так, линчеватель дрался с дурачками, которые удрали на него на машине, он стрелял по колесам и ему выстрелили в бедро, он хотел погнаться за ними на мотоцикле, но свинец проел ему мышцы и доставил охуительно прекрасную боль и когда он начал вытаскивать пулю, то твой тут как тут и мой сказал ему, мол, шо зыришь, вали домой, тут не представление шапито. это было у бара
думаю, твой перс стал свидетелем этого всего зрелища
Сегодня явно не его день. Шепот в голове снова не позволил спокойно поспать. За окном разверзлась судная ночь — ветер ревел, срывал пожелтевшие листья, неистово орал, будто хотел уничтожить человечество. Стереть его с лица Земли. Господь, протяни ладонь, проведи сухими пальцами по твердыни, смахни со стола обилие греха. Из продрогшей земли торчали ржавые гвозди, и нанизанные на них люди, похожие на бабочек, неистово кричали, моля о спасении. Подъем — ровно в шесть утра, следом проверка пистолета под подушкой и тяжелый, облегченный выдох. Задерживать дыхание и прислушиваться к окружающему миру — замершему во тьме — стало привычным, словно иной жизни он не знал. Той, за дверью которой прятались доверие и безопасность. Когда он спал настолько крепким сном, что не подрывался в поту от тихих шагов соседей сверху. Протянув руку, Ноа замер, пристально всматриваясь в секундную стрелку часов, а потом, моргнув, зарылся носом в непрочитанные сообщения. Роб прислал координаты разыскиваемых им преступников, которым удалось избежать наказания за свои отвратительные поступки. Должен ли я испытывать удовлетворение и радость? Люди улыбаются, когда получают желаемое. Но внутри все молчало. Положив телефон экраном вниз на холодный пол, Кости выпутался из плена тонкой белой простыни и, пошатываясь, побрел в ванну. В руке сотня иголок терзали нежную плоть адской болью.
Звуки — раздражающе проклятые — вторглись в истерзанный кошмарами разум с непреодолимой и разрушающей силой. Бурые капли стекали с влажного лба вниз, очерчивали прямую линию и срывались с грязного носа. В детстве он подолгу сидел в наполненной до краев ванне, пытаясь согреть оледеневшие руки. Светло-голубая вода заполняет ванну, кружит водовороты вокруг израненных колен Ноа. Синяки везде, живого места не осталось — куда ни тыкни, он тут же поморщится. Сколько еще я смогу дробить чужие кости, сохранив собственные? Он не человек — и все же, боль, распространяющаяся по телу, терзала и мучила его, словно голодные псы разрывали и растаскивали останки. Красные пятна всплывали перед глазами. Пальцы с засохшей кровью под ногтями впились в чувствительную кожу — и давили, давили, давили, пока не зарылись, не вторглись и не разорвали ноющие мышцы, медленно вытащив свинцовую пулю. Она жгла кончики пальцев, разъела кожу, но Кости держал ее достаточно крепко, чтобы она не упала в воду и не прожгла ему бедро.
Мое отмщение. Одна пуля — еще одна маленькая победа, глухое эхо которой повиснет, увязнет и потонет в удушливом воздухе. Пар скроет разочарование. Отправив пулю щелчком пальцев в металлическую тарелку, он уперся руками о скользкий борт и поднялся, прикрыв на секунду глаза. Очередной промокший бинт с трудом отлепляется от руки, и Ноа его тут же заменяет свежим — тугим, влажным, пропитанным лечебной мазью. Он почти не морщится, когда мазь холодит открытую рану. Ему почти не больно. Хрупкой девушке, за чью боль он отомстил, было больнее. Она кричала, умоляя их прекратить, настолько сильно, что отец чуть ли не на коленях просил посадить этих ублюдков за решетку. И как итог — они на свободе, а она зарыта глубоко под землей. Ее горечь проседью осела у пожилого мужчины на висках. Он приносил белые лилии на могилу долгие пять лет, пока Кости не решил вспомнить про них. Открыть старое дело. Взяться за поводья справедливости и довести начатое до конца. Почтить память. Сделать что-то хорошее. Успокоить бурю за окном.
