Читаю эти бесконечные споры про правых и левых в твиттере, выяснения, кто же имеет право определять себя тем или иным термином, и смеюсь. Особенно смеюсь, когда одна из сторон (и чаще почему-то вижу со стороны левых, но не утверждаю, что этим занимаются только они) с умным видом заключает, что сторона противоположная как-то в современных реалиях не должна существовать. Что вот шлюшьи дети, эти самые оппоненты, ошибки природы, двигатели регресса.

Это смешно потому, что мыслящие в таком роде люди почему-то яро убеждены, что "вражеская", "регрессивная" теория бытия противников не имеет права на существование в цивилизованном обществе. Что должны быть только левые - или только правые, - а другие должны быть уничтожены, стёрты, выжжены с лица земли.

Только вот есть один нюанс.

Не настолько общество ещё цивилизованно.

И ещё долго не будет ничьего тотального превосходства - будет сменяемость, чередование, будут стычки, налёты и революции, побои и погромы. Должна пройти ещё не одна тысяча лет, чтобы человечество пришло к настолько общему знаменателю, чтобы ни у какой части социума не возникло желания спорить, что-то делить, что-то выяснять. Это во-первых.

Во-вторых - давайте начистоту, на самом деле такое никогда не будет достигнуто. Пресловутый золотой век человечества - суть такое же понятие, что и идеальный раствор/идеальный газ/абсолютный ноль. К нему всегда можно стремиться. Но никогда нельзя достичь их взаправду.

Человеческая жизнь, как и любая другая жизнь, - прежде всего борьба. Порой борьба за что бы то ни было.

Борьба правых с левыми, богатых с бедными, кочевых с осёдлыми - как говорится, подчеркните нужный вариант. так что мы будем жить в постоянной борьбе и драках, в тычках и пинках, в жёстком разделении на своих и чужих. Мы будем брить головы или носить в волосах повязки, а на щеках рисовать полосы и флажки, чтобы проще было идентифицировать себя и окружающих.

И из всего этого проистекает следующая мысль: глобальная суть всего нашего бытия - это стремление. Стремление к чему-то такому невозможному на практике, к чему-то огромному и светлому, от которого КАЖДОМУ будет хорошо. Глобальная суть нашего бытия - это борьба. Борьба за право, за возможность достичь.

И знаете что?

Это прекрасно.

Все социальные сети превратились в подобие душных немытых уборных. Тут уже не побыть собой - тебе нельзя, как-то может быть даже неприлично - ещё обидишь кого-нибудь. Тебе даётся лекало - так будь же добр, выкрои себя по нему, соответствуй. ты в уборной, а в уборной принято снимать штаны и высвобождать всё переработанное из себя и терпеть при этом окрестную вонь. Вот как следует себя вести, а не стараться открыть всем глаза на грязь или, что хуже, пытаться отмыть. "Не нравится здесь - так иди в другую, та, может, почище окажется", - недовольно плюнут в тебя колкой фразой. И ты пойдёшь, пойдёшь в другую. Только эта другая уборная не окажется почище; и смраду в ней будет не меньше, иногда - даже больше. И тебя так и будут гонять из уборной в уборную (что, впрочем, даже меньшее из зол - если б только гонять).

Послать бы к чёрту тогда эти нужники, терпеть и не посещать. Ибо самая лучшая уборная - та, что у тебя дома. Там-то уж точно никто не набросится с порицаниями за неправильно снятые штаны.

..Категорически недавно осознала, что меня В ОЧЕРЕДНОЙ РАЗ бесят все эти физиологические плотские штучки. Просто боже спаси. Посетило традиционное ежегодное желание стать монахом, едрить-колотить. Настолько всё казалось отвратным и грязным, что никоим образом не хотелось быть причастной ко всему этому.

Это очень тонкая, почти невидимая, грань между полным затворничеством, "секс - ето грех блуд провокация очень неправильно " и...ну не знаю....желанием посмотреть самое всрато-развратное что-либо в своей жизни.

