Охваченный ужасом Орельен смотрел поочередно на каждого из присутствующих в комнате – с каждой минутой он жаждал осознать происходящее как невнятный сон, который совсем не сопоставлялся бы с реальностью. Больная фантасмагория, которая привиделась ему из-за кривых толков грязных сплетников о Монвеле во время клубных чаепитий; принятие происходящего как данности просто не укладывалось в его картину мира – он действительно был готов потерять чувства как сентиментальная дева. Окажись на месте устроителя подобного порочного общества кто угодно, кроме его друга, то он молча бы покинул пенаты разврата, однако же, судьба распорядилась иначе и оставаться немым после множества лет раболепного доверия он, как человек чести, не мог.

– Прошу прощения, могу ли я перехватить инициативу, чтобы подробно описать свои впечатления от данного «торжества» главному устроителю? – мужчина пытался выдавить ядовитую иронию, но получилось лишь передать раздражение от сжимающей альвеолы легких горечи, – Пожалуйста, не покидайте свой форпост, – мягко обратился Орельен к маршалу, оставляя на губах тень грустной улыбки, – Юность нуждается в защите от… Пагубного влияния, – стараясь осторожно подобрать лаконично описывающие всё его негодование слова, он покинул нижние залы с разрешения обоих сопровождающих. 

Какова бы не была величина сетования Ларуша, он собирался преподнести свои чувства Дьедонне в той манере, в которой, видимо, не слишком часто делились с ним его шаперон и прочая пестующая прислуга. Считая, что попотчевать фигляра «розгами справедливости» будет заслуженным, поймав провинившегося негодяя за плечо, Орельен без колебаний и лишних допросов одарил ланиты лорда двумя звонкими пощечинами.

– Пойдемте разъясняться, – строго декламировал он учительским тоном, озирая холодным выражением разжалобившееся лицо рыжего смутьяна. 

Словно конвоир, ведущий преступника на трибунал, Ларуш тащил мужчину, на полторы головы выше его самого, под руку к цокольному этажу музея; Монвель оправдывал свою причастность к элитному борделю тем, что организовывал изначально клуб не с целью создания места для фривольных встреч, а исключительно ради неформального общения между аристократами и буржуа, коих стесняют тысячи условностей их сословия. Разгневанный визави молчал, предпочитая сосредоточиться на своей возмущенной досаде, нежели отчаянных попытках Дьедонне объясниться. Не сдерживаясь в эксцессах, женатый шевалье даже позволил себе уронить несколько жемчужных слез без тени стыда, уподобляясь дешевой кокотке, которую с поличным застал офицер; тяжелая жизнь вынуждает человека выходить на извилистый путь и, к счастью, Ларуш и в половину не догадывался о всей «извилистости» выбранного Монвелем пути.

Мужчины огибали длинные и узкие коридоры с витающим пряным запахом и Дьедонне вписывался в сладострастную атмосферу порока, даже с выражением расстроенного ребенка – масляной парфюм, напомаженные медные волосы и авантажный брючный костюм с невероятным количеством мельчайших деталей; иди они чуть медленней, то и данную ситуацию можно было бы интерпретировать совсем иным контекстом. 

Представ перед военными, лорд изменил свою стратегию, – теперь тоскливые и жалобные интонации оставили его речь и он лишь устало вздохнул, опереточно касаясь пальцами переносицы, как обычно это делают мыслители на сцене. 

– Не беритесь судить так скоро, – начал он, встречаясь взглядом с Квинси, – Расходы на музей покрываются с большим трудом; Мирабелла алчна до своих пожитков, а потому на общественную деятельность мне остаются жалкие крупицы. В конце концов, залы для искусства должны быть столь же возвышенными, что и находящиеся в них. А небольшой спектакль с кражей, ах, это же просто детские шалости! Я хотел использовать для постановки настоящее колье, потому что… Того требует любой шедевр! И леди Дьедонне… – получив одобрительный кивок от Алоиса, Монвель продолжал, – Мы с Его Высочеством уже имеем определённую договоренность, всё было спланировано с самого начала: жандармы полностью подставные – сейчас они уже, должно быть, грозно гонятся за «преступником» на ретивых конях, это часть моего увлекательного сценария, который призван развлекать моих гостей. У них был невероятный шанс поучаствовать в краже музейного экспоната, не каждый может похвастаться таким интересным опытом! В конце концов, должен же и я разбавлять чем-то пресную рутину. Мне жаль, что вы оказались не больше, чем просто зрителями, но зато какого же узнать часть развязки в процессе! Впрочем, спланированное близится, – здесь его восторженность, которая нарастала с каждым предложением, убавилась и он тихо окончил, – к концу. 