Ноа задерживает взгляд на отражении, когда вытирает кровь с виска. Старые раны открылись, стекали по бледной коже, размазывали прошлое в настоящем. Это не первое полотенце, скинутое в порыве странного безразличия в плетеную корзину для белья. Опустив взгляд на тыльную сторону ладони, он пальцем потер свежую круглую рану от прикуривателя. Чужак пытался — Кости усмехнулся, вспоминая — остановить меня. Кричал, как свинья на скотобойне. Отчаянно отталкивал слабыми руками, пока Ноа вырезал на его груди слово «насильник». А сколько кричала она, отбиваясь, словно от этого зависела ее жизнь, душила липкий страх внутри, пока чужак ломал ей кости? Сжимал и крошил в кулаке. Кости обнажен — и эта нагота никогда не нравилась ему. Ни спрятать оружие, ни спрятаться самому. Он представляет, как ее принуждают: заламывают руки, прикрывают рот и раздвигают ноги — и его почти тошнит. Прошлое крадется сзади: он видит трепыхающиеся тени за спиной, как они бесшумно подбираются, будто воры. И хочет, чтобы остальные — с кем он еще не встретился — испытали то же самое. Боль в перебинтованной руке постепенно затихает — пульсацией, толчками, вдохами-выдохами сквозь зубы. Теперь он в состоянии сжать пальцы в кулак, не поморщившись. Роб пишет — отдохни, на что Ноа лишь неприязненно хмыкает. Отдохнет на том свете. Пистолет согласно поблескивает маслянистой ручкой в тусклом свете лампы.
Свирепый дождь прекратился лишь в момент глушения двигателя. Кому в здравом уме придет идиотская идея посетить бар в дождливую погоду? Ноа плавно слез с черного мотоцикла, внимательно рассматривая неоновую красную вывеску. Туман, как дым в закрытой комнате, застыл неподвижно, стирая очертания автомобилей на парковке и сам бар. Лишь красные огни задавали направление. Не заблудиться. В «Пороке» собирались люди разного достатка: от прилично зарабатывающих работников банка до полных придурков, связывающих свою жизнь с наркотиками и незаконной торговлей людьми. При службе он несколько раз накрывал данное заведение, задерживая преступников интересного калибра. Опасным людям полицейские обычно не переходили дорогу, но в каждом правиле всегда крылось исключение. Наложив на себя иллюзию, Кости неспешно зашел в бар, продолжив пристально разглядывать каждого встречного. Ища глазами невидимые красные точки посередине — между лопаток, у незнакомцев.
Его не рассматривают — Ноа затерялся в толпе потных и пьяных мужиков, и только для чужаков он остался их самым страшным кошмаром. Он не пытался спрятать нож, металл которого отражал блеклый свет дешевых лампочек на потолке. Его шершавая рукоятка, обвитая потертой кожей, приятно грела мозолистые пальцы, подталкивала идти вперед и не сворачивать. Как верный пес, что кусал хозяина за руку, не выполняющего обещаний. А еще шепотом приказывала — брось меня, брось меня, брось меня. Запусти, как дротик, чего тебе стоит? Он думает: не время, а простреленная рука начинает дико ныть, что болью сводит пальцы. Кости велит ей замолчать. Один из списка смертников, завидев его, пускается в бега. Ноа не отстает — почуяв запах крови, он подобно гончей, уже не упустит жертву из виду, — минует барную стойку, темный узкий коридор с туалетами и, без усилий толкнув тяжелую железную дверь, словно пуля вылетает из дула пистолета наружу.
Их пятеро. Ноа один. И это его не беспокоит. Первого он убирает ножом — бросает его одним слитым движением и тот падает замертво, смотря в грозовое небо остекленевшими глазами. Внутри пробуждается нечто жутко голодное, как перед аперитивом. И Кости слышит хлюпающие и торопливые шаги второго, который нападает сзади, разбив о его голову пустую бутылку. Перед глазами мир взрывается яркими красками боли — такой нелюбимой, дьявольской, ненавистной. Он почти стонет и, перехватив руку нападавшего, ломает ее. Истошный крик музыкой переливается в ушах. Трое неподалеку смердели страхом. Они видели в нем всадника без головы, очень не вовремя пришедшего по их грешные душонки. Ноа хорошо слышал, как беспокойно колотятся их сердца, будто они лежали перед ним вскрытыми на операционном столе. Он представлял их маленькими муравьями, которых поклялся передавить ботинком по очереди. Остальные поспешно запрыгнули в машину, стоило ему легко свернуть шею второму. Без лишних движений. Последнего гада он планировал оставить на десерт: Кости спустит его прямо в ад, и даже богатенький папашка не вытащит его оттуда.
