Атрей старался держаться увереннее после успешно проделанной процедуры, чтобы не показывать своё волнение за чужое состояние и полное непонимание подобного явления. В конце концов, какое ему дело до проблем едва знакомого второкурсника? Просто любопытство? Жалость? Чувство долга? Всё возможно. Однако он не мог объяснить, почему всё же Фауст за столь короткое время стал ему ближе, чем просто знакомый, и вызывал тёплые, полные симпатии, почти дружеские чувства, несмотря на то, что одновременно с этим жутко бесил. Быть может, Атрею не хватало при жизни именно такого друга, как Тоцци. Может, такой друг даже стал бы чем-то большим для него.

–Пфф, пустяки. Я не совсем безнадёжен, вот всё и получилось, – с выражением лица, отражающим гордость за себя, отозвался пепельноволосый, успев отмахнуться от весьма лестной фразы итальянца. Однако прежняя уверенность в миг растворилась, уступая растерянности и смущению, стоило лишь «больному» сократить между ними дистанцию до неприличия. Опустив взгляд с чужих глаз на губы, непризнанный рефлекторно дёрнул головой, потянувшись затылком назад в попытке увеличить расстояние между их губами. Он не знал, как реагировать на подобный выпад, но был явно уверен, что не давал повода для чего-то подобного, и что благодаря его «сопротивлению» поцелуя не случилось. Кто знает, смог бы он устоять, если бы он всё-таки случился...

–Не нг’авится, нечего пялиться тогда, – хмыкнул Атрей, с оскорбительным видом отводя взгляд, довольно скоро взяв себя в руки и не выдав на лице того, что выходка итальянца вызвала в нём хотя бы малейший эмоциональный отклик. Замечание Фауста, надо признать, застало врасплох не меньше, чем внезапный возможный поцелуй. Первокурсник почему-то не ощущал такого сильного холода, как было ранее, хотя лёгкая дрожь присутствовала. Либо он успел привыкнуть, либо же медленно вырабатывал устойчивость к собственной стихии, ведь так или иначе перед обмороком ему удалось превысить порог своих возможностей. Как правило, таким способом вполне возможно совершенствоваться, однако это не слишком безопасно. Но над собой нужно будет ещё поработать. Позже.

–Ну, я попытался облегчить твои стг’адания, так что будем считать, что я свой должок тебе вег’нул, – пожав плечами, Атрей стал пристально наблюдать за действиями Фауста. И поначалу он не понял, почему тот заострил своё внимание на ковре, словно что-то там упорно выискивал, пока сам не увидел, что вообще-то у парня тени собственной почему-то нет. Всё это выглядело слишком странным и мистическим даже для их посмертного сверхъестественного существования.

–Что? Пг’окляли? Звучит, как полный бг’ед! – не веря своим ушам, но при этом принимая плед назад на свои плечи, Линд усмехнулся. Конечно, магия для него сейчас хоть и была чем-то реальным, но чтобы проклятья… Такого он точно ещё не встречал. Рыженькую «ведьму», о которой говорил Фауст, Атрей видел несколько раз, но ни разу с ней ещё не контактировал. И, наверное, после таких «сказок» уже не будет. А вдруг лихорадка – это только начало?

–Ты это, внимательно пг’овег’ь, не отвалился ли член и не дефог’миг’овались ли у тебя конечности, а то мне кажется, будто ты пг’евг’ащаться в жабу, – естественно, он пошутил, но кто знает, какие ещё сюрпризы ждут Фауста. Если девчонка его прокляла, она могла пожелать ему абсолютно чего угодно, вплоть до полной потери рассудка. Пепельноволосый аж присел на край кровати, чтобы немного отсмеяться. У кого-то явно разыгралась фантазия от собственных слов. Отчего-то Фауст в облике лягушки-квакушки Атрею представился невероятно забавным зрелищем. И теперь было сложно воспринимать чужую лихорадку всерьёз.

–Да ладно, г’асслабься, меня ваши бг’ачные игг’ы не касаются, и участвовать в вашем циг’ке я не собиг’аюсь, – наконец успокоившись, заверил первокурсник, который был уверен, что в принципе уже скоро забудет про всю эту «кашу». В чужие отношения ему не было смысла лезть. Раз уж Фауст выбрал роль мученика, то пусть отмучается столько, сколько длится проклятье. Ну, а Атрей и правда не очень-то хотел смотреть на это, поскольку чувствовал себя не в том месте, не в то время.