Блэквелл с детским любопытством в глазах наблюдал за переменой Орельена, казалось что его бледность была очередной личной победой Блеквелла. В действительности, он не стремился разрушить чью-либо дружбу, это было бы мелочно и дёшево, однако он всегда находил нечто завораживающее в разочаровании морали. Косность благочестия утяжеляет несчастному жизнь и как легко он мог бы избавиться от ее пут, как бы свободно и счастливо мог жить, если бы не верил в сочиненные самим собой сказки! Сизиф тащит в гору невидимый камень своих выдумок! 

С этими мыслями юноша вернулся взглядом к своему возлюбленному, остановился на нем задумчиво, проводя решительную черту между идеалами Квинси и моралью Ларуша. 

Очевидно, что Дьедонне открылся куда более первому, потому что с давним своим другом имеет одну непривлекательную схожесть. Как бы Орельен не старался блюсти праведный и добродетельный образ жизни, если убрать поэзию благородства и оставить самую суть его мотивации, можно обнаружить жадное человеческое желание переделать мир под себя, взять город, украсить своими знамёнами. Эта же черта присуща и Монвелю, пускай он в ее исполнении, скорее скользящая внутрь тихо и незаметно змея, искусавшая жителей. Соблазняя людей, вредительствуя своим злополучным вмешательством в чужие жизни, он лишь старался оставить в ком-либо свой след. Он ищет принятия. 

Хорошо чувствуя людей, Дьедонне выстроил себе фасад, чтобы избежать крестового похода и до сих пор, ему это удавалось отменно. Блеквелл, сражающийся свирепо всю свою жизнь, дабы мир помнил своего смутьяна, его понимает. Должно быть, если бы Монвель не испытывал его терпение, стараясь навести свои порядки в душе юного кронпринца, они бы подружились. 

Блеквелл коротко сообщил о том, что предупреждение Квинси было весьма поздним, когда по этому случаю они остались одни, Фернанд поделился своими размышлениями о Дьедонне, добавляя: 

— Вы не поделитесь со мной тем, что он задумал? Я обещаю не нарушать Вашего доверия, какой бы мне не показалось сомнительной эта идея… Мне интересно, за какую идею я мог случайно быть отравлен. 

Речь Дьедонне показалась ему неубедительной, но большинство гостей в пылу веселья не нуждались в убедительности. По-крайней мере, Монвель выглядел очаровательно и красиво, с его внешностью, изяществом и умением владеть голосом — странно, что он до сих пор не построил головокружительную театральную карьеру. С другой стороны, ему не приходится ограничивать себя узким репертуаром ролей из чужих пьес, жизнь для него более яркая сцена, где он и постановщик, и актёр, и костюмер и мастер грима. 

Не случайным, а вполне осознанным жестом, губы Блеквелла капризно скривились, а взгляд потупился куда-то вниз. Не скажешь, что это обиженное дитя могло быть знаменитым маршалом.

Он выставил руки вперед, ловя в свои объятия свое единственное счастье, ладони его сначала прикоснулись к ветру, дувшему к неизвестному месту, которое когда-нибудь они смогут назвать домом. Легкий этот порыв, прерванный чужим теплом, возвещал: настал другой год, время в промежутке, после - все изменится. Так сказал ветер, и подтвердили звезды, которые видели будущее за долго до того, как им удалось его пережить. 

- Писал, не единожды, - подтвердил он, - Не может быть, чтобы ни одно мое письмо до вас не дошло. Элизабет, верно, не хотела, чтобы у Вас было что-то кроме нее, ей это невыгодно. Интересно, дошли ли до Вас мои подарки? Или она все присвоила себе? В ее стиле,- он усмехнулся, - коварная женщина.

Его сердце слегка замерло, когда он услышал самобраную речь, вырывавшуюся из дорогих уст. Он обиженно поморщил нос:

- Вы отнюдь не ничтожны! Может не умеете кататься, может быть плавать, может Ваш рост уступает моему, зато Вы умны, начитанны и прекрасны. К тому же, Вы просто хранили свое неумение для того, чтобы сделать мне приятно, - Фернанд широко улыбнулся, являя себя по-ребячески наивным.

Он молча слушал его ответ, всматриваясь в теплую полуулыбку, согреваясь о слова и чужое близкое дыхание. Когда-то и в этих руках был один лишь снег, в сердце - мороз, вместо покоя, причитания, недовольство, скорбь, а в глазах - ледяное безразличие, но сейчас все они несут в себе любовь. Но и тогда, он был готов плакать часами, обращаясь к невидимому Богу, лишь бы отдать всего себя Зиме, чтобы никогда не наступало Лето, и чужое Солнце - никогда бы не стало для него большим пристанищем, чем холодные хрустальные фьорды. Он был готов умереть, но теперь - никогда не придется. Эти слова растворились среди других, так и не став высказанными, но это была та душевная перемена, которую сразу видно в человеке: взгляд его становится более осмысленным, а намерения прекращают приобретать надрывистый характер ходьбы по краю острого лезвия. Он становится спокойнее, будто возвращая себе в сердце давно утраченную деталь.