Между "иисусе, как можно вообще пить водку, жрать жареные макароны, блевать в унитаз, где мои паровые овощи, завтра с утра зарядка, а вечером на пробежку" и "ЭЭЭХХХХХ КАК ЖЕ ВЕСЕЛО ХУЙОВО ПАЦАНЫ И ПАЦАНЕССЫ ГО ТУСИТЬ ПЬЁМ ВСЁ ЧТО ГОРИТ ЖИВЁМ КАК В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ".

Между "сегодня после работы я непременно отварю на завтра каши, куплю кефир и приму ванну - пора бы уже отмыться" и "обоже, да насрать вообще, какая ванна, какие каши, лечь бы поскорее, вдруг я завтра всё же умру, не проснусь, на кой чёрт всё это"

И таких вот "между" очень и очень много всяких разных. Их можно перечислять практически бесконечно.

И вокруг меня есть близкие, которые что-то уже чувствуют и подозревают , и они меня любят - и даже я их сильно люблю, я не хочу причинять им неудобства и страдания, но по итогу...

..по итогу я вызываю лишь ещё больше недоумения и подозрений своим поведением.

Мне иногда и правда очень хочется поговорить и рассказать всё, но это желание очень быстро проходит. Хотя бы и потому, что мне неудобно это всё вытаскивать из себя, потому что я боюсь реакции по типу "блин, ты что, опять? только же всё наладилось, ну эй".

И на поверку я молчу, ворчу. огрызаюсь, стараюсь минимизировать тесное и плотное общение, а всё равно не очень получается, и я спешу что-то писать своим людям, какими-то кривыми намёками и глупостями пытаюсь дать наводку на своё состояние и САМА ЖЕ ВСЁ ТУТ ЖЕ СВОРАЧИВАЮ ОТШУЧИВАЮСЬ ОТБРЕХИВАЮСЬ, НЕЧАЯННО ХАМЛЮ РАЗДРАЖАЮСЬ - и вот никому от этого не делается лучше. [...]

..И не по себе вспоминать, как в ночи, в холоде, стремилась туда, где, казалось, есть призрачное спасение, а если и не оно - то хотя бы объект прощания (ведь уходить бессловесно вероятным почему-то не представлялось).

Ты же и правда думала, что умрёшь, - ты была готова, ты шла лишь действительно попрощаться. Ты чувствовала, что если не сделаешь это сейчас - дальше будет лишь хуже.

(Как потом и случилось в итоге)

И ты ползла - ползла в холодном ночном мраке по маршруту, набившему уже оскомину, глотая слёзы, дрожа всем телом и мечтая об уже совсем скором облегчении.

Которого не случилось, опять не случилось, снова.

И ты стоишь, плачешь в полном бессилии перед собой, усердно пытающаяся возненавидеть себя ещё сильнее, чем до этого, - за то, что пришла, за то, что не смогла удержаться. Ты слишком романтизируешь, Саня, это лишнее, это ни к чему совсем - в который раз уже вжиматься в эту куртку с бабушкиного плеча, цепляться за эфемерные полупрозрачные образы. Ну выдумала ты себе Личность (да как детально ещё!), пыталась материализовать в шорохах и щелчках выключателей да исчезающем шампуне - и жила ты с этим без малого года два; ну случилось так, что встретила ты этот свой выдуманный набор качеств в физическом воплощении - и что теперь? Ну прости господи. Личность всё то время жила с тобой, гремела чашками-ложками, выключала будильники - и какие уж тут статусы/отношения? Да боже упаси, с невидимой-то субстанцией, хотя и в этом ли дело? (нет, не в этом, но всё же). Ты, Саша, позабыла, КЕМ для себя ты рисовала эту Личность изначально - открой десятки своих неоконченных повестей, ты найдёшь там ответ. Что же затмило глаза твои?..

Нет же - теперь стоишь в который раз и слезами своими держишь его как цепью, а он и рад (почти): сказка-то живёт, пока и вы живёте, пока ещё можете наращивать на себя кожу за кожей, образ за образом. Только хэппи-энда не будет. Потому что слишком забылось уже то, какие ж вы настоящие, - и ты, Сашенька, больше всех забыла, начисто, напрочь.