–Вот ещё, нянчиться с тобой не хочу, а до своей комнаты мне идти далеко и лень, уж лучше доставки дождусь, – хмуро проворчав, он встал, одной рукой придерживая плед на себе, после чего в свободной руке наколдовал сосульку, форма которой отдалённо, но вполне отчётливо напоминала фаллическую. Эта сосулька была благополучно вручена «пациенту».

–На вот, пососи. Говог’ят, успокаивает. А я пошёл в душ гг’еться, – издевательски ухмыльнувшись, Атрей направился в пункт назначения, оставив на полу парочку морозных следов, говоривших о том, что это пока что последний трюк со льдом, иначе кому-то может не поздоровиться. Уже после, в душе он смог остаться наедине с собой и встать под горячую воду, чтобы окончательно не превратиться в глыбу льда.

— Скорее всего, я чертовски наивен и заблуждаюсь, но пока мне ещё хочется верить, что с чувством юмора у тебя потеряно не всё, — почти до обидного снисходительно, а главное невозмутимо отчеканил Тоцци, одним замечанием охватив и веселье по поводу жабы, и наличие сосульки, которая теперь холодила его смуглые пальцы. На его вкус чужой намёк был грубоват и не слишком интеллектуален, и сперва он собирался проигнорировать эту выходку, но в последний момент переключатель в голове предательски заело. Нет, Линд ещё не настолько заматерел, чтобы по-настоящему смутить итальянца и оставить за собой последнее слово в их около-пошлых баталиях. 

— Атрей, — окликнул Фауст прежде, чем белобрысый успел скрыться. Убедившись, что чужое внимание принадлежит ему, Тоцци поднял взгляд. Жар добавил в расплавленный мёд немного лихорадочного блеска; итальянец смотрел исподлобья пристально, с воистину блядским прищуром и тенью распутной улыбки на губах. Фауст поднёс сосульку ко рту. Острый, ловкий язык неторопливо прошёлся вдоль, покружил вокруг вершины. Чувственные губы сомкнулись на сосульке, соблазнительно влажно блеснув. С пошловатым звуком Тоцци взял глубже, коротко пососав дарованное успокоительное. В апогее он просто безжалостно облизнулся и задумчиво хмыкнул. Надо думать, от такого зрелища вполне могло крепко встать. Без преувеличений: Фауст не выглядел глупо, отталкивающе или развязно, четко соблюдая грань между возбуждающим и нелепым.

— Нет, всё-таки естественный жар успокаивает и удовлетворяет меня гораздо вернее, — подытожил он всё с той же невозмутимостью, вновь взглянув на остроумного советчика. — Только не дрочи у меня в душе. Мы не настолько хорошо знакомы. 

В спину Атрея кольнул тихий смешок. Оставшись в комнате в одиночестве, Тоцци холодно хмыкнул и несколько брезгливо отложил лёд на стол, где он и остался сиротливо таять, превращаясь в бесполезное пятно.

Напряжение сковало плечи и мышцы спины, переходя в невольную дрожь. Хотелось встать под горячую воду, чтобы расслабить их, но Фауст, разумеется, не собирался перебарщивать с провокациями сегодня, хватило и последней спорной выходки. Однако добраться до собственной раковины, умыться и подержать замёрзшие пальцы под горячей водой он имел полное право. Оказавшись перед слегка запотевшим по краям зеркалом в ванной, Фаустино невольно взял ещё один случайный реванш за чужую несносность: как только он повернул вентиль, включая горячую воду у себя, Атрея окатило ледяной на контрасте. Ох уж эти старые водопроводы.

— Ой, прошу прощения, — донеслось вместе с усталым, самую малость злорадным смешком. Тоцци сразу же восстановил температурное равновесие и сосредоточился на монотонном шуме воды.

С ним как будто и впрямь всё оставалось в пределах допустимой нормы. Вот только откуда взялась эта тяжесть на душе? Фауст полагал, что сумел избавиться от неё навсегда. И эта тревожность, которая порой накатывала после ночных кошмаров о прошлом и жизни. Настроение уходило в минус как-то слишком стремительно, будто кто-то крутил переключатель, желая вогнать "жертву" в безупречную депрессию одним махом. Это было странно, поскольку итальянец осознавал, что чувства ему не принадлежат, но не мог им как следует сопротивляться. 