Все еще лежа в снегу, он смотрел на поднявшегося Квинси с непередаваемым трепетом, так могут смотреть только влюбленные:

- Конечно, есть право. Рольф обзавелся не малым количеством бастардов, но волей случая, иметь возможность отомстить ему за все его проступки и получить лучшую жизнь, которая будет принадлежать никому другому, кроме самих себя - есть только у нас. В каком-то смысле, и ваш пол, и ваша история - может стать плюсом, если немного исказить и приукрасить. Никто ведь не требует от Вас быть честным, Ло. Только представьте себе, герой-спаситель, несчастный Принц, которого подменили, выходец из народа, вынужденный всю жизнь свою скрываться - лишь бы не умерщвили, и все только лишь из-за чего? Из-за принадлежности к мужскому полу! Хорошая почва за то, чтобы бороться за демократию и освобождение от тирании. По-крайней мере, весомее, чем желание погрузить в бедность всех, только потому что твое собственное имение разорили - всем известны мотивы Хаттера, но даже за ним идут толпы. Чем Вы хуже? - он усмехнулся, наконец вставая, отряхиваясь и добавляя внезапно, - Главное, что никто из нас теперь не одинок. Никто не посмеет напасть на Вас как дикий зверь поедающий лань на снегу, Ваши органы не станут пульсировать на холоде, а труп не будет дымится, Вы не побежите от волков и падальщиков в полночь, к калитке, которая закрыта. Я всегда буду рядом, на Вашей стороне. Что бы не уготовила для нас судьба. 

В морозном воздухе снежные хлопья искрились также ярко как мелкая россыпь звезд на черно-синих сводах ночного неба; обжигающий холод бора ласкал оголенные участки кожи, краснеющих от таких скользяще-призрачных прикосновений. Квинси задумчиво слушал собеседника, – ясность чужих очей подчеркивалась спокойствием в голосе. Как это обычно и бывает, чужая уверенность внушает не только убеждение в праведности и справедливости слов, она перетекает мирным покоем к самому нутру. Сохраняя безмолвие с минуты, Алоис нежно отряхивал с длинной шубы Блэквелла рассыпчатый влажный снег.  

– Предлагаете сыграть моральными реформами…? – Квинси слабо, но искренне улыбнулся; всё же в словах советника было немало дельных идей о которых он и сам иногда думал, но ему не хватало даже дерзости их озвучивать, – всё же для исполнения такого «финта» требовалась, как минимум, поддержка приближенной аристократии, – Даже если попробовать реализовать часть демократических наваждений в данном ходе, радуя слух истощавшего народа, то высший свет не потерпит «отребья» на верхах и задушит меня в минуту «нового рождения», – выдыхая теплый пар из рта рассуждал Алоис, – но это в любом случае лучше, чем ничего. Надеюсь, что когда-нибудь мне хватит храбрости сломать прутья ненавистной клетки, – белая длань легла на руку Фернанда, осторожно сжимая её, – Останетесь со мной, даже если Вас такой союз затянет на самое дно? Впрочем, я не стану осуждать, если Вы отпустите мою руку в критический момент, просто постараюсь не довести до такого, – тихо смеясь закончил он, чувствуя как поток сил смешивается с внутренним отчаянием; юноша был готов сражаться за свою жизнь, хотя дорога представлялась ему бескрайне тяжелой и тороватой на болезненные препоны, – «Я обязательно стану сильнее,» – говорил он сам себе, всматриваясь с любовью в своего визави. 

Выходя вновь на оживленные улицы, следуя к самому сердцу города, Алоис расспрашивал Блэквелла о письмах и подарках с грустью обнаруживая, что в действительности ничего из этого никогда ему не приходило или же попадало в руки совершенно в искаженном виде: игрушки преподносились от лица Хартстоун, без бирок и открыток, а незапечатанные письма лишь иногда безымянно цитировались регентом, – личные же никогда не достигали своего получателя. 

– Может быть, она их где-нибудь хранит? – с детской надеждой вопрошал Квинси, зная ответ заранее, – скорее всего их сразу же отправляли в утиль за ненадобностью. 

То, что могло хотя бы немного поддержать его, принести в жизнь ощущение нужности хоть кому-то, подарить эфемерную радость от внушаемых иллюзий, разрушая мрачную акедию чем-то светлым и теплым, не смогло явится и спасти его в самые одинокие часы. Но даже так, болезненное знание о потерях почему-то навевало весеннюю нежность. Пока страна чудес утопала в белоснежных снах, душистые цветы прорастали из самого нутра, почти показываясь внешнему миру из снежных покрывал: учащенное биение сердца, альковность, порою неуклюжих, жестов, ласка рук и проникновенные улыбки – так отблеск весны читался с зрительской стороны. 

