как же жестко я заебался;

всё кончено. они проиграли.

майло стоял посреди поля, в воздухе которого зависли оглушённые крики с ощущением грязи на кончике языка, и таращился на уже давно погасшее табло. но он всё ещё видел застывшую перед глазами, отпечатавшуюся прямо на сетчатке, финальную разницу в счёте. крошечную, омерзительную, как заточка между его отбитых наглухо рёбер – два блять очка. сука два блять чёртовых ебучих очка, которых не хватило, чтобы вытащить всё, что он так тяжело выстраивал весь этот блядский сезон. его первый сезон капитанства. псам не помог даже выведенный из строя капитан противников, что пол-игры провалялся на скамье, раздавленный локомотивом по имени теодор аркури. охотники всё равно вырвали победу. потому что были быстрее, сплочённее? потому что были…лучше?

майло обнаружил, что его кто-то уводил с поля. вокруг нестройным рядом шагали обессиленные псы, в разорванной форме, то тут, то там свисающей рваными клоками, с изодранными руками-ногами по узкому и тёмному коридору, забитому их потом, кровью и вонью неудачи. тренер загонял их всех в своё логово. подальше от ярких вспышек, от огромных камер с репортёрами и их вопросами, подальше от спортивного мира, который сговорился против их команды ещё с самого начала. правильно, пусть займутся чёртовыми победителями, иначе интервью с проигравшими могло не просто обернуться грубостью в прямом эфире, но и кончиться кровавой баней.

хозяин даже не стал ждать, пока у них уляжется гул в ушах, не потрудился даже закрыть дверь в тренерскую или хоть как-то мало-мальски снизить голос, когда затащил майло на ковёр, обрушиваясь на него взрывом ярости. грубые слова сыпались, как удары. и лучше бы он правда его избил, было бы не так больно где-то внутри, где остановилось сердце, а в горле застыл постыдный комок – ты, недомерок, ослабил хватку в последнем тайме! позволил разойтись, не просчитав расстояние и риски. ёбаный мудак со своим вечным благородством и желанием пригладить каждого пса по голове! тебе, мать твою, голову отбили? и ты забыл в какой-то момент, что мы – псы, а? отвечай, когда я с тобой разговариваю! ты капитан или их мальчик на побегушках? – майло искренне пожалел, что его не контузило на поле, потому что каждое слово отца перекрывало ему доступ к кислороду. и обычно майло стойко держал этот удар из ругани, криков и обвинений его во всех смертных грехах, но сейчас он чувствовал, как в какой-то момент всё в нём стало звенеть – раненые пальцы, покалеченные плечи, пустой желудок, сжатые зубы – как если бы его тело вдруг стало хрупким сосудом, в который тренер без остановки кидал огромные камни. сначала вину, потом разочарование, потом злость. и флетчер почувствовал, как раскалывается напополам от боли и густой, холодной, чернильной обиды, обосновавшейся где-то меж рёбер, сдавливая лёгкие, не давая дышать – это твой результат, эммет, только твой! ты превратил мою команду в глупое стадо, думая, что сможешь удержать их своими речами перед каждым матчем! ты привёл их сюда в финал только для того, чтобы они проиграли. весь сезон потрачен впустую, чтобы сделать из псов ручных шавок. ты не капитан, эмс, ты просто громкий, невыносимый, ни на что не годный мальчишка, а теперь пошёл нахрен остюда! - майло не был из тех, кто боится крика или ломается от жестоких слов. он знал, что такое агрессия, знал, как её стоит воспринимать и как обращаться – он сам был из неё сделан. но сейчас всё было совсем по-другому. потому что в нём уже поселилось чувство вины, и не от слов хозяина, а от внутренней обострённой ответственности. вина разливалась по венам гнусной, вязкой смолой, прилипающей ко всем внутренностям. и слова тренера только превратили это подкожное чувство внутри в правду, в которую он поверил. и он не мог ничего возразить в ответ, не мог заставить себя закричать или вцепиться во что-нибудь поблизости. вместо того, чтобы защитить себя, заявив, что всю чёртову осень и зиму он, закатав рукава, рвал глотку и чужие конечности, останавливал каждую стычку внутри команды, направляя её на врага. что он убеждал, вытаскивал, гнул и грыз этих бешеных и безбашенных ублюдков с аркури на пару для того, чтобы, да, черт возьми, притащить их в финал. впервые в истории псовой команды он дотащил их до этой точки, даже когда сам уже не мог идти. но упорная мысль, что даже этого оказалось мало уже запустила свои корни. и когда тренер вдруг замолчал, словно наконец выговорившись, в майло что-то перещёлкнуло. не аккуратно, а с хрустом и с лязгом, как внезапно лопнувшее лезвие.