Относительное затишье нарушил взволнованный вскрик. Отшатнувшись от раковины от неожиданного визуального открытия, Фауст ненароком задел полку со своими будничными утренними принадлежностями, создавая еще немного лишнего шума. Атрей застал Тоцци, когда тот внимательно разглядывал свою левую руку. Она была фактически в порядке и всё ещё на месте, однако длинные пальцы стали полупразрачными, словно итальянец постепенно исчезал. Таял на глазах — никогда ещё столь ироничная в их случае метафора не обретала столь буквальный смысл. 

— Когда-то у меня была мысль, что всё это нелепое обучение после смерти — всего лишь плод моей предсмертной агонии. Мне раскроило череп о камни, мало ли что, умирая, мог выдать мозг. Бесконечный миг упоительной фантазии перед тем, как исчезнуть навеки. Я именно так себе это и представлял: что в какой-то момент этого бреда просто испарюсь. Примерно так...

Фауст красноречиво махнул пострадавшей рукой, пошевелив пальцами и попытавшись коснуться ими носа. Ещё осязаемы.

— Я говорю к тому, что этим откровением я когда-то поделился с Роуз слово в слово. И похоже, своей фантазии у неё просто не хватило, так что она позаимствовала мой замысел, но это не очень хорошо. 

Для существа, чей самый главный страх сбывался на глазах, Фаустино казался довольно собранным. Не было смысла паниковать раньше времени, нужно было просто что-то делать. 

— Извини, Атрей, у меня изменились планы, эту ночь я проведу в другой компании.

Ну да, в попытке решить свою "мааааленькую" проблему. Тоцци криво усмехнулся, снова умываясь и выключая воду. 

Уже ухватившись за дверную ручку, Фауст вдруг помедлил на пороге ванной. Он обернулся к Линду и умудрился легко, даже ободряюще ему улыбнуться.

— Знаешь, если бы мы встретились при жизни, я бы непременно сразу же за тобой приударил. Тогда у меня не было пагубной привычки тянуть быстротечное время. 

Фаустино больше не улыбался. Он выждал ещё мгновение и вышел, направляясь к шкафу, чтобы схватить оттуда любую кофту с рукавом подлиннее. Безобразие с рукой нужно было скрыть хотя бы до тех пор, пока он не поговорит с Роуз, а объясняться с кем-нибудь из дежурных, ненароком налетев на них в коридорах, просто не было сил и желания.

Элиас нисколько не льстил своему брату, ведь он действительно считал, что тот хорош собой и весьма привлекателен. Даже сейчас, когда им обоим уже перевалило за шестую сотню, они оба не сильно-то изменились. По крайней мере, внешне оба ещё не выглядят как древние развалюхи, следовательно, они ещё не утратили свою природную привлекательность. Альпина можно приравнять к человеческому аналогу под названием «мужчина в самом рассвете сил» или же «мужчина в самом соку». Однако разубеждать братца не было никакого смысла: спорить с ним равносильно спору со стеной, поэтому Элиас остался при своём мнении молча. В этом плане он всё же повзрослел.

–Верно. Ты практически копия отца. Но знаешь, ваших демонов я не боюсь, ведь я жил с демоном похуже, – откровенно признался де Ла Мар младший, тонко намекая на бестию-мачеху, при этом едва ли не расхохотавшись. Ведь с этим «демоном» жил и Альпин, но к нему, по крайней мере, этот «демон» был несколько снисходительнее.

–Позируешь ты не очень, с твоей-то фактурой. Сидишь, как мешок картошки на курсах юной леди. Нам предстоит поработать над этим, – внимательный взор янтарных глаз не мог не проскользить по всему телу де Ла Мара старшего и оценить его попытку продемонстрировать «искренний» образ. Элиас незамедлительно повторил позу брата, чтобы показать тому, как пресно, нелепо и похоже на отца он выглядел. Даже лицо скорчил такое же.