Ноа сорвался с места, не заметив, как вытащил пистолет из кобуры на бедре, и на бегу расстреливал шины, стекла заднего вида и чужака, который стрелял в ответ — с понятной и прозрачной целью сбить его. Первый магазин сменился вторым. Ему удалось убить третьего на заднем сиденье, когда он почувствовал жгучую боль в бедре. Свинец всегда останавливал его — сколько ни уклоняйся, ни пытайся увернуться, он схватит за руку, что не вздохнуть. Воздух казался раскаленным, удушливым и спертым. Ощущение опасности не оставляло его ни на минуту. Он источал ее сам, приманивал, как магнит, и она существовала рядом с ним, неизменная и ждущая, словно он шел по минному полю без опознавательных знаков или нес это минное поле в себе. Глядишь, взорвется, залив мокрую асфальтную дорожку свежей, с металлическим запахом, кровью. Дождь обрушился на него, придавив к дороге. Упустил. Если бы не эта несчастная последняя пуля в чужом магазине, ему бы удалось настигнуть двух оставшихся.
Разочарование горчило на корне языка. Прикрыв ладонью рану на внутренней стороне бедра — попал так, что почти промазал, идиот, — Кости развернулся и медленно побрел к своему мотоциклу. Нужно вытащить пулю, как она вообще застряла в моем теле? Уже у мотоцикла, он устало привалился к нему и, вытащив дрожащими пальцами бинты со спиртом, приготовился извлекать пулю пальцами. В этот раз он не брал с собой полный набор, наивно полагая, что обойдется без огнестрельного ранения. Надавив на рану, он зашипел и, выдохнув, погрузил пальцы в открытую рану. Только он приготовился извлечь пулю, как его отвлек незнакомец, проходивший мимо. Дождь заливал ему обзор, но это не остановило Кости от гневного и недовольного: — И чего ты уставился? Представление закончилось.
Ух ты. Какая замечательная получилась подборка! Очень в масть к приближающемуся Самайну-Хэллоуину) Цветовых акцентов немного, но они изумительны. И эти блесточки и переливы, не враз уловимые глазом! Я порядочно подзалипла, пока рассматривала каждый аватар...
когда-то я шутила про клуб 27 но jokes on me 'cause i could never belong to any club i'm a fucking nobody. and somehow i gaslighted myself into choosing the way it swings and i hate it.
painting by Italian artist michelangelo. 
— RENAISSANCE.
— requiem.
поебемся.
так, линчеватель дрался с дурачками, которые удрали на него на машине, он стрелял по колесам и ему выстрелили в бедро, он хотел погнаться за ними на мотоцикле, но свинец проел ему мышцы и доставил охуительно прекрасную боль и когда он начал вытаскивать пулю, то твой тут как тут и мой сказал ему, мол, шо зыришь, вали домой, тут не представление шапито. это было у бара
думаю, твой перс стал свидетелем этого всего зрелища
i need to
написать описание
поебемся.
16 октября
Сегодня явно не его день. Шепот в голове снова не позволил спокойно поспать. За окном разверзлась судная ночь — ветер ревел, срывал пожелтевшие листья, неистово орал, будто хотел уничтожить человечество. Стереть его с лица Земли. Господь, протяни ладонь, проведи сухими пальцами по твердыни, смахни со стола обилие греха. Из продрогшей земли торчали ржавые гвозди, и нанизанные на них люди, похожие на бабочек, неистово кричали, моля о спасении. Подъем — ровно в шесть утра, следом проверка пистолета под подушкой и тяжелый, облегченный выдох. Задерживать дыхание и прислушиваться к окружающему миру — замершему во тьме — стало привычным, словно иной жизни он не знал. Той, за дверью которой прятались доверие и безопасность. Когда он спал настолько крепким сном, что не подрывался в поту от тихих шагов соседей сверху. Протянув руку, Ноа замер, пристально всматриваясь в секундную стрелку часов, а потом, моргнув, зарылся носом в непрочитанные сообщения. Роб прислал координаты разыскиваемых им преступников, которым удалось избежать наказания за свои отвратительные поступки. Должен ли я испытывать удовлетворение и радость? Люди улыбаются, когда получают желаемое. Но внутри все молчало. Положив телефон экраном вниз на холодный пол, Кости выпутался из плена тонкой белой простыни и, пошатываясь, побрел в ванну. В руке сотня иголок терзали нежную плоть адской болью.