он покинул кабинет отца через раздевалку, где пнул ближайшую дверцу шкафчика с такой силой, что ее сорвало с петель. наблюдая за тем, как псы спешно расходятся, не желая попасть под немилость флетчера, который уже раздолбал хлипкую лавку, бросая её осколки в след тем, кто опустил голову и боялся посмотреть ему даже в глаза. никто не хотел сейчас разделять с капитаном этот груз и это проклятие, вполне удовлетворившись тем, что хозяин уже нашёл себе козла отпущения. а броуди – броуди с его хмурым лицом, ладонью на его затылке, с которым они соприкасались лбами прямо перед выходом на поле, - уже, блять, исчез. ушёл, растворившись в хуй знает где, вероятно, предпочтя пойти и напиться, вместо того чтобы…чтобы что, майло? чтобы разделить с тобой это охуенное чувство одиночества, потери и тупой, бессильной ярости?

на самом деле майло и не хотел делить это всё с этим бессердечным уёбком. был лишь один человек, понимающий его на все двести процентов и это теодор. теодор, который не остался слушать, как тренер поливает его грязью, а решил дождаться своего капитана в пустой и спокойной комнате. и потому, когда флетчер добрался до их убежища, тишина там была почти священной. флетчер скинул свою форму ещё по пути, разорвав до конца, небрежно, но с силой, будто она больше не имела к нему никакого отношения. его спина болела, как будто на неё свалилась вся тяжесть спортивной арены, пальцы дрожали от ярости, а глаза пекло. 

он не мог дышать, что-то что он сдерживал с того самого момента как прозвучал финальный гудок, прорывалось наружу, и флетчер не знал, как это остановить. стул, попавший ему под руку, уже со всей силы летел в стену – с грохотом раскалываясь обломками. дверь согнулась от ударов кулаков – к сожалению, стул был единственной мебелью, способной так сокрушительно сломаться. он кричал и колотил отломившейся спинкой кровать, не совсем понимая, что хочет сломать. возможно, себя, а потому вдобавок зарядил обломком себе по колену, отчего в суставе мгновенно закололо.

но легче ему блять не стало.

они проиграли. тео всё ещё ощущая тяжесть адреналина в крови, после игры. поражение не было чем-то страшным для него — это всего лишь игра, не более того. но вот злость, которая бурлила внутри, была чем-то более сложным. он знал, что не потерял ничего важного, но этот адреналин, эта смесь разочарования и агрессии, не отпускала его. и это для него была всего лишь игра. его взгляд останавливается на майлзе, беспокойство мелькает в глазах, чувствует тяжесть на груди. для мэла – это была не просто игра. он целый год вкладывался, жертвуя всем, чтобы команда победила. он довел до финала. пока тео был рядом и прикрывал его тыл. помогая ему. потому что мэл стал для него первым другом. и этот проигрыш... аркури знал, что для майлза это было как конец света. это было больше, чем просто потеря — это была потеря смысла, ради чего он жил последние месяцы. и если тео этого не чувствовал с такой силой, то он точно знал: мэл, вероятно, переживал это куда сильнее. он будет винить себя. что не справился. аркури сразу же оказывается рядом, обхватывая плечи и уводя майлза с поля. поддерживая, защищая.  и хотя тело тео болело, как если бы его измололи в мясорубке, он шел превозмогая, держа майлза, уводя его с поля битвы.  он едва мог сдерживать стоны, каждое движение приносило острую боль, пронизывающую его от плеч до ног. мышцы были напряжены, как канаты. он вложил в игру все свои силы. яростно защищая вратаря, сбивая соперников с ног. и то, что капитан охотников травмировался было виной капитана. нехуй было лезть под руку, прекрасно зная, что аркури играет жестко и грязно. но даже это не спасло от проигрыша. и пусть ему было до пизды, он может пережить проигрыш, но факт того, что это сильно отразиться на майлзе. на мэле. это злило его больше всего. и когда тот скрывается в кабинете своего отца, ебучего мудака, который бесил его целый год, каждый раз выбирая майлза как свою мишень, тео скрипит зубами и уходит. он знает, что в том кабинете ничего хорошего не будет. там будет грязь, вылившееся на майлза. блять, мэл тот человек ради которого аркури готов ворваться в кабинет, чтобы нахуй разбить ебало этого мудака-отца. но не делает, потому что знает, что будет хуже. и тео не хочет быть свидетелем этого, заставлять мэла чувствовать себя некомфортно, от того, что он это слышит. и боится, что не сдержится. за этот год мэл стал единственным человеком, которому тео мог доверять. единственным человеком, который принял его таким, какой он есть, и не отвернулся, даже когда его агрессия была на пределе, когда тео не знал, как справиться с собой. когда его ночами крыло, когда одиночество и тоска по элли съедало его. майлз не пытался его исправить или осуждать. он просто был рядом, и этого было достаточно. научился читать между строк, видеть скрытые эмоции, которые тео прятал за грубостью и молчанием, и он не ждал от него объяснений. он просто принимал его, как есть. и в этом была та самая поддержка, которую тео ценил больше всего на свете. и которую раньше он не знал.

