отметил?

я выспался, так что да хех

Внедряю на беон плакатную эстетику пхаха

давай-давай, продолжай в том же духе

_{«память — как фреска в моей голове. она делает события вечными,} 

_{но забывчивость дарит умиротворение. забывать — это хорошо.»}

_{maxence danet-fauvel}

_{}

морфин грей – morphin gray

— родился в январе, 33 года, чистокровный маг, пожиратель смерти: наставник бойцов.

— горная деревня крови,  графство камбрия, англия — лондон, англия.

⟡ о семье либо хорошо, либо ничего.

— агата грей — чистокровная волшебница, приютившая его с братом и являющаяся близким человеком — матерью. морфин помнил плавные движения ее морщинистых рук, творящих поразительное волшебство: никто не смог бы сплести волшебные сети для драконов так же быстро, как она. изящные взмахи длинной палочки напоминали восьмерку — тот знак бесконечности, ставшим проклятием, преследующим его глубокими ночами, словно призрак. и больше ничего: ни цвета глаз, ни звучания голоса, ни запаха волос — воспоминания забрал огонь, уничтоживший все, что когда-либо было дорого его беспокойному сердцу.

— эдмунд грей — чистокровный волшебник, сдирающий шкуры с драконов — его отец. морфин помнил каждый верный и неверный совет, направляющий его в будущем. знакомые звали эдмунда мерзавцем, но он видел лишь уставшее лицо и вечную грязь, въевшуюся в кожу пальцев. морфин помогал отцу обрабатывать кожу, точить ножи и резать ингредиенты для лечебных мазей. эдмунд научил его играть на скрипке — и чудесное, казалось бы, звучание станет для него болезненным воспоминанием. после смерти отца он ни разу не прикоснется к музыкальному инструменту — скрипка станет для него чем-то недоступным; тем, что морфин предпочел бы забыть навсегда.

— аида грей — младшая сестра, ушедшая в возрасте шести лет. морфин заботился о малышке, когда аида болела или оставалась одна. она часто просила его поиграть с ней, и он сплел ей качели из холщовой веревки, зацепив за железный крюк на деревянном потолке. аида сгинула в огне, словно тонкая спичка: вспыхнув, она тут же погасла. 

— аспид грей — брат-близнец, с которого морфин не спускает глаз. «семья — святое, одна кровь по венам», говорил отец, и морфин пронес чужие убеждения сквозь всю жизнь. он бережно держал за руку аспида — тогда и сейчас — с ощущением замершего времени, до сих пор прислушиваясь к громкому, переполненному отчаянием и страхом, голосу матери, кричащей им вслед: «морфин, уведи его отсюда! ты должен спрятать его! ты слышишь?». оберегает, поддерживает и следит, чтобы отпечаток прошлого исчез с родного лица

— даниэль олливандер — яд, отравляющий его сознание. «морфин, избавься от него, потом пожалеешь, что не сделал этого раньше», — скажет серый кардинал, перехватив его заинтересованный и оценивающий взгляд, отыскивающий слабые места в хрупком теле пленника: куда приложить круцио в этот раз, чтобы олли, наконец, сломался и, сдавшись, взмолился о помощи. 

морфин: — птица в клетке не несет угрозы, кардинал. что он сделает мне? 

посмотрим, как он беспомощен и слаб, я почти сломал его.

серый кардинал: — твой взгляд более не безразличен.

птицы приспосабливаются, очаровывают и выжидают, и в один прекрасный миг вылетают из тесных пут. олли не разрывал прямого контакта с ним: всегда смотрел в глаза, не отрываясь, даже когда морфин намеренно смущал его, произносил жесткие слова и непростительные заклинания, мучая незнакомцев. пленник видел каждую уродливую трещину под идеальной маской, но все равно не направлял палочку против. сколько бы морфин не вторгался в больной разум олли, у него не получалось разрушить стойкую личность до основания, по кирпичику. его олли слишком упрям, ярок и жесток к нему, прикоснувшись холодной сталью невзаимности к шее, пленник обезоруживал морфина ненавистными словами: «я хочу назад, к свету, отпусти же меня».

