь мы знакомы лишь день.

Ей казалось что Калеб хочет не столько собраться в путь, сколько смириться со своими мыслями. Намерениями и планами. Собраться так, чтобы оказаться готовым принять свою новую реальность. Которая разбилась о скалы. Ведь надежды всегда, всегда разбиваются о действительность. Как и самые сильные намерения, где людей ведёт их сердце, преисполненное мечтой.

На миг она задумалась о том, что могла бы внушить ему абсолютную готовность своим волшебным голосом. Но тут же отринула это дурное намерение, ведь ей не нравилось. Не нравилось внушать и подчинять. Но порой приходилось... Как и сталкиваться с суровой реальностью. Где по одному факту наличия хвоста можно было стать потенциальной угрозой. Пусть даже с милейшим личиком.

- К слову, могу вновь отловить нам рыбки. Она в этих водах вкуснейшая.

Калеб стоял у кромки берега, неподвижный и молчаливый, словно сама тень, упавшая на песок от низко висящего неба. Его глаза — тёмные, тяжёлые, словно тянувшие к себе каждое слово — внимательно следили за русалкой. Она улыбалась, её голос звучал легко, игриво, будто сама вода подталкивала её к весёлости,

— Не будь я готова, была бы я здесь? — бросила она, и он почувствовал, как в груди что-то дрогнуло, но не ответил. Только дыхание его стало глубже, медленнее, будто он вдыхал вместе с солёным ветром её слова, не позволяя им войти в сердце слишком быстро.

Он не сводил с неё взгляда, когда она вдруг замерла, задумавшись о сути его молчания, и сверлила его глазами так пристально, что он невольно сжал челюсти, будто этот взгляд был клинком, вбивающимся внутрь. Она искала в нём ответ, который он не был готов дать, и от этого напряжение между ними густело, как туман над водой.

— Мне кажется, ты думаешь так от того кто я, а не какая, но это не столь важно сейчас. Ведь мы знакомы лишь день, — сказала она наконец, и Калеб ощутил, как внутри что-то едва заметно качнулось. Он на миг опустил взгляд вниз, к земле, где влажный песок прилипал к сапогам, а затем вновь поднял глаза на неё, с долей недоверия и сдержанной грусти.

Ему показалось, что она видит его насквозь: усталого, разорванного собственными мыслями, в котором желание двигаться дальше боролось с тягучим грузом сомнений. Он слышал в её голосе ту самую правду, от которой не отмахнёшься, и от этого сжал пальцы на рукояти ножа, висящего у бедра, словно за якорь, возвращающий его к привычному миру. Она же смотрела иначе: будто пыталась угадать его внутренний бой, его медленное, мучительное смирение с новой реальностью, которая давила на него, ломала его планы и рушила надежды.

Когда она на секунду замерла, и в её взгляде мелькнула тень соблазна использовать силу — ту, что могла бы одним прикосновением к его разуму снять тяжесть, стереть сомнения, — он вдруг почувствовал это кожей. Чужое намерение, отринутый импульс, проскользнувший между ними. И именно этот отказ, эта сдержанность, которой он не ожидал от существа её рода, заставили его вдохнуть чуть глубже, чем прежде, будто в груди открылось пространство для нового, чуждого ему доверия.

— К слову, могу вновь отловить нам рыбки. Она в этих водах вкуснейшая, — сказала она, и её голос стал мягче, словно сама она решила перевести разговор в более лёгкое русло.

Калеб задержал на ней взгляд дольше обычного, его лицо оставалось суровым, но в уголках глаз мелькнуло нечто, похожее на теплоту. Он медленно кивнул, позволив тишине между ними повиснуть, а затем хрипловато, но ровно произнёс:

— Если так, значит я попробую. Впервые за долгое время, без соли и дыма костра. — Он шагнул ближе, так, что её дыхание коснулось его кожи, и посмотрел прямо в её глаза — долго, выжидающе, как человек, который не спешит в путь, пока не убедится, что рядом с ним не враг, а спутница.

Эйрик стоял, не сводя глаз с пленника, чувствуя, как в его жилах перекатывается тяжёлая, неторопливая ярость, сродни гулу подземного камня. Он позволил Валери говорить, наблюдая, как каждое её слово било точнее удара меча, разрезало плоть врага без стали и крови. Он видел, как пленник дёрнулся, как побледнел под её речью, словно холод, исходящий от неё, пробрал его до костей. И чем дольше она молчала после сказанного, тем сильнее тот терял остатки своего достоинства. Его взгляд бегал, дыхание сбивалось, и лишь скованные руки мешали ему отшатнуться назад, словно зверю, загнанному в угол.

Эйрик сделал шаг вперёд, и пол под его тяжёлой поступью скрипнул, словно подчинившись весу его решимости. Взгляд его был неподвижен, прямой и тяжёлый, словно он одним лишь присутствием выжигал в душе пленного любые попытки лжи.