–Так ты выглядишь сейчас моими глазами. Я не хочу рисовать портрет отца. Он – изюм, а ты должен быть свежим виноградом. Ты недостаточно расслабился и по-прежнему сухой, как и его вино, – жёстко, но зато максимально честно. Когда дело заходило до позирования, Элиас не мог держать себя в руках и предпочитал клиенту разъяснять всё с помощью эпитетов, сравнений и наглядной демонстрации его ошибок. Правда, далеко не всем это нравилось и приходилось как-то в итоге подчиняться и рисовать то, что самому художнику не нравилось, но в итоге нравилось заказчику. Сейчас же он мог с позволения брата наконец сделать всё иначе. Хорошая возможность побыть маленьким тираном и, как выразился после братец «засранцем». Впрочем, последнее качество всегда было при нём. И он этого не отрицает. Очаровательная многозначительная ухмылка озарила его лицо.

–Твои «шалости», как ни странно, мне всегда нравились, поэтому я их и поддерживаю. Рад, что в этом ты совершенно не изменился, – он последовал примеру брата, прильнув губами к бокалу и постепенно опустошая его, наслаждаясь семейной «новинкой». Он успел даже несколько раз окинуть Альпина задумчивым взглядом. Определённо, он уже начал думать над тем, что хотел бы увидеть его в совершенно нетипичном для него образе. Осталось лишь включить фантазию на максимум. Де Ла Мар младший допил своё вино раньше, поэтому его бокал первым встретился с поверхностью стола.

–Какая досада. Знал бы раньше, что предстоит у тебя погостить, взял бы с собой ещё багаж вещей, – усмехнувшись, Эл встал со своего места так же в полный рост, прихватив с собой свой чемодан. К слову, братья оба пошли довольно высоким ростом в отца. Разве что Эл был несколько поменьше, но лишь благодаря генам своей матери. В целом, он больше на неё был похож, чем на отца.

–Не хочу, ты прав. Однако у меня-то график свободный, я не такой занятой, как ты. Предлагаешь мне дожидаться, пока ты освободишься, в гостевой комнате? Нет, я не жалуюсь и не против. Развлечь я себя в принципе найду чем или кем. Я к тому, как бы я не был занят, когда ты освободишься, чтобы не стоять зря работе над портретом. Долгий застой может лишить меня вдохновения, – де Ла Мар шёл за братом, по пути рассматривая интерьер тех частей дома, которые ему до этого не были известны. Он мысленно сравнил его дом со своим, чтобы ощутить ту самую разницу в их вкусах и возрасте.

–Согласен. Я тоже эти дни свободен и мы можем провести их вместе, – вот и договорились. Наконец, они оказались в той самой гостевой комнате, о которой ранее шла речь. Удивительно, что эта комната чем-то напоминала Элиасу его старую, ещё из семейного дома. Сейчас Элиас прекрасно осознал, что с братцем они не виделись, пожалуй, слишком давно. Комната была милой, и сильно отличалась от той, что в его собственном доме. Но надо отдать должное – Альпин действительно постарался. Пепельноволосый опешил ещё на пороге от увиденного, но вскоре полностью вошёл внутрь помещения, осматриваясь.

–Да, думаю, сойдёт, – в случае чего, он всегда сможет нагло оккупировать спальню братца. В детстве он любил под любым предлогом наведываться спать в кровать Альпина – просто потому что та была удобнее и мягче, чем его собственная. Бывали и дни, когда Элиас капризничал из-за кошмаров и в итоге спал вместе с братом. Оставалось надеяться, что предлагаемая кровать была не жёсткой.

–Я не голоден, прямо перед приездом к тебе поесть успел. Но я буду не против, если ты поешь прямо здесь и составишь мне компанию, пока я обживаю эту комнату, – положив свой чемодан на стол, Элиас открыл его и стал доставать оттуда вещи, бережно раскладывая их на столе. Он уделял особое внимание тому, чтобы каждая вещь лежала так же, как и у него дома на столе. Так было привычнее, да и удобнее.

–Кстати, а твоя комната где? Наверное, совсем рядышком? Я бы хотел, чтобы сегодня ты провёл мне экскурсию по дому. После твоего ужина, разумеется, – последнее, что оставалось в чемодане, так это блокнот в виде книги в кожаном переплёте с чернилами и перьевой ручкой. Элиас не стал вынимать эти принадлежности. Он всегда хранил их в этом чемодане, поскольку туда записывал идеи или фразы, которые после использовал в своих книгах. Альпину было необязательно о ней знать, а особенно о содержимом, поэтому пепельноволосый поспешил закрыть чемодан, чтобы братец не заметил её и не проявил любопытство. Встав спиной к столу и облокотившись ладонями об его край, де Ла Мар младший посмотрел на брата.