– Становится холодней, – обеспокоено заметил Алоис, грея ладони возлюбленного собственным дыханием, – Я бы хотел отправить Вас домой и я бы присоединился к возвращению во дворец, но… Эффект от «угощения» Синей Гусеницы пока что не спал, – пожав плечами он растерянно посмотрел вверх, гадая нужно ли ему обращаться к мудрейшей, чтобы вернуть себе прежний вид, – Я буду скучать за Вами, надеюсь, что однажды мы станем абсолютно неразлучны, – пошатнувшись в сторону Блэквелла, легонько привставая на носки, он вжался прохладными губами в румяные щеки, прощаясь тем самым с предметом воздыхания.

Растянувшийся водевиль, что взбодрил окружающих мутной тревогой, резко окончился всё в той же буффонадной манере: растормошенная приказами Алоиса прислуга, осознав, что проблема «утопающего» решена, вернулась на берег, как и сам Квинси, тронутый обидной шуткой маршала. Когда Блэквелл и Хартстоун оказались на суше, подросток немедленно подошел к чете, декламируя всё недовольство вслух: 

– Фернанд, неужели Вы желаете, что бы я посадил Вас на цепь? – неосторожно бросил он в конце своей рацеи. 

Возвращаясь к предложению регента, подросток отправился собирать с девушкой раковины; сначала занятие это казалось ему абсурдно-глупым, – бесполезным хламом виделись ему подобного рода сувениры, но рассматривая рельефные завитки и складки, он нашел их вид несколько занимательным, несмотря на то, что поначалу абстрагироваться от брезгливости у мальчика получилось с трудом - всё же липкий мокрый песок и остатки водорослей неизменно вызывали отвращение. Лишь спустя какой-то промежуток времени Квинси, совладав с собой, позволил себе вложить еще влажную раковину в руку, а не просто лорнировать её пытливым взглядом. Параллельно этому поиску пляжных диковинок, Алоис самостоятельно начал разговор с Элизабет, – не самый приятный и отстранённый от дел, но время и место расположили его к тому, чтобы поделиться впечатлениями об этой поездке. Он упомянул непонятное ему поведение шахматной правительницы: болезнь её настораживала с учетом того, как внезапный теракт во дворце «гладко ложится» на ее самочувствие. Также принц позволил себе порассуждать о существах и документах, найденных на острове - столь опасные вещи, или вернее животные, точно не должны находится на территории их страны: 

– Как скоро Вы займетесь их обнаружением? Кажется, Господин Блэквелл нашел бумаги с описанием каждого… 

Выдвигая теории о почившем Хаттере, Квинси заходил в тупик, – не важно сколько он думал об самоназванном ученом, в итоге всё сводилось к тому, что этот человек казался ему просто сумасшедшим, – «Неудовлетворенное желание власти смешанное с амбициями в создании чего-то абсолютно нового породило из умершего просто жалкого, хоть и весьма опасного, человека…» 

Устав от променада под палящими лучами, Алоис вернулся к накрытому столу под навесом, встречая Фернанда нежным взглядом; зубоскалящая выходка не была забыта кронпринцем, но он был не в силах более отводить энергию на обиды: 

– А если мы были бы одни? Кто и как по Вашему спас бы Вас? – выдохнул он, принимаясь за принесенные давеча маршалом пирожные; скованно он даже уточнил как правильно ему стоит съесть инжир - неизвестные продукты отталкивали, пугая тем, что вкус их может быть чересчур выразительно-гадким, чтобы идти на такой риск, но доверяясь предмету обожания, он твердо отказался от прежних предубеждений. 

Погожий день медленно перетек в вечер, заливая оранжевым синий горизонт; морской бриз начал нести некую прохладу, знаменуя приход последней ночи пребывания в южном королевстве - заказанный регентом поезд отбывал завтра днем, о чем Хартстоун поведала присутствующим прямо на пляже. Сохраняя меры безопасности, точное время было известно ограниченному кругу лиц, а потому прислуга ринулась собирать вещи своих господ. Самих же гостей ждал званный ужин в кругу высокопоставленных лиц - небольшой бал для избранной шахматной королевой элиты, устроенный в знак перемирия. Перспектива провести остаток дня скучающей фигурой у стены не обрадовала Квинси, но он послушно последовал указаниям регента. 

Следующее же утро для подростка выдалось куда более красочным, когда на балконе его неожиданно выхватил из устроенных рутинных планов Фернанд; рефреном всю неделю звучали альковные вздохи, но последний морской променад запал Алоису переживанием столь глубоким, что ему понадобились долгие часы, в которых он помещался в свои теплые воспоминания, чтобы осознанно утопать в пережитом, как в самых ярких и чувственных фантазмах, укрепляя любовь свою доселе неизвестными переживаниями. 

