может мне идет

Велика ли разница меж голодом и вожделением?

Наваждение, что не сдержать в узде, сковывающее мысли и разум, сладкий нектар, что разливается по глотке жаждущего, окропляя кровь его насыщением. Такому не воспротивиться, не тогда когда это - часть тебя. Когда тело сковывает болью до неосознанности разума, когда все до единого чувства притупляются и вся твоя суть выливается в единственно возможный исход. Несдержанность.

Хрипящий, крокочущий, рваный стон откровенного упоения. Каждая капля крови распаляла разум бога лишь более, каждый миг не дарящий насыщения окутывал тягучей истомой. Возможно стоило, в первую очередь, ломать ноги, а не руки, дабы падший бог не теплил надежд сбежать? Дабы не искал сопротивления, и осознал полностью то положение в коем сейчас оказался. Отсюда не было выхода, эта задача не имела решений. И не было места мольбе. Лишь единая черта времени и действий, полностью подконтрольных Кроносу. Лишь одному ибо мир этот ему и принадлежал. Кому как не сыну знать о том? Осознавать силу, вместить её в себе и принять с грядой ничуть не сдержанных толчков, вдалбливающих тело в простыни, что уже мягкими ничуть и не казались. Ткани будто наждак для распухшей челюсти, а его кровавые уста замирают у самого уха.

— Сколько ты выдержишь. — Надежда, брошенная подобно обглоданной кости в пыль? Надежда прекратить это хоть как-то? Любым ли способом? В воспалённом от ран разуме так могло казаться, но в «объятиях» Кроноса разве могла лишь одна мольба прекратить все мучения? Разве были слова, что остановят время? Что ускорят его? Что заставят минуты обратиться вспять лишь бы более сна Громовержцу никогда не знать? Это могло заставить рассмеяться, но Древний лишь не сдерживает скалистой улыбки. Итог мог быть лишь один. Тот, к чему всегда ведёт жизнь, в сути своей. Сколько выдержит его тело?..

Выблескивающий ржавчиной будто золотом на лезвии, серп впивается под ключицу Громовержца в следующей же попытке к сопротивлению. Предупреждение? Возможно. Без конечностей сопротивляться будет сложнее, как сложнее будет и сохранить достоинство собственного лика в дальнейшем. Всевластитель, а нужна ли ему была ещё эта жизнь? Серп натягивают более, провоцируя больший прогиб спины сына, болезненном от движений Пожирателя в нём, однако же сколь то радовало глаз. В крепости его тела, в теплящейся надежде к жизни. Он сочился кровью и мышцы его в жаре проступали самым прекрасным узором. Самым желанным в миг когда его наполняют семенем, когда лезвие дрожит от хрипого стона отца и его глушат в очередном укусе. Вот только теперь плоть не поглощают. Зубы крепко впиваются в крылья атланта, застревая на кости, будто не могли бы при желании её раскрошить.. Забава? Милость? Не та же привычка, что столь откровенно свойственна была его потомку?..

Любую боль можно выдержать коль длительность её будет коротка. Однако с тем же, любая заноза сведёт с ума, коль станет частью вашей жизни. Особенно бессмертной. А что, коль лишать рассудка будет не заноза? Коль пытки плоти и разума станут казаться нескончаемыми? Если мир этот обретёт цикличность и отчаяние застелит сами небеса?

Дана переворачивают на спину, даря единичный миг наслаждения в том как мокрые от крови простыни дарили прохладу ранам. Вот только стоили ли эти секунды отдыха вида, что предстал пред ним? Стоили ли тех капель, что стекали с окровавленных челюстей на лик Громовержца, по одной на каждую?.. Уста изгибаются, однако то не назвать задором иль надменностью превосходящего. Упоение, предвкушение блюда в тени аперитива. В нём не видели бога, не видели и человека, не было личности, не в том виде, что предстал теперь. Лишь тело, плоть, коей распоряжаться вдоволь тому кто обладает. Серп касается внутренней стороны здорового бедра, а взгляд плавно поднимается до лика падшего Владыки. Раздвинет ли ноги сам? — Прими смирение и, быть может, разделишь это наслаждение со мной.