⟡ о личном.

I

_{детство в деревне крови — нападение министерства —}

_{побег — убийство дикого кабана и лихорадка —}

_{генри — железнодорожная станция — незнакомец в черном —}

_{свидетель — прятки — первое убийство — чужая мечта}

тишина.

ему десять лет. он бледен и тощ, в тонкой полотняной рубахе, заправленной в драные штаны. медленно ворошит огонь на кухне. за окном драконы беспокойно копошатся в клетках, словно черные кошки, почуявшие опасность. у драконов глаза золотистого оттенка, с оранжевой каймой, непробиваемая броня и острые когти, которыми они ловко вспарывали животы старым коровам и лошадям. у отца правая сторона тела исполосана, словно его поместили в дробилку для древесины. морфин замазывал шрамы лечебной мазью, когда отец спал — тихо и заботливо, и со временем они перестали выглядеть безобразным клеймом, пугающим маленьких детей. его отец по-доброму относился к ним, но те, видя уродливые шрамы, разбегались врассыпную с криками — мам, дядя страшный! детский испуг отец провожал звонким смехом, скрывая разочарование и горечь. дети, что с них взять, говорил, с широкой улыбкой на морщинистом лице, раскрывая душу нараспашку — брось камень в колодец и не услышишь ответного всплеска. эдмунд грей прятал шрамы от собственных детей, надевая закрытые рубашки жарким летом, когда на улице невозможно было вздохнуть. пап, ты весь красный, расстегни уже пуговицы, говорил морфин, меня совсем не пугают твои шрамы, и слышал облегченное: — ты уже такой взрослый, а я совсем не заметил. за окном снег хрустел под тяжелыми подошвами военных ботинок тех, кто нес бремя ночного дежурства. в темном лесу, за их усталыми спинами, не спали голодные волки, сверкая в ночи красными глазами. кто-то рубил дрова и заносил воду в стойла, низко сгибая спину. отец лежал с перебинтованной грудиной и бормотал во сне имя погибшего напарника, сгинувшего в огне. дракон испепелил его, стоило только человеку ослабить бдительность — они помнили о каждом, кто пленил их: поймал и загнал в тесные клетки. морфин видел мудрость в глазах напротив, когда отводил корову на убой. перед величественным зверем хотелось помыть руки, пахнущие свежей кровью и мясом — настолько сильно голодный блеск в чужих глазах вселял в него ужас и страх.

«бояться — нормально. со временем страх уйдет, сменится рутиной, которой заполнится твой день. день за днем ты будешь занят кормежкой, уборкой и зачарованием сетей. уже сейчас ты помогаешь мне, сын, обрабатывать кожу раствором, испарения которого опасны для детей. сколько бы я не прогонял тебя, ты все еще здесь. почему ты не играешь с другими детьми на улице? не проказничаешь? дети твоего возраста разбивают колени в кровь и разочаровывают родителей. я все жду пробуждения бунтарского духа.» — пап, мне не интересно. я хочу получить волшебную палочку как можно быстрее, а она достается только лучшим из лучших в нашей деревне. и я собираюсь получить ее через два года, на меньшее не рассчитываю. — «и в кого ты такой самонадеянный?»