Обратная дорога была мирной, хотя набравшись столькими впечатлениями, Алоису было досадно покидать солнечные земли. Сменяющиеся пейзажи вновь замерзли под холодами червонной зимы, насильно напоминая о том, что сейчас неспешно шествовал январь, а не запальчивый июль. Изогнутые черные линии ветвей, слегка припудренные снегом, тоскливой аркой сопровождали полу-пустые вагоны. Сереющее небо падало сначала на голые поля, но вскоре они сменились белыми саванами, укутывающими холодную землю. Короткий миг отдыха медленно подходил к концу, однако, несмотря на унылость погоды в червонном королевстве, суверены несли радостные вести, что уже успели, пускай и не официально, но просочиться в массы, а значит, торжествующая толпа с нетерпением будет ждать прибытия своих «героев», желая отметить удачно завершившиеся перемирие двух стран. 

Сначала причиной молчания Элизабет были предоставленные ей для чтения бумаги и словесная баталия между Ферном и Терезой - было сложно и внимательно вчитываться, и не терять нить разговора, и регенту приходилось несколько раз возвращаться к одному и тому же предложению, проверяя его на наличие хитрой игры слов или любой другой неудобной Червонному королевству уловки. Такая пассивность раздражала Хартстоун - не она ли собиралась взять переговоры почти полностью в свои руки, чтобы окончательно раздавить упрямство Зауэр и напомнить Алоису, что не стоит кусать ту руку, которая поддерживает его владениях порядок? Молчание виделось Элизабет фатальной ошибкой в дальнейших отношениях с подопечным - когда мальчик повернулся к ней после речи Блэквелла, в его глазах ей почудились вызов и презрение. Сколько бы девушка ни пыталась успокоить себя тем, что ей показалось (право, как будто Алоис и раньше не метал в ее сторону злобных взглядов!) и что все его недовольство это всего лишь бытовая обида, взять себя в руки не выходило. Со стороны ничто не выдавало состояния Хартстоун - выражение ее лица словно застыло с того момента, когда она в последний раз говорила. Было ли это проявлением стресса или же невероятной силы самообладание, Бет сама не смогла бы сказать. Так или иначе, было не время в себе разбираться - надо сбросить с себя эту душащую заторможенность и вернуться в разговор.

- Что касается мер по беженцам - мы рады, что наши предложения не вызывают у вас мгновенного отторжения. В конце концов, после войны людям не помешает подобного рода дисциплина, - после инициированного Ферном тоста регент наконец подала голос, - Мы принимаем ваше желание предотвратить возможные проблемы, связанные с происходящими на острове экспериментами, - Элизабет повернулась к юноше и кивнула ему в знак того, что высказала по поводу острова и документов все, что хотела, и что он может передавать документы. Отпив вина, Хартстоун продолжила говорить, - Наша сторона тоже заинтересована в расследовании всего, что имеет связь с Хаттером. Будем рады сотрудничеству, и да будет оно плодотворным!

Мягкая полуулыбка продолжала осенять бледные ланиты достопочтенной правительницы, что так упрямо вела нелегкое сражение со своим организмом; звуки в голове начали сливаться в ужаснейшую какофонию, эхом чеканившую слова, кои она не могла бы присвоить себе и озвучить как собственный мысли. Борьба эта становилось всё сложней, и даже отвлекаясь на собственную племянницу, тихо восседающую рядом с ней, у нее не получалось смирять бурные потоки наносного, словно заклятием, возмущения. Однако вид её оставался чинным. Девушка еще раз одарила каждого из сотрапезников внимательным взглядом, подмечая и скромную растерянность со стороны Хартстоун, предполагая, что состояние червонного регента вызвано истощающей тревогой, и чванливые взгляды Квинси, недовольно и брезгливо перебирающей приборами подданное рыбное кушанье, и воинственно-доброжелательный настрой Блэквелла, предпринимающего все доступные ему меры, дабы сохранить гордость своей страны, но и не проиграть сложенные давеча потуги в строительстве мира между двумя сторонами. Разные в своей сущности, но отнюдь не блеклые, гости казались ей такими живыми и по своему наполненные; увы, ей не удалось устроить по-настоящему дружескую атмосферу, что смогла бы полностью обнажить их натуры, но медлить было нельзя - противники мирного исхода войны могли в любой момент нанести решающий удар, что посеет еще больший раздор. За одну смерть было заплачено слишком много жизней, а возможность отомстить сказалась лишь на невинных гражданах - злодей же пал без помощи монарха. Эта распря прогрессировала пять долгих лет, заходя лишь в еще большие тупики и не оставляя никому места для отступления. 