он успевает принять быстрый душ, смыв с себя пот и кровь, и переодеться, когда в комнату заваливается майлз, принявший сразу же крушить комнату. сплошной сгусток ярости, теодор привык к этому. поэтому он стоит и ждет, когда мэл выплеснет. он даже не вздрагивает, когда ломается стул, когда кулаки врезаются в стену. но когда мэл начинает калечить себя, тео тут же вмешивается.

- эй, - голос тео был мягким, но твердым. он подошел и медленно протянул руку, вырывая из рук майлза обломок стула, - мэл, - он решительно шагает вперёд и обхватывает его за плечи, крепко удерживая, несмотря на бешеные попытки сопротивляться. он в душе не ебал, как успокаивать людей. и по большей части ему было на них поебать. аркури в его жизни волновало только двое: элли и мэл. и мэл сейчас распадался, и тео был рядом. он всегда будет рядом. он прижимает к мэла к стене, зажимая, удерживая. тео знает,  что пока майлз не проживет то, что чувствует, он останется здесь. аркури знает, что неважно, что происходит, даже если майлз снова разломает всё вокруг, он всегда будет рядом. всё, что он мог сделать, — это продолжать держать его, несмотря на его боль, несмотря на его разрушение, - я здесь. я держу тебя.

Saili

год пролетает медленно. та ночь в горах, что-то меняет в сознание у юного теодора. тот обмен под покровом ночи с элоди, клятва на сердце, и своя же нарушенная клятва, лишь бы она перестала плакать, заставляет его мир чуть треснуть. до конца поездки он проводит ночи в её комнате, слушая её тяжелое дыхание, когда она проваливается в сон. сидя у кровати, как будто охраняя. он сразу понимает, почему она взяла с него клятву не гуглить её. потому что нахмуренная бровь даже во сне, скрывает многое. мрачное. то, что такая как она не должна была переживать. и в этом доме она не должна была выжить здесь, но она это сделала, господи, что за этим вообще стоит, это нереально быть такой сильной в таком маленьком теле. а при свете дня аркури замечает то, что не замечал раньше. как она надевает маску, угождая франческе. и впервые, теодор не огрызается, впервые он молчалив, подмечая про себя все новые и новые детали. но стоит им вернуться из альп, вернутся в школе, как через трещины начинает снова выплескиваться агрессия. все чаще, сильнее, грубее. он бомба, которая взрывается неожиданно. и совсем не помогает то, что элоди теперь везде. повсюду. дома, в школе, в его снах. ему не хватает с ней ночей. но в этом доме тео не может рисковать. если франческа узнает – это будет плохо в первую очередь для элли. но тео не может отказаться от неё. поэтому он идет на поводу своей неизвестно откуда взявшейся слабости. год становится тайным убежищем, сотканным из ночей, шёпотов и молчаливых взглядов. днем они не разговаривают, элли будто растворяется, стараясь занять как можно меньше в этом доме, проводя все свое время на тренировках, либо за уроками. теперь она учится вместе с ним в школе. на неё обращено слишком много взглядов. из-за чего теодор все чаще ввязывается в драки со своими товарищами по лакроссу. да, он теперь играет в лакросс. после одной из драк, в прошлом году, с этими товарищами по лакроссу, где он выплеснул всю свою злость, вкладывая в удары по лицу, его в наказания запихнули. а ему понравилось. ведь на поле можно было не сдерживаться. и пусть у него теперь репутация агрессивного игрока – ему нравится. появилась какая-то опора. а может, потому теперь ночью, он пробирается в соседнюю комнату по оконному карнизу, крадя моменты с элоди. они делили тишину — не потому что не было слов, а потому что слова не всегда нужны. иногда тео просто лежал, головой на её коленях, и слушал, как она что-то рассказывает про детство, про запах клёнов в осень, про то, как она носит в своем сердце, но боится признавать. иногда — она держала его за руку, когда он вспоминал письмо под подушкой. они редко касались друг друга. слишком пугала близость, слишком много боли было внутри. но иногда, случайно — локоть к локтю, лоб к лбу, плечо к плечу — и этого было достаточно, чтобы пережить ещё один день. иногда было достаточно одного взгляда, чтоб тео продержался день. но то, что он становится свидетелем беспокойных снов элли не дает ему покоя. когда он трогает складку на лбу, пытаясь ее разгладить и уничтожить, потому что она не должна появляться в таком юному возрасте, но элли во сне сбрасывает его руку, бормоча: жаклин, отстань от меня. его съедает любопытство и он не понимает, почему ему не похуй. почему его это волнует. сколько раз он вводил в поисковую строку жаклин макстейн и стирал, вводил и стирал. он фактически не нарушит обещание, не гуглит ее, и в то же время понимает скрытым чутьем: она узнает, узнает. и это будет ощущаться как предательство с его стороны. а это он не хочет.  