Звуки — раздражающе проклятые — вторглись в истерзанный кошмарами разум с непреодолимой и разрушающей силой. Бурые капли стекали с влажного лба вниз, очерчивали прямую линию и срывались с грязного носа. В детстве он подолгу сидел в наполненной до краев ванне, пытаясь согреть оледеневшие руки. Светло-голубая вода заполняет ванну, кружит водовороты вокруг израненных колен Ноа. Синяки везде, живого места не осталось — куда ни тыкни, он тут же поморщится. Сколько еще я смогу дробить чужие кости, сохранив собственные? Он не человек — и все же, боль, распространяющаяся по телу, терзала и мучила его, словно голодные псы разрывали и растаскивали останки. Красные пятна всплывали перед глазами. Пальцы с засохшей кровью под ногтями впились в чувствительную кожу — и давили, давили, давили, пока не зарылись, не вторглись и не разорвали ноющие мышцы, медленно вытащив свинцовую пулю. Она жгла кончики пальцев, разъела кожу, но Кости держал ее достаточно крепко, чтобы она не упала в воду и не прожгла ему бедро.
Мое отмщение. Одна пуля — еще одна маленькая победа, глухое эхо которой повиснет, увязнет и потонет в удушливом воздухе. Пар скроет разочарование. Отправив пулю щелчком пальцев в металлическую тарелку, он уперся руками о скользкий борт и поднялся, прикрыв на секунду глаза. Очередной промокший бинт с трудом отлепляется от руки, и Ноа его тут же заменяет свежим — тугим, влажным, пропитанным лечебной мазью. Он почти не морщится, когда мазь холодит открытую рану. Ему почти не больно. Хрупкой девушке, за чью боль он отомстил, было больнее. Она кричала, умоляя их прекратить, настолько сильно, что отец чуть ли не на коленях просил посадить этих ублюдков за решетку. И как итог — они на свободе, а она зарыта глубоко под землей. Ее горечь проседью осела у пожилого мужчины на висках. Он приносил белые лилии на могилу долгие пять лет, пока Кости не решил вспомнить про них. Открыть старое дело. Взяться за поводья справедливости и довести начатое до конца. Почтить память. Сделать что-то хорошее. Успокоить бурю за окном.
Ноа задерживает взгляд на отражении, когда вытирает кровь с виска. Старые раны открылись, стекали по бледной коже, размазывали прошлое в настоящем. Это не первое полотенце, скинутое в порыве странного безразличия в плетеную корзину для белья. Опустив взгляд на тыльную сторону ладони, он пальцем потер свежую круглую рану от прикуривателя. Чужак пытался — Кости усмехнулся, вспоминая — остановить меня. Кричал, как свинья на скотобойне. Отчаянно отталкивал слабыми руками, пока Ноа вырезал на его груди слово «насильник». А сколько кричала она, отбиваясь, словно от этого зависела ее жизнь, душила липкий страх внутри, пока чужак ломал ей кости? Сжимал и крошил в кулаке. Кости обнажен — и эта нагота никогда не нравилась ему. Ни спрятать оружие, ни спрятаться самому. Он представляет, как ее принуждают: заламывают руки, прикрывают рот и раздвигают ноги — и его почти тошнит. Прошлое крадется сзади: он видит трепыхающиеся тени за спиной, как они бесшумно подбираются, будто воры. И хочет, чтобы остальные — с кем он еще не встретился — испытали то же самое. Боль в перебинтованной руке постепенно затихает — пульсацией, толчками, вдохами-выдохами сквозь зубы. Теперь он в состоянии сжать пальцы в кулак, не поморщившись. Роб пишет — отдохни, на что Ноа лишь неприязненно хмыкает. Отдохнет на том свете. Пистолет согласно поблескивает маслянистой ручкой в тусклом свете лампы.
Свирепый дождь прекратился лишь в момент глушения двигателя. Кому в здравом уме придет идиотская идея посетить бар в дождливую погоду? Ноа плавно слез с черного мотоцикла, внимательно рассматривая неоновую красную вывеску. Туман, как дым в закрытой комнате, застыл неподвижно, стирая очертания автомобилей на парковке и сам бар. Лишь красные огни задавали направление. Не заблудиться. В «Пороке» собирались люди разного достатка: от прилично зарабатывающих работников банка до полных придурков, связывающих свою жизнь с наркотиками и незаконной торговлей людьми. При службе он несколько раз накрывал данное заведение, задерживая преступников интересного калибра. Опасным людям полицейские обычно не переходили дорогу, но в каждом правиле всегда крылось исключение. Наложив на себя иллюзию, Кости неспешно зашел в бар, продолжив пристально разглядывать каждого встречного. Ища глазами невидимые красные точки посередине — между лопаток, у незнакомцев.