Библейский Самсон обрушил колонны и свод на головы филистимлян и свою собственную, и ты так же сделаешь, только вот между вами есть огромная разница. Самсон это сделал из любви к богу, веры и собственного чувство справедливости, а ты это сделаешь потому, что иначе не можешь. Можешь ты лишь травить существование и себе, и тем, кто рядом, и всем подряд вообще, не имея понятия о том, а чего ж ты на самом деле хочешь.

Дай жить другим, Саня.

Проснись.

В один прекрасный день мои одногруппницы отправились на экскурсию (и я вместе с ними).

Объект посещения именовался как "Дворец молодёжи" и находился за тридевять земель от центра города. Почти в тридесятом царстве.

Дружной толпой мы сначала ехали на дряхлом автобусе, а потом длинной вереницей шли пешком по узким тропам. Путь наш лежал через одно из кладбищ, которое в народе прозвали есенинским - из-за наличия бюста поэта в самом конце погоста. Это мне пришлось изложить своей лучшей подруге, шедшей прямо за мной, поскольку она понятия не имела, отчего какое-то задрипанное кладбище носит столь гордое название.

-- Вот, кстати, полюбуйся - господин Есенин, увековеченный в бронзе, - мы как раз проходили мимо него и я жестом экскурсовода указала рукой на торчащую за оградой голову.

Подруга восторженно промычала.

Дворец молодёжи оказался просто огромным. Говорят, раньше тут находилась военная база или что-то навроде того. Помещения напоминали собой спортзалы: очень высокие потолки, синяя краска, запах старых снарядов и пыли. Но везде было удивительно пусто - стены, пол, потолки и ничего кроме. Мы даже засомневались: а туда ли вообще мы приехали?

Впрочем, очень скоро оказалось, что туда. В соседнем зале кем-то были обнаружены полуразрушенные бетонные буквы, слагавшие когда-то слово "МОЛОДЁЖИ". На них даже местами остались следы краски - красной (ну а какой же ещё, в те времена-то). Успокоившись, мы всем скопом принялись исследовать пространство дальше. Часть группы побрела на верхние этажи; я тоже сперва туда пошла, проникла даже в какой-то кабинет, но ничего примечательного там не нашла: те же стены, те же потолки и тот же пол, только ещё добавились стол, стул и пыльный ковёр на одной из стен. Я с нескрываемым разочарованием спустилась вниз. А где же всякие артефакты? Выпуски газеты "Пионерская юность"? Изъеденный мышами плакат о пользе здорового образа жизни? Стопки пустых накладных в кабинете начальства? Ничегошеньки. Одно сплошное надувательство! Зато теперь понятно, почему у такой махины нет никакой охраны - потому что охранять тут уже давно нечего.

Если вообще было что.

Чем дальше я продвигалась, тем сильнее и отчётливее несло какой-то вонью. Я поморщилась: так за версту воняли местные алкоголики в деревне и в том самом магазине в моём дворе, у которого вывеска с помидорами. Но откуда им здесь было взяться? Говорят, что, конечно, бешеной собаке и семь вёрст - не крюк, но чтоб настолько...

Вонь, надо сказать, заприметила не только я - через пару минут носы зажимали уже все и, превозмогая рвотные позывы, толпа во главе со мной отправилась на поиски источника этого амбре; вопрос обнаружения стоял уже чисто принципиальный.

Наконец нашему взору предстала последняя комната. В ней располагались длинные скамьи, на которых, в свою очередь, располагались бабушки. Они все были одеты приблизительно одинаково - так, как и одеваются типичные бабушки: плотные тёмные платки, фуфайки, из-под которых выглядывали полы цветастых платьев, куча разных носков и резиновые калоши. У некоторых при себе имелись палки - для того, чтобы опираться на них при ходьбе. И как бы то ни было удивительно, но смрадом разило именно от них.