а когда элоди появляется в его школе, обращая на себя много внимание, теодор не понимает, почему у него чешутся кулаки и хочется разбить лицо товарища по команде, когда тот комментирует длину юбки элли. и конечно, когда он комментирует, что там наверное прячется сокровище, кулак впечатывается в его лицо, кровь капает на пол. плевать, что франческа была в его школе и наградила его своим любимым взглядом: «ты сплошное разочарование. позор».  элли начинает занимать центр его мира, он фокусируется на ней, совсем не понимая, что происходит, почему отчаянно её хочется защищать. разбивать всем лица, кто посмел посмотреть на нее. и терпеть взгляды и наказания франчески.

франческа. как он блять её ненавидит. его целый год штормит, когда он теряет цель к которой шел. к тому, что отец не вернется за ним. чтобы он не делал. письмо до сих пор лежит под подушкой, напоминая ему о том, что он ебанное разочарование недостойное любви. но мимолётный взгляд серых глаз, удерживает его от пропасти. и когда он в них видит грусть, видимую только ему,  он без раздумья лезет в кабинет франчески, лишь бы достать и вернуть ту вещь, чтобы эта грусть исчезла. да только то, что он находит в скрытом ящике стола потрясает весь его мир.

это пиздец. теодор смотрит на сотни писем, лежащих в ящике и его мир, разбивается. его взгляд скользит по столу, где аккуратно сложены пожелтевшие бумаги. это письма, старые, обрывочные. он помнит каждый момент, когда получал их. письма, написанные отцом, в которых было не так много слов, но они всегда давали ему чувство надежды, словно отец всё-таки был рядом. давал ему надежду. он с трудом открывает одно из писем. и видит свое письмо, которое написал, когда ему было восемь. письмо с ошибками, потому что тогда он еще не умел писать, яростное, обидное. он берет другое письмо, и находит ответ отца. на это письмо. он берет следующее и следующее. и понимает.

восемь ебанных лет он жил в лжи.

отец никогда не писал ему. никогда.

франческа. она писала все эти письма за него. каждый момент её манипуляции. он уже не может дышать, и это чувство предательства пронизывает его до самых глубин. он чувствует как задыхается. она всё это время управляла им, использовала его чувства и заставляла верить в то, что он был заброшен, чтобы заставить его действовать в её интересах. ничего блять удивительного, но это  так в ее стиле. теодор выгребает весь ящик, вываливая письма на стол и на пол, а после находит договор. и он сжимает его.  пять тысяч долларов. вот столько стоил семилетний теодор.

он жадно вчитывается в этот документ. это же не может быть законно? продавать ребенка. но он видит договор о продаже себя, о том, что отец джузеппе аркури отказывается от законных прав отца. видит официальные документы усыновления себя. конечно, блять франческа сделает это все законно.

следующие действия были скрыты в вспышке ярости. но теодор отчетливо осознавал как громил её ебанный кабинет. тео стоял среди обломков. осколки стекла и мебели лежали на полу, а его дыхание было тяжёлым и прерывистым. в глазах горел огонь. он больше не мог сдерживаться. франческа, его "мать", стояла в дверях, её лицо сохраняло холодное спокойствие, слишком привыкшая к его вспышкам агрессии.

- ты даже не стоишь этих пяти тысяч, - разочарованно качает головой, - убери за собой все, а после иди в свою комнату и рушь ее.

- пошла ты нахуй, - он подошел к столу, его пальцы сжали край стола, и он с силой повернул его, заставив предметы на нём соскользнуть и падать на пол, -  ты ебанный монстр. кто, блять, покупает детей?

франческа моргает, а после уходит. оставляя его наедине с разрушенным миром.

как он оказывается в своей комнате, он не помнит. наверняка, по пути он разрушил что-то еще. он начинает с письма, спрятанного под подушки, рвя его на миллион кусочков. это не имеет смысла. ничего не имеет смысла. вся его жизнь ебанный обман.

тео стоял, обрушив всё вокруг, его взгляд был пустым, как пропасть. он ощущал себя как в эпицентре бури. его тело дрожало, руки сжали края стола до боли, а внутри него разрывался мир. этот момент был как разрыв, который был предсказуем, но всё равно стал ударом. он не знал, что с ним происходит — гнев, боль, потеря, обида, — всё смешивалось в одно. это было как безумие, как море, которое поглощает тебя, и ты не можешь выбраться, пока не утонешь. и он тонет.