Худшей ночи у Лиама Вэйфера ещё не было.

Всё началось утром в понедельник накануне, в день его рабочей смены в больнице им. Святого Мунго, когда Лиаму предложили неплохую и прибыльную подработку для управления мракоборцами, а именно — посидеть с оборотнем. Прозвучало предложение дико, но, как заверили его коллеги, бояться было нечего, инциденты крайне и крайне редки, и страдают в них всё равно всегда мракоборцы и оборотни, а не колдомедики. Утешительно, конечно, но не особо, как это показалось Лиаму, и всё же он согласился.

На обеде старшие колдомедики сообщили ему, что выбрали его не случайно: он новенький, в работе не будет ничего особо серьёзного наверняка, но страшновато, так что девушкам подобное почти не предлагали, да и оборотень был ему знаком по школе: Римус Люпин. "Вот так новость," — у Лиама не было особых предубеждений перед оборотнями, но мысль о том, что это магическое существо класса XXXXX, согласно классификации Министерства Магии, никак не желала покидать его голову. Доводы о том, что это славный и умный парнишка, с котором он учился на одном курсе и здоровался на обедах целых два года, не помогали, как бы Лиам не старался.

В тусклом и сыром помещении где-то глубоко в катакомбах министерства было скудно, если не сказать аскетично: два стула по обе стороны от двери, небольшая тумба с антисептиками, бинтами и некоторыми мазями вдобавок ко всему, взятому Лиамом, фонтанчик с питьевой водой, зловеще поблёскивающая серебром клетка в середине комнаты, да голые стены. Ни койки для Римуса, ничего.

Римус. Он сидел на полу по пояс раздетый, понурый. От серебра сознание его было затуманено, он выглядел, как с худшего в мире похмелья. Тело его, скованное громоздкими цепями по руками, ногам, туловищу и даже шее, уже напряглось, и изредка он подрагивал в течении пары минут. Лиам не знал, как себя с ним вести, и просто кивнул ему и незнакомому ему аврору с сильным русским акцентом. А потом всё началось.

Видеть загнанного в клетку зверя было страшно. А ещё страшнее было осознавать себя обедом этого самого зверя, если цепи и прутья серебряной клетки не выдержат. Оборотень пытался метаться, иногда бился о прутья и тогда протяжно выл, пока кожа его покрывалась крупными волдырями и лопалась от контакта с серебром. На каждую новую рану он становился агрессивнее и будто сильнее, цепи жалобно звенели, когда он пытался их вырвать.

Лиам в ужасе вжался в стул.

Сидящий рядом мракоборец был абсолютно спокоен. После очередной попытки прорваться с ним он закурил и бросил Лиаму короткое:

— Если одна из цепей порвётся, то я просто свяжу его инкацеро, так что расслабься, — Лиам повернулся к курящему мракоборцу, который от скуки достал свежий выпуск "Пророка". "Вот уж эмпатия," — язвительно подумал Лиам, но ничего не сказал мужчине, всё же тот внушал не меньше опасности, чем оборотень рядом с ними.

И хоть привыкнуть к волчьему вою и визгу было неимоверно тяжело, видно человек действительно привыкает ко всему. К утру Лиам был скорее уставшим, чем напуганным, хотя и напуганным тоже, и определённо точно бледным, как сама смерть. С окончанием обратного превращения, мрабокорец с русским акцентом отпёр клетку и замки на цепях и ушёл, не запирая за собой дверь. Лиам перевёл взгляд на часы: была половина седьмого утра, видимо, время рассвета, всё же мягкий солнечный свет не проникал в помещение.

Римус лежал на полу, весь истёрзанный и окровавленный, новые раны выглядели откровенно плохо, всё же были нанесены серебром. Лиам убрал все цепи с тела Римуса, помог ему подняться и вывел из ужасной клетки.