многие имена позабыты. агата тихо сидела у печки, грелась и шила: стежок за стежком ровно ложились на разъехавшийся шов, крепкая нить стягивала дубленую кожу — он внимательно прислушивался к ласковому голосу, к знакомым словам о родном крае. морфин почти убаюкан ее шепотом. он смотрел на яркие языки пламени, не отрываясь, голодный и усталый. может, пойдешь спать? я справлюсь, с теплым смешком гонит его мать, а он щурясь, улыбнулся: еще посижу с тобой, не хочу пока спать. за окном призраки наблюдали за ними: агата развесила защитные амулеты по углам и произнесла заклинания на недоступном ему языке. морфин умел читать и писать, и в нем медленно зрел вкус к неудержимой жажде знаний — чем больше книг он прочтет, тем сильнее станет в будущем. для поглощения мира мало одного языка. аспид появляется в кухне, заспанный и взъерошенный, немного голодный, и мать говорит им принести еще дров на ночь. в этом году январь суровый и беспощадный — сильный и холодный ветер срывал деревья с корнями. морфин хотел оставить брата дома, но тот увязался за ним хвостиком, я с тобой.

порой судьба жестока к тем, кто пытался стать хорошим человеком.

министерство сожгло его дом. маленькая деревенька крови спряталась в горных лесах, жалкий плевочек на мировой карте — двадцать домов, три пещеры с клетками для драконов и сараями для домашней скотины — прошло несколько поколений, прежде чем министерство напало на след, значит кто-то сдал, среди них затесался предатель. солдаты в темных мантиях. зло носило два лица. воины света, о которых морфин ничего не знал, поджигали крыши деревянных домов, выкрикивали смертельные заклинания и выпускали драконов на волю. творили хаос на земле. они уничтожали все — всех — без разбора, не размениваясь на прелюдии, перекрикивали друг друга, словно находились на базаре. выгоняли людей из теплых домов, сыпая угрозами, загоняли в сараи, запирали и поджигали. звериный рев смешивался с истошными криками людей, горящих заживо. их дом был последним, и это спасло им жизнь. морфин, в тяжелой накидке из волчьей шерсти, бросился к больному отцу, упрямо собираясь тащить его на своей спине. не пришлось звать аспида: тот уже успел нырнуть под левую руку, помогая поднять эдмунда. давай, на раз, два, три, считал он, обливаясь потом. мать разъярилась, оттолкнула обоих, приказав бежать. повелев ему увести брата в лес, спрятаться в домике лесника. морфин не двигался с места до первого и отчаянного — пожалуйста, а потом очнулся, схватил аспида за запястье и побежал, провожаемый стонами боли. под ногами хрустел снег, а перед глазами стоял образ томаса, с лица которого лоскутами сползала кожа, и орал он, как подстреленный бык.

земля дрожала под ногами, исходила утробным драконьим рычанием. война смотрела на него глазами мертвой семьи. и морфин не знал, как перестать вглядываться в темноту, приглашающую отобедать безумием.

его сердце не разрывалось от боли, застыв во времени. назад дороги нет. ни прощальных поцелуев, ни пожелания счастливой дороги, ни благословения — их вышвырнули из дома, как неспослушных псов, таскающих еду с хозяйского стола. мать гнала их криками, чтобы они не вздумали передумать и вернуться. и морфин заставлял себя не поворачиваться, лишь иногда спрашивал у брата: не устал? на улице совсем потемнело — ни черта не видно, даже засечек от ножей на стволах деревьев. вдалеке протяжный волчий вой придавал сил двигаться дальше. морфин прибавил скорость, насколько мог на пересеченной местности, уверенно пробирался по бугристому белому полю. ориентировался, блуждая по бесконечным лабиринтам памяти, доверяя охотничьим инстинктам. эмоции остались дома, в безопасных материнских объятиях, бессвязном отцовском бреде и звонком смехе сестры. они остались там, в месте, куда он больше никогда не вернется. грей смотрел в бездушные глаза смерти спокойно, пока руки не заходились от холода, словно морфин выпил бабушкиной настойки. аспид служил необходимым оплотом равновесия и решимости — это побег из реальности, причудливое спасение, божий замысел — без него он не продержался бы и пяти минут: сразу же повернул назад и сгинул с остальными. крепко держи меня, брат, шептал он в ночи, продолжая двигаться, несмотря на лютый холод и пронизывающий ветер, сбивающий с ног. студеное дыхание жгло разгоряченное лицо, ботинки утопали в сугробах, аспид за спиной громко и тяжело дышал, стараясь не отставать и вырвать кусок жизни зубами. они были похожи, даже двигались порой одинаково — не различишь, и сердца их выковали из стали. они не ныли, не жаловались, не просили друг друга остановиться, ведь время просачивалось сквозь широко растопыренные пальцы, словно пригоршня влаги, и позади разверзлась судная ночь. ветер усиливался, послушно доносил похоронную песнь, которую пело племя на могилах погибших душ. племя — семья — родной дом, морфин оставит это на горе крови, поклявшись отомстить: содрать шкуру с каждого волка. мрачное будущее маячило перед взором, когда он представлял растопку холодной печи, потребность в еде и тепле. мы — волшебники, но в первую очередь мы — обычные люди, не умеющие толком пользоваться магией. позже слабые дыры в теле заполнятся стойкостью, влиянием и превосходством.