– Решительно разделяю Вашу радость, – отвечала правительница, медленно вставая с бержера, – Пускай же сотрудничество наших стран не остановится на расследовании одного дела, – голос её приобрел силу, с которой правитель оглашает свои конечные резолюции или зачитывает вдохновленную речь, – Отныне обидам прошлого не место в нашем совместном будущем, – декламировала девушка уже не только для своих гостей, но и для всех присутствующих, что следом за Белой Королевой поднялись со своих мест, готовясь аплодировать своему монарху, – Мне нет причин не доверять Вам, ибо в пороках мы равны, а доблесть и честь познаются лишь в поступках. Мы многое потеряли, но с этого дня обретем вновь кое-что важное - союзника, равного нам по силе. Как старые друзья, разрешающие конфликт, мы все найдем в случившимся урок и более не повторим зловещих ошибок. Узы наши, после всех испытаний, лишь больше скрепятся, и каждый станет немного мудрее прежнего себя. Общий траур скрасим рождением нового общества, где не будет места разоряющей ненависти; я отдаю своё предпочтение согласию и свету, былой же войне отвечу отречием, – под ликующие аплодисменты придворных, она вновь сделала небольшой глоток хмельной жидкости.

Но слабость поразила её внезапной дрожью; бокал с вином со звоном рухнул вниз, обагряя белые скатерти. Прислуга кинулась к королеве, подхватывая её и усаживая на место до прихода лекаря. В суете, пока девушку, обмахиваемую веерами со всех сторон, не потерялась лишь Зауэр, державшая за руку Её Величество; глаза властительницы Шахматных земель покрылись пеленой, а по августейшим губам струились капли крови. Но столь же неожиданно, как и усугубился приступ, он отступил. Сознание потентата стало прояснится, боли же, как будто доселе и не было, а об полу-обморочном состоянии напоминала только темно-багровая полоска на белом платье. Отогнав от себя посторонних, дворянка изумленно смотрела на маршала, желая поделиться чудом столь быстрого выздоровления, но заводить об этом беседу при посторонних она не захотела. Впрочем, Тереза поняла её и без лишних слов, кивая и поправляя свой парадный мундир. Теперь маршал могла видеть происходящее чуть яснее, и заметила ожидающих разрешения подойти двух гвардейцев - они незаметно явились в самый разгар паники, а потому сдержанно стояли у колон, обвитых флористическими каскадами, будто бы прячась. Женщина грозно подозвала подчиненных, кои немедленно просили разрешения зачитать срочную депешу вслух. 

– Только, если оно требует внимания других, – строго наказала Зауэр и солдаты переглянувшись, решительно предположили, что неотложное дело касается всех присутствующих. 

– «В первом часу этого дня в западном крыле начался пожар, предполагающий, что караульные главных ворот устроили безуспешный взрыв. Капитан дворцовой стражи занимается допросом свидетелей, виновники по собственной воле вскрыли себе горло.»

– По собственной? – возмутилась маршал, когда бледнеющая от тревоги правительница, издала громкий всхлип, – Террористический акт, – заключила она, складывая руки на груди, – Причина провала взрыва известна? 

– Да, повреждение используемых снарядов. Ночью прошел дождь.

– Значит, готовились заранее… Заговор против перемирия от безмозглых диссидентов. Кто занимался набором рекрутов для наружных караульных? – ворчала маршал, лихо ярившись внутри, – Требуется незамедлительно вывести всю прислугу и служащих с территории, подвергнуть допросу каждого, вышестоящих лиц эвакуировать из опасных зон в сопровождении личной охраны, а все караулы должны быть собраны на дворцовой площади, я не потерплю у себя государственных изменников. 

Пока фрейлина, теперь уже не отходя ни на шаг, щебетала о том, как чудесны были салюты и какие тут есть галантные юноши, отстаивающие честь даже враждебных пока чужестранок, Джейн думала совсем о другом. Люди здесь... были людьми, и это давало ей почву для размышления гораздо более плодородную, чем то, сколько они потратили на салюты и шампанское, чтобы впечатлить гостей. 

Лионель, которая пригласила погостить. Блэквелл, чувствующий себя плохо, но до последнего держащийся на ногах. Квинси, признавшая, что отрубила бы голову Караццо, если бы не упомянутый выше человек. Ларуш, готовый защищать эту голову. Гвардеец, согласная на сотрудничество и краснеющая с комплиментов. Да, даже Караццо, ведущий себя как ребенок... Как она. Джей была готова признать, что ее инфантильность успели увидеть все, кто был рядом сегодня. Все они, к слову, вызывали у Грей смутное ощущение тепла, а никак не желание медленно и болезненно их уничтожить. Это было ей в новинку. Старые решительные мысли переплетались и боролись с новыми мягкими. Принцесса, не обращавшая внимания на бардак в голове, уже была готова к тому, чтобы доложить тетушке о результатах поездки. И для того чтобы сделать это быстрее, она собиралась отчалить в самое ближайшее время, вероятно, даже не прощаясь и не тревожа людей, которые наверняка жаждали отдыха. Вечер, все же, был невероятно насыщен событиями. И как все повернулось в итоге! Жизнь Грей внезапно оказалась наполненной людьми, с которыми ей рано или поздно снова предстоит иметь дело, какую бы тактику она ни выбрала бы для себя в итоге. Все это было пугающе. Сложно. 

