в зияющей пасти леса тихо. молчит и взъерошенный воробей, и берёза тощая, и цветок, горюющий по весеннему небу. покой сна лучезарного ничто не нарушает — чёрный бог следит.

он идёт дорогой пагубной, какой шли первые поселенцы, прокладывающие путь босоногим детям. дорогой, которая на рассвете мира перевела людей через огненную реку. их истории остались здесь — засыпанные землёй и поросшие дикой травой, питающие чернозём, разложенные на естество. 

земля помнит всё — как взгромождались молодые деревья, и как человек рубил их, чтобы строить дома; как родилось первое слово, и что этим словом был «бог», топчущий избы; как возжигалось радостное солнце нового дня, и как потом оно припадало к матушке-земле, забываясь долгим сном. 

по памяти былого черный бог всегда находит дорогу пагубы, на всю явь она одна — извечно проклинаемая, навечно окаянная. и там, у дорожной окромки, где живые не смели ходить, а мёртвые сторонились, мирно покоился велесов сын. притихший и выцветший, в посмертии он был настолько же прекрасен, насколько уязвим. чёрный бог заботился о Велесиче любым — но только не живым, и самым любимым его временем года всегда была зима.  

податливую мякоть туч угоняет с небосвода налётный ветер, Чернобог страшится: не успел. устремляется вперёд, надламывая ветви кустарников и притаптывая быльё, а с дородных сосен на него с издёвкой косятся хохлатые свиристели — предвестники невзгод. глумятся — «яра уже здесь, злебог, настало время прощаться».

чёрный бог шепчет, — нет, слишком рано, — от златого света слезятся глаза. у него есть ещё целый день. целый день, чтобы подготовиться, собраться с силами, подобрать нужные слова, предать земле мёртвых и их истории. 

целый день, чтобы упасти солнце от правды. 

в пожухлом снегу выжжен след, Чернобог ступает по отметинам. целованная земля оголяет свои доказательства. 

сомнений быть не может.

и вот он — живой, 

стоит на опушке леса, обрамлённый дыханием жизни. теперь — недоступный. чёрный бог остаётся стоять поодаль, держится в покровительской тени леса. посреди жестокого побоища даритель огня всё такой же светлый. и, наверное, тёплый на ощупь. 

— ты рано, — слог никак не идёт. 

Чернобоже сжимает кулаки в исступе, он не успел. солнце всё знает. 

Ярило не улыбается, истончённая полоса губ точно косой шрам посреди лица,

весна будет холодной.

ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤ...и смерть не страшит, покуда покой твой оберегают.

ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤхолод, пробравшийся под кожу, намертво вцепившийся в плоть, уйдет, как только он откроет свои глаза, как только встанет на ноги, как только укроет своим взором всегда неизменные земли, всегда его ждущие. как только взгляд его коснется совершенно незнакомого лика, светлого, чистого, до скрежета внутри родного. и пламенное сердце в груди заскачет быстрее, радостнее, будто бы встреча эта долгожданна и необходима, будто все существование в миг обретет смысл.

ㅤㅤㅤㅤно серые колосья в руке будут обжигать длань,

ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤа смрад припавших к земле, охладевших тел ударит в нос.

ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤэто будет самое быстрое пробуждение от холодного сна,

ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤно самое болезненное.

ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤ— зачем прячешься?

ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤярило ищет его взглядом, и находит. он неизбежно рядом в тот момент, когда глаза открываются, стоит поодаль, словно боится сделать шаг навстречу, словно исчезнет, стоит его коснуться. и даже мертвенность земель не страшит так сильно, как расстояние между...

ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤи каждый раз, просыпаясь, он пуст, спокоен и молчалив. воспоминания, словно виноградные лозы, касаются его тела, окутывают неспешно, медленно возвращая знания о том, кто он, зачем пришел в этот мир, и отчего сердце содрогается, стоит взглянуть на темные кудри в тени леса. обычно, всякий раз, открывая глаза, освобождаясь из лап смерти, он улыбается, припадая руками к земле, благословенной, ждущей его.

ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤтолько в этот раз она не ждет, а отчаянно воет, прося помочь. и слезы острыми когтями режут глаза.

ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤярило не улыбается. лишь смотрит в сторону леса, точно боится отвести взгляд, оглянуться по сторонам, увидеть, как страдает природа, как бьется в агонии его родная земля.

ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤбудто просит помощи, которую никогда бы не осмелился попросить.

ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤпротяни руки свои, помоги понять, что же здесь произошло, отчего так страдаю я, отчего так печален ты.

ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤчернобог.

ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤимя его, высеченное в сознании, в этот раз не приносит успокоения и не дарит оглушительного спокойствия. кажется, в сей раз покровителю весны придется постараться, чтобы действительно прийти в себя.

ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤ— что же случилось? — и голос его дрожит, когда теплые пальцы касаются оледеневшей земли. он все не отводит взгляда от него, смотрит, будто все ответы укрыты за радужкой до боли знакомых глаз. и подойти не решается, и отступиться не может, сокрушенный происходящим настолько, что теперь, кажется, и на ноги не подняться.

ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤи, как ни странно, удивительно холодно.

⠀⠀⠀⠀⠀⠀_{' persephone}

в храме лжи всегда темно.

отрезанная от всего, что приносило ей счастье, она теряет надежду — молитвы напрасны. но боги не слепы, им просто все равно.

всем её секретам, ненавистью взращённым, внемлет цербер, немой наблюдатель. и когда вера оставляет её, персефона клянется отомстить. душа её тяготеет, слишком долго вникала она во вкрадчивый шёпот бездны, голоса преисподней нашли путь к безутешному сердцу. они говорят: брось вызов богам, в небытие ты станешь свободной. истина рядом — она на дне пустоты.

в небытие персефона была бы свободной. окружённая водами безвременья, она была бы собой. и всё бы было — её. и чёрные каверны мрака с вплетёнными в свищи клюфтами, и праздность нескончаемого дня. и тишина, слагаемая из глухоты, которой новый мир будет полниться через край.

цербера манит новое слово, которым грезит персефона: свобода. какова свобода на вкус? «кисло-сладкий плод граната,» — она говорит, — «багровое сердце нашего хозяина на ладони твоей руки.»

цена свободы — предательство, но вкус её уже пузырится на языке.

⠀⠀⠀⠀⠀⠀_{' cerberus}

отвращающая несчастье пророчит беду, — ты порождение бездны, — она говорит, — твоя судьба была предопределена. голос гекаты дрожит, неуверенная рука тянется за утешением, но не находит, и пальцы вплетаются в звериную шерсть. верный ворон её бьёт крыльями и не клюёт зерно на протяжении всей падающей луны — это ауспиция неблагоприятная.

— грядут большие перемены. — таково слово ведьмы.

цербер расстаётся со своей сущностью так же легко, как принимает дары триединой богини. она покрывает его болью и стыдом, голодом и раздражением, взамен лишая всего, что было дорого сердцу. под нелепо натянутой кожей дух его наг, но персефона уверяет: «красиво».

желанная свобода даётся беглецам горестно, их путь из тартара окроплен спекшимся ихором, а подлость и предательство предстают верными спутниками. когда они достигают земли и бескрайний уранус нависает на ними беспристрастным наблюдателем, дышать становится невыносимо — слишком много воздуха — но персефона говорит: «красиво».

красиво, как бесплодные воды флегетона, в которых потонула стикс?

свобода ощущается церберу как очередное наказание. по утрам гелиос безжалостно выжигает ему сетчатку, так яростно и неустанно, что иногда кажется будто бы всевидящий решил наказать его за преступления. безвкусная пища людей не приносит никакого насыщения, вино и пшеницу великой матери он выташнивает из своего естества судорожно.

но персефона говорит: «вкусно».

вкусно, как солоноватое мясо, кровящее жизнью?

во владениях матери земли она снова кора — предвестница весны, символ перерождения, а для цербера неизменно — вдохновительница. персефона еженощно рассказывает церберу о внешнем мире, водит на края суниона и нежно перебирает тёмный волос, позволяя усталой голове искать приюта на своих коленях. цербер пробует слова освободительницы на вкус, смакуя во рту, каждое уникально — ни одному не находится применение. глаза закрываются сами по себе.

просыпаясь, он все ещё слышит шум воды. ветер ревет над северным морем, разбивая волны об одинокий маяк у воды. птицы беспокойно кричат в пустоту, плачут о невосполнимой утрате. 

слово рождается изнутри само по себе, поднимается вверх, сотрясая стены желудка,

рык клокочет в глотке, — кори? — ответа не следует.