кааааайф! забрал всё-всё-всё

спасибо большое!

после мальчиков, жду ребекку! нужна богиня, срочнно

Спасибо

Даже не имея при себе часов, Ло мог определить, какое теперь время в Лондоне. Город, в котором он жил уже больше 8 десятков лет, не менял своего излюбленного ритма. И голос его, несмотря на сменяющие друг друга эпохи, настроения, резонансы общественных мнений, не особо отличался. Ночь полнилась эхом басов и смеха, пьяными разговорами компаний у клубов и ресторанов, звонок и хрустом бокалов. Утро – тихим бурчанием метро и глухим чуть сонным стуков каблуков по бетону. Люди выползали из своих домов и стягивались на работы, в мыслях напоминая себе сколько фунтов до отдыха осталось. Днём.. включались автомобильные и автобусные гудки. Раздражающе громкие, звонкие скрежеты, режущие без ножа вампирский слух. И с каждым новым гудком солнечные лучи становились всё ярче на периферии чуткого зрения. Забавно, что солнце звучало как эти самые гудки, предвещающие острую колкую гибель. А но сидит в переулке, по обе стороны которой растекается смертельный золотой свет. Да, уже обе дороги залились им, лишь крыша проулка создавала тень. Да вот только с каждым часов тень сверху становилась всё прозрачнее, она стекала как помои к самому низу, к земле, у которой приковали Стюарта. Ни двери рядом, за которой можно спрятаться. Ни окна, в которое запрыгнуть, пока запястье держит зачарованная сталь. Пленник в открытой, по сути, комнате.

Кто же знал, что охотник может оказаться еще и ведьмаком? Век живи – век учись. До его полного века осталось совсем немного, да теперь вряд ли доживет. И вряд ли научится. Лишь доказывал себе снова и снова что тогда, оставив юного соклановца одного, был прав. Живой вампир лучше мертвого. Мертвый «младший брат» лучше умершего старшего, чья боль пройдет по каждой жиле и осядет на кончиках пальцев на долгие дни, смотря насколько он был старше и как много его кровь хранила в себе историй жизни Детей Илие. Поколения? Двух? Трех? И заберет их с собой во тьму, скрывая от дальнейшей боли. Все же не всем вампирам суждено сражаться с охотниками.. И не всем суждено прожить долго, как бы сытно ни питался. Собственная кровь на боку пахнет и выглядит отвратительно. Еще хуже то, что рана почти не затягивалась, а то не добавляло стойкости духа. Хотя.. кто бы сказал, что в Ло была эта стойкость? Криков, злобы и попыток вырвать себе руку больше не было, да и в начале их было не так уж много. Он не хотел умирать.. 

Без «но». Он не хотел умирать, потому знал все закоулки этого переулка, впитал в себя с темным взором все предметы и все их тени. Ни одного прохожего не прошло мимо за последние часы, с того момента как солнце обожгло радужку и сердце страхом. Лучше бы охотник прикончил его быстро и без сожалений. Ослабевшие пальцы свободной руки еще раз обводят наручник, по самой выемке для ключа и дальше по цепочке к каменной стене. Будь он не зачарован и не действуй так хорошо, выдернул бы с красным кирпичом, явно года так 70-го постройки. В этом квартале новых домов не было. Шумный от далеких гудков и тихий без шагов смертных. В кармане находят сигарету. Последняя блажь, пожаренная судьбой? Та, от которой не могут отказаться даже в безвкусном ощущении пустоты момента. Все равно зажимают губами, поджигают, выкидывая дешевую зажигалку к мусорке на другой стороне, и затягиваются. Слабо, однако ощутимо прикладывается затылком о кирпич в одном из последних осуждающих жестах. О явно не последнем, до самосожжения еще пару часов? Может и меньше с учетом активного летнего времени. А ведь раньше он любил солнце.. И до сих пор любил больше луны, а день – больше ночи. Благо не все спешит отвечать взаимностью на чувства. 

Упрямый темный взгляд вновь обводит весь переулок, и вновь к наручникам. Не спешит трепыхаться, экономя силы физические. Но не моральные, хоть те рискуют разбежаться в панике надвигающегося конца. И до того удачно, что рука с сигаретой слишком сильно дрожит. Как сигарета еще не потухла или не выпала.. Держится из последних сил, видимо, а вот пальцы путаются в черных паутинах отросших прядей. Не до стиля было в такие моменты, как и при поиске охотника – не до эгоистичного тщеславия. Внезапное движение.. Наверняка наглая ворона, оценивающая чем может поживиться, не более. Юношу, живого и реального, воспринимают только когда он подошел ближе. Да и то, глаза не спешат поднимать, как и менять позы, сидя у лужи собственной крови. Разве он интересен, пока не дотянуться? Даже на приказ смертному теперь сил не будет.. Потому молчит, затягиваясь трясущимися пальцами, и смотрит снизу-вверх. Прикованная к стене кисть раскрывается ладонью к нему, чуть шевеля пальцами в еле заметном «привет». Разве в сумасшедшем Лондоне кого-то удивишь таким зрелищем? 

Многие ли люди способны были отдать вам всё своё внимание? Не только слух, но и взор, их мысли, концентрацию, всё терпение? Поглотить полностью, а не ту часть, что могла быть полезна. Принять чужую душу и слиться с ней порой невообразимо. Не сложно, не тяжело, но просто невозможно. То было подвластно не всем и не каждому. Лишь избранным. Лишь кому-то кто услышит.