Джейн смотрела на огни, кивая в ответ на любые слова Лили, но, почувствовав более внимательный, чем у фрейлины, взгляд, очнулась, обращая внимание на Элоизу... Это имя все еще звучало как не слишком подходящее, но принцесса до сих пор не понимала почему. 

От этого ее, в прочем, отвлекла коробка. Ох, уж эти странные традиции. Девушка не понимала, в чем смысловой посыл подарков абсолютным незнакомцам. 

Однако, чуть поклонившись в ответ, девушка все же приняла серебристую коробку и выдохнула:

- Спасибо, в конце-концов... Я рада, что оказалась здесь, - с искренним исследовательским и отчасти детским интересом она обнаружила, что содержимое коробки приходится ей по душе. Открыв приятный, но отчего-то холодный на ощупь футляр, черная королева осознала, что забыла, как дышать. 

Она проморгалась, потому что слезы никто не должен был увидеть, и быстро пробежалась взглядом по строчкам письма. На губах, с каждым прочитанным словом, у нее возникала все более задумчивая улыбка. Джейн было необходимо узнать всю правду, и теперь у нее была зацепка, если не целый факт, который к тому же необычайно понравился принцессе. Каким бы человеком ни была Элизабет на самом деле, она вызывала расположение. Умела его вызывать. Пыталась по крайней мере. Даже не зная до конца об отношениях в их семье, она обращалась к силе любви, и Джей любила мать, ее образ и силу духа, которых не было в новой черной королеве, сколько бы лет ей не было. 

Все же... все же Грей оказалась здесь не зря. 

Не имея при себе более никакого платка, он остался у фрейлины, а, возможно, учитывая ее невнимательность, и где-то тут, в покоях, королева не смогла убрать одну единственную слезинку, которая предательски не сморгнулась ранее. 

- Госпожа Хартстоун, п-признаться, удивила меня. Я уже не ожидала когда-либо увидеть э-эту вещь, б-благодарю, - Джейн осторожно положила заколку обратно в футляр, как будто она была самой огромной драгоценностью на земле. 

- Я принимаю Ваши извинения и не имею к Вам никаких претензий, спасибо, что помогли, - она быстро посмотрела на Блэквелла, после чего снова вернулась теплым и блестящим взглядом к Квинси, - этой не слишком ловкой ситуации разрешиться гораздо приятнее, чем это могло случиться. Надеюсь, Вы сможете хорошо отдохнуть от всего этого.

Джей, в этот раз осторожно прощаясь, выразила уважение снова. Она не хотела распыляться на слова о том, что жаждала повторных встреч, потому что не жаждала их. Войны, в прочем, тоже, а это значило, что новые встречи были неизбежны. Правда, не имея мотивации и полномочий, шахматная принцесса могла и упустить их, сохраняя траур, но об этом она еще раздумывала, не понимая, насколько ей нужно ввязываться в политику. Приняв участие в конфликте сегодня, она ощутила лишь усталость и страх, а ведь его международность была невероятно мизерной, хоть и могла разрушить все.

Джейн хотелось просто раствориться, ни говоря больше ни слова, ведь она никогда не получала подарков, представляющих скорее душевную ценность для нее, и не знала, как реагировать. Не знала, как сдвинуться с места и уйти, примагниченно любуясь футляром и неловко поправляя перчатки. 

- С праздником, - счастье, очевидно, разрасталось в ее груди, охватывая ее, как в свободном полете. С праздником. 

Внимательно наблюдавший за принцессой подросток, тщательно изучал перемены в девичьем лице - содержимое подарка показалось ему ужасно банальным; заколка же, без знания о том, кому она принадлежала, тоже не представляла для внешнего наблюдателя никакой ценности. Загадка этого предмета, что заставила Грей заплакать, очень волновала разум ребенка, но, увы, без прочтения письма Хартстоун, решить её он был не в силах. Оставалось лишь выдохнуть и радоваться, что сильные эмоции, накрывшие юную девушку, не были полны скверной печали, и можно было легко догадаться, что нужную реакцию регент всё же получила. 

«Элизабет подарила Джейн что-то, что принадлежало ей и раньше? Она вернула ей эту заколку…?» – мысли Алоиса сбивались, но он хотел сам дойти до нужного ему ответа, опираясь лишь на слова принцессы, а не спрашивая регента напрямую, – «Вещь оставленная Джейн…? Или её родственником? Она же не могла отдать ей то, что ранее носила её мать? Слишком рискованно, но на нее похожее. В любом случае, Элиза, фортуна на твоей стороне. Сегодня.» – беззвучно он своеобразно похвалил военную, посылая ей вместе с тем мысленное негодование и ругая за слишком специфический подход к выбору поздравления чужестранки.  