пять дней спустя.

взрослые не спускаются с горы из-за страха встретиться с волками, а им что делать?

что мне делать?

дикий кабан — последний, на кого надеешься натолкнуться в зимнем лесу, отправившись за хворостом. видимо, морфин случайно зашел на его территорию. обычно, дикие кабаны держались на приличных расстояниях от людских поселений — этот же находился всего в паре миль от охотничьего домика, что наводило на мысль, что вожак стаи изгнал молодого кабана за строптивый характер. так бывало, когда молодые шли против вожаков, боролись за первое место, много на себя брали. отец рассказывал ему про одиночек, мол, держись от них подальше, они более отчаяннее тех, кто находился в стае, не настолько голодные. грей не сразу заметил его: долго провозился с серым зайцем, попавшему в ловко сконструированную ловушку, а потом срезал ножом сухие ветви с елей и сосен, слишком поздно услышал сиплое дыхание, не похожее на людское, и, медленно обернувшись через плечо, впился пристальным взглядом во внимательные глаза зверя. тот собирался атаковать. плохо, очень плохо.

все внутри буквально замерло от страха. магия, против воли, беспокойно запульсировала в жилах, забурлила, будто вскипятили воду в жестяной кастрюле.

первая агрессивная атака прошла мимо — морфину удалось уклониться, доверившись инстинктам выживания, которые обострились после нескольких месяцев охоты с отцом. если бы он не учился, то кабан пригвоздил его к шершавому стволу дерева, как неопытного ребенка. в деревне дети часто пропадали в лесах, пытаясь доказать отцам, что они достойны первой охоты. грея же отец повел в лес, как только тот научился держать нож, чтобы он связывал лапы мелкой дичи и рассортировывал трупы по мешкам. у аспида был похожий опыт. его сердце неровно заходилось в груди, а от шума в ушах он не слышал собственного дыхания. морфин предупреждающе махнул перед грозной тварью ножом, пытаясь отогнать подальше и увеличить расстояние, но зверюга ножа не испугался. замерев в паре метров, кабан недовольно дернул мелкими ушами, своенравно махнул огромной башкой и, намереваясь, видимо, получше прицелиться, снова ринулся в атаку. морфин рефлекторно выставил нож перед собой, защищаясь, кожей чувствуя приближающуюся опасность и готовясь отразить удар, как магия мощным потоком вырвалась из него, напоминая рассерженного дракона, вырвавшегося из клетки. острые ледяные стрелы пронзили нежную плоть кабана насквозь, изрешетили, словно сотня маленьких иголок, оставив после себя легкую дымку, мертвого зверя и знание, что магия вытянет за шкирку из когтистых лап костяной в критической ситуации. отец говорил ему про это. грей заметит рваную рану на предплечье, когда срежет кусок плоти из мягкого нутра. его магия — холодая, тяжелая и смертельная, она лишь с виду казалась чудесной и прекрасной. его магия — дрожащие руки в крови и кривая усмешка на губах. позже магия сохранит отпечаток на правом предплечье — жуткий шрам, каждый раз отправляющий в начало истории, когда он был юным и несмышленым, напоминающий о том, сколько ему пришлось пройти, чтобы оказаться среди сильнейших. если бы его магия была слабой, то он бы ни за что не встретился с пожирателями, не познал единства и не ощутил вкус победы. грей увидел истинную сущность магии, и она ему понравилась. в тот день он принес свежее мясо, хворост и страшную лихорадку, приковавшую его к постели на неделю. аспид будет рядом: ухаживать и молиться, чтобы в рану не попала инфекция. морфин же несколько раз, в больном бреду, повторит брату о убитом кабане: тебе нужно есть, аспид. ты должен выжить. 