Кто сколько может насчитать за свою жизнь увиденных бабушек-алкоголичек? Я до той поры знала лишь одну.

Я уже хотела переступить через порог, чтобы подойти к безмолвным старушкам и задать им пару вопросиков, как вдруг меня остановил чей-то незнакомый голос:

-- Это алкоголики, они здесь лечатся.

Первая часть предложения меня уже перестала удивлять, ладно. Но вот "лечатся"? Здесь?! Наркология в заброшенном здании дворца молодёжи - это полный берд, ведь нигде, ни в одном помещении не было абсолютно ничего похожего на больничный интерьер! Я развернулась, чувствуя тревогу и интуитивно понимая, что входить туда явно не следует.

Я стала внимательно разглядывать всё вокруг, пытаясь найти ну хоть что-то похожее на то, что могло бы сказать: да, это действительно лечебно-профилактическое учреждение, всё в порядке, молодые люди, мы тут просто арендуем площадь с прошлой недели. И я уже почти отчаялаясь, когда натолкнулась глазами на нишу в стене.

В нише была совершенно заурядная пластиковая дверь. Такие двери везде стоят, в магазинах, в поликлиниках, в цветочных ларьках.

Над дверью красовалась не менее заурядная зелёная табличка "выход".

Сквозь прозрачную вставку в двери просвечивала табличка, приколоченная с другой стороны. Хоть и задом наперёд, но я смогла прочесть то, что на ней написано.

А написано было, что это диспансер. Диспансер для принудительного лечения лиц, страдающих наркотической зависимостью.

Сзади меня послышались шаги. Это был явно не кто-то из моих одногруппниц - они все были в обуви на плоской подошве, а эти шаги производились ногами, обутыми в каблуки. С трудом переваривая действительность, я обернулась и увидела молодую медсестру. Она как раз направлялась в ту комнату, с бабушками, несла какие-то документы и приветливо улыбалась. Завидев меня, она улыбнулась ещё шире и помахала рукой.

-- Будь осторожнее, а то станешь как они, - сказала она, подойдя чуть ближе и кивнув на смирно сидящих старушек.

Я забегала глазами по помещению - не услышал ли кто? Мне решительно не хотелось, чтобы хоть кто-то из девчонок догадался о моих напряжённых в последнее время отношениях с алкоголем.

Стараясь сохранить лицо, я медленно, чтобы не вызвать подозрений, пошла в сторону выхода. Никто даже внимания не обратил, может эту медичку ещё и кроме меня никто не видел? Вот была бы полная грехота, как говорила моя прабабушка. Дойдя до тех самых бетонных букв, замеченных ещё в самом начале, я остановилась, прикоснулась к ним и почувствовала странное отвращение. Отняв руку и посмотрев на плотный налёт пыли, покрывший ладонь, я устремилась к выходу.

Какое-то просто феерическое невезение у меня с этими медсёстрами! Несколько лет назад мне несколько ночей подряд снился один и тот же кошмар - там, правда, были археологические раскопки (но тоже в больнице), тоже цокала каблуками медсестра и труп ещё ожил и сбежал потом.

А теперь, вон, дворец молодёжи, старушки... декорации чуть-чуть поменялись, только медсестра осталась на месте. Может, из-за угла сейчас и упырь какой-нибудь на меня полезет?

На улице было свежо. И пылью не пахло. И алкоголиками тоже. Я обернулась на эту серую громаду и сказала ей про себя, что больше ни за что сюда не приду.

Проходя вновь через кладбище, я тормознула возле медного Есенина. Около полутора минут мы пристально смотрели друг на друга, а потом я сказала:

-- Видишь, до чего доводит пьянство?

Не дождавшись ответа (хотя господин поэт в таком состоянии ответить бы и не смог), я по рыхлому снегу, сунув руки в карманы и ссутулившись, проследовала на конечную остановку того самого дряхлого автобуса. Сев в него и вдохнув тошнотворный запах дешёвого топлива, я с тоской посмотрела в запыленное окно.

Полузимний мартовский закат. Облегчения я не чувствовала.