– Я передам Ваши добрые слова госпоже Хартстоун, – тонкие губы сложились в ответную улыбку, наполненную ответным дружелюбием, а не вынужденной формальностью, – Я была счастлива принять Вас у себя во дворце, несмотря на этот конфуз, – «Элоиза» благодарственно склонила голову, пытаясь скрыть какую-то внутреннюю неловкость, вызванную странным, но приятным ощущением; первая встреча с равным ей по статусу человеком прошла не так гладко, как она представляла, но неожиданно сама Грей вызвала симпатию к ней, а её поведение посеяло внутренне спокойствие, сделав ожидание предстоящих переговоров чуть менее беспокойным, – Спасибо, того же желаю и вам. Надеюсь, что Вы доедите в тишине и спокойствии. 

Мальчику захотелось проявить своё расположение к Джейн физически, заключив её недолгие объятия, но такая вольность показалось ему слишком неуместной - всё же они были стеснены не только формальными приличиями, но и были слишком плохо знакомы для обмена такими жестами. 

- С праздником. 

Квинси вскинул брови на короткое мгновение. Простое поздравление от малознакомой девушки оказалось для него несколько внезапным - уж слишком редко ему хотелось получать и делиться искренними любезностями, не важно какого праздника они касались. Но сейчас в нем не было привычного желания являть своей холодностью протест; на прощение захотелось оставить что-то менее сухое. Но на этот раз не для Джейн, а для себя.  

– Ох, и Вас тоже, – голос его растеряно дрогнул, – Счастливого Йоля. 

До экипажа, а затем и до станции, Грей сопроводили уже знакомые ей гвардейцы. Она также спокойно и инкогнито добралась до Зазеркалья, забрав с собой её часть бумаг с правами на проценты от дохода Ларуша и подаренные регентом вещицы. 

Орельен мог отдать бумаги и Блэквеллу через прислугу, но решил лично явиться перед человеком, что за одну ночь заставил изменить всё его привычное существование, в котором он влачил за собой комок, невысказанный чувств. Но стыд и растущая неловкость сделали слова его благодарности менее честными и теплыми, наделяя их напускной сдержанностью. Возможно, что всё же факт правоты Фернанда заставил его спесь несколько пошатнутся - болезненные истязания на протяжении пятнадцати лет оказались напрасными и смириться с этим было крайне не легко. 

– Так или иначе, но моя признательность - это не только обязанность, – смущенно продолжал он, не решаясь, но желая сблизить внутреннюю дистанцию между ними, – Пускай это посчитают слишком поспешным решением, но я думаю, что могу назвать Вас своим… другом, а потому, если Вам когда-либо понадобиться помощь - я всегда буду рад оказаться рядом, – такое неловкое признание заставило его ретиво протянуть документации и незамедлительно удалиться, пока маршал не заметил распухшие от слез глаза предпринимателя. 

Квинси и Блэквелл удалились вместе, потому что Алоис не мог оставить возлюбленного без своего внимания, когда тому было ужасно плохо весь праздничный вечер. Усталость, вызванная всеми внеурочными хлоратами маскарада, усыпила обоих почти мгновенно как только те дошли до почивальни советника. 

Но не все приглашенные были сражены сонливостью, продолжая развлекать себя едой и разговорами почти до пяти часов утра. Даже когда регент наконец вернулась во дворец, встречая в украшенных инеем окнах рассвет, из залов всё еще доносились чьи-то негромкие голоса и смех. Однако ни сил, ни желания приветствовать задержавшихся так долго дворян у девушки не нашлось. Её настроение было напрочь испорчено тем, что весь Йоль ей пришлось ловить шайку грабителей, прятавшихся на территории Червонного дворца, которые до ужаса перепугали одну из графинь, чей экипаж они обокрали первой. Заниматься такой работой заместо загулявшего капитана гвардии было унизительно, она потеряла уйму времени и возможностей, что открывал йольский бал. Но, увы, у нее не было другого варианта, потому что предупреждение о вторжении революционеров она получила еще прошлой ночью, а угроза жизни юной принцессы Зазеркалья могла стоить намного больше, чем пропущенный маскарад. Однако, даже эта «вылазка» оказалось не такой бесполезной, Красному Королю удалось поймать не простых уличных грабителей, а нескольких магов, что работали на новую воровскую гильдию, на которую Элизабет долго не могла выйти. Пока они, конечно, не готовы присягнуть ей в верности, но регент видит неплохой шпионский потенциал в этих ловких маргиналах. Быть может они - это небольшой йольский подарок для нее?