***

дядя генри был светлым человеком с добрым сердцем. изначально их подкинули ему на крыльцо, но потом он передал маленьких детей на воспитание своему брату — эдмунду. генри выращивал лечебные травы и продавал на рынке; морфин плохо помнил его лицо. он собирался в путь, когда дядя предложил остаться с ним, жить в огромном доме на краю света, где их не найдут и не причинят еще больше вреда. «путешествие опасно, морфин. зачем ты тянешь аспида за собой? ради мести? ты затеял войну, в которой тебе не победить.» — ему десять, и он принимает нелегкие решения за обоих, берет другую жизнь и крепко сжимает окровавленными руками. тебе не победить. мир расплывается перед глазами, стоит генри по-отечески крепко и надежно сжать его плечо — пальцы обжигают. я подавлен, бестолково пронесется в голове, и я простился со всеми, кто больше не вернется. прах матери развеян ледяным ветром, разбросан по белоснежному полю, словно хлебные крошки. тихий и печальный голос дяди не останавливает его: — останьтесь со мной. ему нужно уходить; прощальная улыбка выходит неловкой и извиняющейся. зимний вторник — последний раз, когда грей перед кем-то искренне извинялся. сжав кожаную ручку коричневого чемодана, он сказал аспиду: останься здесь, но брат не послушал его: наклонил голову, поправил лямку потрепанного рюкзака и выразил несогласие одним лишь взглядом. будто я брошу тебя на половине пути, не дождешься. морфин притянул аспида к себе, обняв. ему страшно: рука продолжала отдавать тупой болью, магия не слушалась, он совсем запутался в эмоциях — все собралось в один нервный комок, который никак не проглатывался — вязкий и мерзкий, так ощущалась неизвестность, оседающая пеплом на корне языка. ты мой оплот.

железная тюрьма.

железнодорожная станция встретила две маленькие фигуры бесперебойным гулом разных голосов. поезда шли мимо плотным потоком — в затылок. холод пробирал до костей. на облезлых кирпичных стенах расклеены старые и свежие объявления о поиске пожирателей смерти. разыскивается. он не видел ни одного пожирателя, но знал их в лицо: они высокомерно и насмешливо смотрели на него, словно бросали вызов — попробуй поймать. люди безразличным взглядом проходились по именам, и незнакомец в черном произнес: — их не поймают, будто укрывал каждого в своем черном саквояже с золотой ручкой; морфин согласился: — да, не поймают. пока пожиратели смерти пугали людей до чертиков, никто не донесет, даже если случайно увидит в переулке: слишком велик риск не выбраться живым при встрече. 

его мир настолько далек от пожирателей, что не верилось в их существование.

между путей толпились люди, они проталкивались сквозь шум и чужие чемоданы, в которых хранились сожаления, тайны и мечты. аспид держался рядом, с правой стороны. в вагоне было жарко, и воздух — несвежий, застоявшийся, что невозможно вздохнуть без намека на недовольство. мы не умерли в пожаре, так задохнемся здесь, хмыкнул брат, рассматривая людей вокруг. морфин улыбнулся, в чем-то он был прав. напротив приземлился тот же незнакомец, неуклюже поправив пестрый галстук на тонкой — «цыплячьей», как бы сказал отец — шее. фиолетовый платок — единственное, что отделяло его от серой массы в наглухо забитом вагоне. люди напоминали законсервированных рыб в масле. поезд отправляется, окончание фразы потонуло в потоке нецензурной лексики карточников по соседству. грей поморщился, а человек в черном спросил: — колдуете?