–Знаешь, Аль, я должен тебе кое в чём признаться… Я часто просыпаюсь посреди дня из-за творческих порывов, поэтому, если вдруг услышишь, как я брожу по дому, не обращай внимания, хорошо? – никто не знал, по крайней мере, в его семье о том, что он, как получеловек, пусть и недолгое время, но может проводить на солнце, ведь в это время все древние вампиры спят. Поэтому, когда накрывает волна вдохновения, он обязательно находит время погреться немного на солнышке. Свою особенность он обнаружил уже после своего отъезда, поэтому Альпин никак не мог об этом знать. Но объяснить своё возможное нетипичное поведение как-то надо было заранее, чтобы не возникло внезапных открытий, да и не хотелось бы причинить вред Альпину.

— Ты говоришь так, будто нас с тобой и впрямь связывает только мой портрет, — немного досадливо, но спокойно усмехнулся Альпин, не оборачиваясь по пути к спальне. 

— Я уже забыл, что с тобой лучше не играть в намёки и иносказательность. Что ж... Я не собирался томить твоё вдохновение подле себя в ожидании. И лезть в твою устоявшуюся жизнь, кстати говоря, тоже; только в той степени, которую ты сам мне дозволишь. 

Аль помедлил — он всегда делал такие паузы перед некоторыми своими откровениями, как будто подчёркивая их важность, но на самом деле ему попросту тяжко давалась словесная искренность. В их семье не принято было слишком открыто выражать свои чувства и импульсивные мысли. 

— Этим приглашением я хотел сказать, что в мой дом ты волен прийти и остаться, когда угодно. Даже без повода, если просто захочется. И ещё, пожалуй, так я снова признаюсь, что скучал по твоему несносному соседству. 

Вампир повернул голову, побаловав брата едва заметной улыбкой на бледных губах. 

Оказавшись в спальне, наблюдая за тем, как осматривается Элиас, Альпин задумчиво нахмурился, почувствовав себя немного виновато. Давая волю собственной ностальгии, он не подумал о том, что для его брата косвенные отсылки к прошлому могут быть попросту неприятны. Ещё один повод лучше узнать нынешнего — нового — Элиаса. Он здорово изменился и теперь, в старых декорациях, Альпин видел это слишком отчётливо. Впрочем, декорации в любой момент не сложно поменять.

— О, что ж, тогда, с твоего позволения, я не стану разводить церемоний по поводу трапезы.

Альпин отступил к резному комоду напротив постели, опёрся локтем и, прикрыв глаза на пару секунд, призвал своего слугу. Высшим не требовалось звать кого-то вслух, если не было на то веской причины. Впрочем, в сознание своих слуг излишне де Ла Мар тоже не вмешивался. 

— Да, за стеной, — подтвердил вампир, кивнув в нужном направлении. В ожидании он старался не отвлекать брата от обустройства даже излишним вниманием, хотя бегло всё-таки присмотрелся к принадлежностям, не без удивления подметив ту скрупулёзность, с которой Элиас наводил свой порядок. Раньше он за младшим такой дотошности не замечал. 

— Хочешь начать экскурсию с моей спальни? 

Альпин легко усмехнулся, встречаясь с братом взглядами. С ума сойти, да ведь это он почти двусмысленно сыронизировал! Где-то в мире сдохла от праведного возмущения одна упырица де Ла Мар. Впрочем, тревога была ложной — Аль быстро вернулся к своей невозмутимости. 

— Я всё тебе покажу, — пообещал он.

Предупреждение Элиаса Альпин встретил легко изогнутой бровью, сдержанным кивком и понимающим взглядом. 

— Здесь тебе нет нужды скрывать свои отличия, — спокойно заметил вампир. 

В их семье и в их прежнем доме полукровка должен был подчёркнуто подчиняться правилам и распорядку чистокровных, стараться как можно меньше подчёркивать то, что мать Альпина предпочитала называть "мерзкими изъянами". Как бы в таких условиях её пасынок познал и полюбил солнце? Однако Аль подозревал, что оно может принять носителя человеческой крови. Сказанное братом он тоже растолковал верно. И пусть в этом крылось их досадное различие, старший не видел в этом ничего противоестественного. 