— Ты слышал её, — произнёс он глухо, и голос его, низкий и безмятежный, разнёсся по залу, напоминая раскат далёкого грома. — О помощи не просят с оружием за спиной. О помощи не приходят говорить с мечами, что блестят в ночи у наших стен. О помощи не умаляют, прячась за молчанием и хитростью.

Пленник поднял глаза, но тут же снова отвёл их вниз, не выдержав взгляда Эйрика. Он едва заметно сглотнул, горло его дёрнулось, и казалось, ещё одно слово — и он рухнет на колени. Но упрямство, боль и страх держали его на тонкой грани, где достоинство ещё боролось с отчаянием.

— Ты хотел испытать нас? Проверить, какова крепость наших границ, наших сердец? — Эйрик наклонился чуть вперёд, и его рука легла на рукоять меча, не вынимая его, но заставив пленника побледнеть ещё сильнее. — Ты испробовал нашу выдержку. Теперь твоя очередь отвечать.

Он медленно выпрямился, давая пленному время захлебнуться в молчании, а затем бросил короткий взгляд в сторону Валери. Она была тенью в полумраке, холодной и властной, а он — камнем рядом с ней, несокрушимым и неподвижным. И вместе они представляли собой приговор, от которого не было ни бегства, ни прощения.

Пленник сидел перед ними, словно птица, зажатая в капкане: плечи его дрожали едва заметно, губы побелели, взгляд метался по залу, но неизменно возвращался к королю, как зверь к костру, что одновременно и греет, и обжигает. На лбу у него выступил пот, не свойственный холодному воздуху каменного помещения, и каждая секунда тишины становилась для него пыткой куда страшнее кнута.

— Я… — голос его сорвался, захрипел, и он прокашлялся, словно в горле застрял камень. — Я не искал ссоры… не стремился оскорбить ваши земли… — слова падали тяжело, обрывисто, он словно вырывал их из себя по одному, пытаясь угодить, но всё же не потерять лицо. — Нас гнали сюда обстоятельства, и не было иного пути…

Он дернул плечами, будто хотел выпрямиться, но верёвки лишь сильнее впились в кожу, и это движение превратилось в судорожное дёрганье. Глаза его блеснули — не только страхом, но и отчаянием, и за этим отчаянием проглядывала злоба, которую он тщетно пытался скрыть.

— Послать гонца? — он заговорил чуть громче, торопливо, будто боясь, что его не дослушают. — Да кто бы его пропустил сквозь ваши патрули? Кто бы позволил ему пройти по этим тропам? Мы слышали о вашей суровости… о том, что всякий чужак для вас враг… — он замолк, осознав, что сказал лишнее, и взгляд его метнулся к королеве, стоящей в полутьме.

Его дыхание сбилось, и на миг воцарилась тишина, в которой было слышно лишь, как где-то в углу шуршит огонь в факеле. Он будто сам испугался собственных слов, и теперь его губы дрожали, но он всё же прошептал, стараясь вложить в это остатки мужества:

— Мы пришли не для войны… но и не для того, чтобы стоять на коленях…

И в этот миг было ясно — он балансировал на краю: одно неверное движение, и страх заставит его пасть ниц, но гордость пока ещё удерживала его в седле, как последняя искра, готовая угаснуть.

Стоя в тени и предоставив слово своему королю, Валери знала - что всё поведение пленника говорит гораздо красноречивее его слов, а попытки оправдать себя лишь ещё глубже закапывали его в собственную могилу. Миротворцу не нужно войско чтобы продемонстрировать свои добрые намерения, говорящий правду не станет дрожать и бояться, даже будучи пленным, а тот за чьей спиной нет вины, не станет искать оправданий.

Пленный гонец боялся, он дрожал и слова его путались в бессвязном бреду. Он реагировал правильно, но даже не представлял себе насколько мал его страх. Ведь на самом деле всё было не так страшно как он себе мог представить.

Всё было гораздо страшнее...

Ни он, ни пришедшее к их границам войско, ни кто либо из присутствующих не подозревал что у их королевства есть тайный козырь. Которым являлась Валери - нынешняя королева. Точнее был один, кто знаал о её истинной сути, и этим человеком был Эйрик, её король .Правда знал пока только на словах и в теории.

Терпение Валери могло быть безграничным, но не тогда когда вторгались на её территорию, и уж тем более не тогда когда ей лгали столь нагло в лицо.

- Если это так, отведи нас к своему предводителю. И переговоры мы будем вести уже с ним от лица нашего королевства. - произнесла королева таким тоном голоса, в котором таилась не скрытая угроза, а прямое условие. И если бы он его не выполнил, это означало одно, их мирные переговоры пойдут совсем в иную сторону. В голове девушки уже созрел кое-какой план. В двух вариациях, если пленный согласится, и на тот случай если опять запоёт свою песенку.