Ужель вам никогда не хотелось окунуться во мрак своей истинности? Дать волю тому, что удерживается на перевесе тысячи цепей? В оковах праведности и благородства, чести, когда по иную сторону - хаос, диверсия и упоение несдержанностью силы? Алекто была золотой иконой среди божеств в смирении вынужденной равноценности. Всегда справедлива и праведна, всегда бич её был выверен Фемидой, а чело покорено Мойрами в назидании сущностям бессмертных. От того ли так сладки для неё были объятия Аты? От того ли так тянуло к её ядовитым устам? Лилась ли с них ложь, себялюбие иль корысть. — Не многие просят меня задержаться с ними ещё хоть на миг. — Шепот растекается по чужой коже близостью тел, а уста мягко изгибаются в нежности от наслаждения. Свободой ли иль присутствием Её? Злой ото жадности мести, раздражённой, - то чувствуют в аромате её шеи, будто духов, и черпают устами, оставляя на белом полотне след темной помады. Ещё один.. Ещё до самого ушка. — Так может стоит укрыть его в бездне твоей души, о Неприступная бестия? — Был ли Тартар глубже её сердца? Бледные пальцы обводят тонкую стать, теряются в неизменно-черных тканях, огибая костлявость её бедра. Нравилось. Столь неприкрыто. Однако спрятать в её чреве кинжал всё же не решаются. Не сейчас, возможно, а возможно в не доверии? Не полном, а могло ли оно таковым быть? И главное, желали ли того? Наивно окунуться в что-то без памяти.

Алекто находит её взгляд много позже того как звучит последний вопрос. Тянет время, обдумывая то, что можно было бы ей сказать, что стоило и что будет ей достаточно важным. Ибо разве это желала она услышать? — То чего так страстно желаешь ты. Вот только.. — Пальцы подцепляют край её платья, обнажая ноги более, оглаживая пленом обеих рук, лаская. — Глас мести погубит меня, от того я лишь в тебе её нахожу. — Вновь прикосновение уст. Вновь к её устам в секундном забытие, в плену воли и грёз ибо когда собственные руки бессильны, как не упиваться несдержанностью чужих? Мыслью о том, что бестия возжелала воли ей? Мести за неё? Корыстно ли, в усладу себе и всё же столь.. единственная кому оказалось дело. То рождает пыл в ласке губ, распаляет волю и страсть. Пальцы подцепляют ткань её белья, стягивая ниже. Нежно, будто вспыльчивому нраву богини позволяли сделать выбор, принять решение.. принять её дар ибо следом фальшивую хрупость тела прижимают к себе. С силой и желанием неподконтрольными ли даже эринии? Не в миг, когда она вновь поднимает взор до её глаз, вдыхая запах бедствий заместо её духов. Ядовитая от того ли столь сладка? Её и никогда ей не принадлежащая, Ата.

Paris. Кому как не тебе, mon gentil ami, знать каково это вернуться сюда. Я бы вновь потерялся во вечных улицах этого города, проводя бессонные ночи наедине с ним. Мог бы расцвести и влюбиться вновь, вот только возрастившись, застал лишь сгоревший Notre-Dame, моё сердце, мою вечную милость. Разве это возможно? Он был возведен до того как мои глаза увидели этот мир, неужели им суждено узреть его гибель? Он изнывает в тлеющей ране так же как ты, стонет и плачет. Я слышу это каждую ночь и каждую ночь не могу подарить себя сну. Обречённый смотреть. Смотреть и слушать, я вновь и вновь вспоминаю о тебе.

Париж опустел, ровно как и моя душа. Перепачканные золой, лишь тени себя прошлых, в тоске по желанным объятиям. А каждый черный след напоминает воронное перо. Этого не смыть и не избавится. Гарь объятого пламенем сердца. Оно всё ещё продолжает тлеть. В тоске сливается с мелодиями улиц, под взором твоего ока. О, глупец, тридцать семь дней я смотрел из твоего окна на сияющий диск в небесном полотне и лишь сейчас узрел в нём тебя.  Лишь месяц в твоих оковах, а мир уже не будет прежним. Он дышит тобой  как и я.

de mai à l'èternitè, Camille.