старину тимоти выгнали из бродячего цирка за кражу. он научил братьев использовать разные фокусы и трюки, открывать двери заклинанием и скрываться, также морфин интересовался лекарственными препаратами и зельями. циркач обладал знаниями, ему хотелось узнать обо всем и вычерпать ценный опыт чайной ложкой. они пробудут с ним месяц, а потом человека в черном убьют в вонючей подворотне, забьют, словно скот. река крови омоет длинную, узкую улочку — грустный итог ничтожной жизни. морфин наблюдал за убийством, словно завороженный, замерев от необъяснимого ужаса. от первобытного животного желания — сбежать и спрятаться, чтобы не нашли. грей представлял, как палачи приходят за его головой, рвут одежду на части и вонзают круцио под ребра острым ножом. режут плоть, позволяют крови стекать по незащищенным запястьям, и он кричит от боли, терзающей беспомощное тело, словно стая голодных псов. он пытается отползти от них, скребет сломанными ногтями о грязный асфальт, барахтается в снегу, как оглушенная рыба, выброшенная на берег. прикосновение теплых пальцев к запястью вытаскивает его из омута. они выжидают, а потом, подобно стервятникам, молча исследуют карманы уже мертвого знакомца. он не имел права петь ему похоронную песнь, потому тронул пальцами веки, ощутив щекотливое покалывание на коже — следствие соприкосновения с остывающей магией. увидимся на другой стороне. морфин заберет тонкую книжку в потрепанной кожаной обложке с рецептами зелий и заклинаниями. личный дневник человека в черном станет вторым якорем, крепко держащим грея над холодной поверхностью тихого океана. 

прятки. через три дня после потери тимоти.

ему говорили, что месть — это блюдо, которое подавалось холодным. детей недооценивали, думали: они несмышленые, глупые, бесполезные и слабые. тебе не победить, — верно, он постарается прихватить с собой как можно больше ублюдков, лишивших его возможности преодолеть очередное препятствие на пути к вершине. дети всегда последние в списке подозреваемых. морфину не составило труда проникнуть в номер одного из тех, кто избавился от знакомца с особой жестокостью. грей сказал аспиду держаться подальше — это не твоя война, а моя. брат против, но послушно не высовывается, остается ждать на улице под окном номера. зловонный запах смерти отвратителен, морфин следует за ним подобно ищейке. травит воду, алкоголь, все, что видит лошадиной дозой снотворного. прячется под кроватью и терпеливо ждет, пока мужчина забудется сладким сном. его пальцы крепко держат подушку, давят и давят, пока чужое сердце не останавливается. он тяжело дышит, рубашка взмокла на спине, пальцы не покидает непослушная дрожь. из горла вырывается тихий смех, который морфин не в силах остановить. аспид оттаскивает его от бездыханного тела, обеспокоенно шепчет: морфин, нам надо идти. сейчас кто-то придет, идем же; а он смеялся и не отрываясь смотрел на крупные, мозолистые пальцы, едва соприкасающиеся с полом. тебе не победить, — не сегодня, дядя. сегодня он победил. 

в тот же день они уезжают на ночном поезде в лондон. тимоти мечтал обосноваться в сердце магической британии, получить шанс на лучшую жизнь. все болтал о нем без умолку. морфин повиновался внутреннему голосу — лондон, значит. там есть магазин олливандера, он изготавливает потрясающие волшебные палочки, морфин. ты же хотел палочку? почему бы тебе не купить ее в этом магазинчике? интересно, насколько быстро лондон пережует нас и выплюнет. хватит ли у меня сил продолжать плыть против течения.