— Броди, сколько душе угодно. Только постарайся меня не будить. Я мучаюсь бессонницей уже примерно сотню лет, часто просыпаюсь среди дня и дожидаюсь темноты здесь внизу. От этого настроение моё не становится лучше, если помнишь. 

О, разбуженный посредь бела дня Альпин — уставший, злой и порой невыносимый; отпускающий на волю яд слов, скопившийся на клыках. Несколько раз в прошлом Элиасу не посчастливилось стать свидетелем этой метаморфозы. В общем-то, теперь Аль во всём стал менее импульсивным и категоричным, но недосып даже вампирам никогда не был в радость. 

В дверь учтиво постучали. Через мгновение порог гостевой спальни переступил юноша. Руки его были пусты, но по венам текла горячая, сладкая кровь. Альпин был не только гурманом, но и эстетом, потому умел выбирать еду. И беречь её. Слуга был не только красив, но и здоров, ухожен. Некоторые вампиры не проявляли такой заботы по отношению к "скоту". Кроме того, и это чувствовалось, парень, хоть и был взволнован, вовсе не боялся своего хозяина, добровольно и осознанно став его едой. В семье де Ла Мар не признавали суррогатной крови, сцеженной в бокал, всегда старались питаться естественно, подобно предкам. Остальное — блажь аристократии.

— Подойди, — позвал Аль, протянув юноше руку. Тот замешкался, сперва поклонившись гостю хозяина, а после безропотно принял приглашение. 

Альпин притянул его ближе с порывистой грацией хищника, действительно не размениваясь на церемонии сразу припал к смуглой шее. С характерным звуком клыки пробили кожу, запахло кровью. Вампир глухо рыкнул, а слуга неосознанно вцепился пальцами в его плечи, не пытаясь, впрочем, по-настоящему сопротивляться. Несколько долгих минут обратились его сбитым дыханием, заполошным биением сердца и мерными глотками, согревающими холодное нутро. Зрелище весьма соблазнительное, будоражащее не только очевидный аппетит. 

Мальчишка даже не заметил, как ненароком стянул рубашку хозяина ниже — пуговица, плохо сидящая в петле, вылетела, и без того ослабленный ворот стал совсем свободным, позволив ткани съехать, обнажая плечо и края незаживающих шрамов на бледной коже Альпина. Оставить серьёзные раны на почти неуязвимых телах высших могло одно лишь солнце, и то ненадолго, ведь оно же их и сжигало в следующие же мгновения. Однако Аль с солнечным светом явно повстречался, умудрившись это свидание пережить. Впрочем, после его вящий страх и неприязнь изрядно усилились. И безупречное тело потеряло неприкосновенную привлекательность, о которой они с Элиасом шутили ранее. Теперь стало ясно, почему Аль не вполне однозначно отреагировал на комплимент.

Завершая ужин, вампир дал слуге несколько минут прийти в себя, заживил его раны и отправил спать, строго и уже привычно приказав напоследок восстанавливать силы. Вновь оставшись наедине с Элиасом, Альпин бегло утёр заалевшие губы и размеренно оправился. Он уже понял, что увиденного не скроешь, но и заострять на этом внимание явно не намеревался. По крайней мере, не сейчас. 

— Габриэль любопытный парень, — вскользь заметил беловолосый вампир, застёгивая рубашку с большим тщанием. — Он пришёл ко мне сам. Начитался бабкиных сказок, напился сандалового зелья и пытался меня соблазнить. Почему люди до сих пор верят, что если нас опоить кровью с примесью трав, это непременно подействует?

Аль покачал головой, а после усмехнулся, оправляя манжеты. 

— Пришлось выкупить его у прежнего хозяина и вправить мозги. 

После трапезы лицо Альпина, казалось, стало менее бледным, скул коснулся едва различимый румянец, немного оживляя мертвенную красоту, создавая иллюзию человечности. Однако иллюзия эта всегда была несовершенной: никто в здравом уме не спутает чистокровных вампиров с людьми. 

— Ну так что, идём смотреть дом? Вообще-то я больше всего люблю и горжусь своей оранжереей. Днём за растениями ухаживают слуги, но ночью там очень спокойно. 

Похоже, у старшего де Ла Мара была какая-то потаённая страсть ко всему, что нуждалось в свете больше, чем он сам. 

— Или можем и впрямь начать с моей комнаты. Поучишь меня позировать... Мне кажется, под твоим чутким руководством я справлюсь с этим лучше, чем прежде.