Английский ковен отличался кардинально иным ритмом жизни. Их день был краток, как и само, казалось, существование. В урагане желаний и событий они гнались за собственными целями и могуществом. Были требовательны и торопливы как грязная сель. А может он придирался? Может дело лишь в том, что это место не его? Что это не то убежище за которое стоило отдать собственную верность? Почти жизнь.. Что южные ветра подталкивали в спину дальше, но куда? Далее лишь океан скованный льдами. Царство белых, холодных песков и бесконечной ночи. Мир изменился, а он остался прежним. Подобное вынести непросто — малый осколок трагедии бессмертия. Прогулки в одиночестве помогали справиться с подобным. Не принять и не осознать, а просто усмирить бурю в душе из горечи утраты и топящего в себе одиночества. Он даже не поднимал взгляда: глазам всё было чужим, слух не улавливал ни единого знакомого слова, сырость монохромного города оседала в лёгких пеплом сигарет, что так тут любили. Не спалось. И не бодрствовалось. Черная земля и грязь смолами оседала на обуви. Закричал бы? Возможно, если бы только мог. Но заместо того в обессиленном лице оселился омут темных глаз.

Запах крови в этом городе был способен искренне заставить скучать по жженому табаку. От сырости он казался просто отвратным, уже разложившимся, несмывающимся, но отличить действительность от воспоминаний не могли всё равно. Легче было уверовать в галлюцинации, но не сразу понять, что источник вони так близко где-то за углом, где позванивали цепи?.. Стоило развернуться и пойти иной дорогой. Нет, не сейчас. Ещё тогда, его отцу. Не пересечься с его матерью и мир оказался бы для него просто сгустком энергии, а он сам бесконечной его частью, просто осколком в вечном калейдоскопе, не имеющим ни воли, ни чувств, ни сознания. Куда уж проще, верно? Шаги мягко заводят его в переулок. Не в любопытстве, о нет. То было что-то иное. Судьба ли? Наваждение? Порой нам просто необходимо что-то сделать, о том кричит каждая клетка тела, тому невозможно перечить. Невозможно думать, просто замирая взором на окровавленном теле. Будто обложка их любимых готических романов: черно-белый персонаж, серые цепи и алая стена, которая заканчивалась на полу кровью подл чужих ног. Взор замирает на подобном виде ещё издали, там где Алим останавливается, в нескольких долгих метрах, пачкая плечо рыжей пылью кирпича. Один труп не десяток родных и близких, верно? Но реальность всё ещё с трудом принимают. Свел бы все на сон, но откуда во сне взяться вампиру? Его видели впервые. Правда впервые, как и чувствовали. На юге их слишком мало, а тут прямо под ногами валяются? Верилось с трудом. И всё же, вся его сущность кричала о том, что перед ним не человек. Лишь тень, что раствориться в обрушившемся на него свете. Очередная сель. Такая же ли отвратительная в его глазах? К Солнцу поднимают взор, будто желая узреть мир чужими глазами, однако нет, лучи греют лицо. Впервые за долгие дни. Впервые он видит его так ясно и оно столь нежно ведет от виска к его ключицам. Однако, лишь ему одному суждено насладиться подобным прикосновением.

Запах крови мешается с дымом. Это отрезвляет. Смог и гарь становятся своеобразным проводником, обратно в Лондон, возвращая взор к маленькому солнцу на конце чужих пальцев. Дрожащих. От боли или от страха? Жизнь покидала его с каждой минутой, а спасения не было. Даже коль освободить его от цепей.. Бермудский треугольник. И колдун входит в него без особых сомнений. Плавно, будто располагал всем временем мира в отличии от бессмертного. Встает напротив, так чтобы солнце озаряло лишь часть его лица. Настоящее знамение, разве нет? Путь среди каменной пустыни.. к нему? К тому, кто очевидно заслужил смерть? Зачем же тогда Солнце позвало его? Зачем защищало недостойного? Разве такие совпадения в мире возможны? Маг подходит ближе, неспешно, но и не осторожно. Наоборот, в его взоре читается надменность, неприкрытое обдумывание решения, милости, что могла спасти жизнь. Разве не этому он обучался всю свою жизнь? Разве не для того стоял бы во главе собственного ковена? Оберегая. А теперь.. Кого? Что осталось от Амера, его принципов? Того, что делало его собой? Лишь осколки, что сыпались сквозь пальцы. На вампира. Прихоть судьбы и не более.

Чернопрядый замирает в шаге от пленника обводя взором его рану, частично обнаженную грудь. Приглашает жестом ближе, будто и не замечает цепей. Да, придется встать на колени иль сесть на них. Сможет ли? Захочет ли? Жест повторяют, указывая на место подле себя. Как собаке? А можно ли было как-то иначе с его обнаженными клыками? От собственных пальцев призрачно исходит свет. Всегда ли он там был? Будто маг впитал в себя солнце и теперь оно сочилось в его коже, проникая теплом в чужую рану, чем ближе тем горячее. До соприкосновения, когда он опустился рядом на корточки, до жжения, что остановило кровь, пусть и не дарило полноценного исцеления. Пока что. Ладонь вжимается в рану, пачкается в чужой крови, щедро, но стирать её не пытаются. Задерживаются так и так же неспешно поднимаются вновь. Смотрит на незнакомца, ведь этого мало, верно? Окровавленные пальцы тянутся к лицу. Вот только позволит ли? Захочет?.. И не дай Сущность посмеет обнажить клыки.