— Знаю, тебе просто жесть как хреново, но нам нужно добраться до лазарета, чтобы тебя не травило серебро, — тихо он сказал полуобморочному Римусу, выводя его в соседнюю комнату, где уже понемногу собирались и другие оборотни Лондона.

Усадив юношу на одну из кушеток, Лиам сбегал обратно за бинтами и антисептиками и вернулся обратно.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он Римуса, начав детальный осмотр и оценивая объём работы. "Дряные раны, заживать будут долго," — подумал Лиам, принявшись старательно, но оттого и болезненно обрабатывать ожоги серебром.

//Принятие – путь к вымиранию//

Точно. Ремус и не сообразил сначала, почему так больно, потому что был уже в бессознательном состоянии. Но клетка-то серебряная, чтобы сдержать оборотня, поэтому и раны жгло словно каленым железом, и они никак заживать не хотели. Лучше бы серебряную пулю в лоб, но он решил не пугать подобными мыслями Лиама, на лице которого и так явственно читались паника и тревога. Да и еще бы не паниковать – впервые чуть ли не наедине с оборотнем в полнолуние.

Все остальное Люпина не так чтобы шокировало – ни «эмпатия» мракоборца с русским акцентом, ничего. В конце концов, он и не видел особенно сочувствия ни от мракоборцев (кроме Джеймса и Сириуса, но они-то друзья), ни от целителей. Наверное, люди поняли, что если не абстрагироваться, то просто не выдержишь – это в лучшем случае. В худшем от оборотня большинство людей отталкивала чуть ли не естественная брезгливость перед лицом несчастья – мол, если отмежеваться и осудить жертву, то беды происходят только с плохими людьми, ничтожными, слабыми и глупыми, с хорошими они не происходят. А некоторые оригиналы вроде Северуса Снейпа умудрялись даже завидовать – калека, а все для него, и друзья, и девушке он нравится, и родители не пьют, работая в поте лица на лекарства. Словом, Ремус наслушался о себе много – ведь в любом сообществе, в том числе и в волшебном, достаточно много людей, считающих, что принятие слабых и больных ведет к вымиранию. Иногда он даже и сам начинал так о себе думать. Впрочем, в последнее время ни времени, ни сил на дурные мысли не оставалось – просто надо было жить, выживать после каждого удара судьбы. И то, что Люпину удавалось выжить, доказывало, что не так уж он слаб.

Единственное – было как-то странно и стыдно показывать свою слабость своему бывшему «одношкольнику», тому, кто тебя знал лично. А ведь Ремус после окончания всей фигни с Пожирателями планировал пойти в Хогвартс преподавать защиту от темных искусств – ему всегда нравился этот предмет, и работать с детьми тоже хотелось. Но каково будет вернуться туда, где все преподаватели помнят его больным и слабым мальчиком?

С другой стороны, сочувствие на лице Лиама, хоть и пополам со страхом, уже было отраднейшей переменой. С трудом собирая в кучу свое сознание, грозившееся от него снова ускользнуть, Люпин нашел в себе силы принять руку Вейфера и последовать за ним в лазарет, изо всех сил борясь с подступающим обмороком. Когда Лиам начал обработку ран, стало чуть легче – серебряный «яд» потихоньку выветривался из крови. Но раны по-прежнему болели, жгли и щипали, хотя у Ремуса не было сил жаловаться – он лишь морщился, когда приходилось особенно туго.

- Плохо. Все болит. Голова, кости, раны… все, - прохрипел Люпин. Он не любил рассказывать о подробностях полнолуний даже друзьям, но Сириус и Джеймс не уставали повторять, что врачу, как и адвокату, надо говорить все, иначе он просто не сможет оказать помощь. А если Лиам не сможет помочь, то какой из Ремуса будет мракоборец на следующем задании, которые совсем даже не ждут лучшей формы?  

Сокровище сокровищ

Шрам не болит. Все хорошо. Гарри и Джинни женаты и воспитывают троих детей. Гарри возглавляет аврорат, Джинни занимается домашним хозяйством, Джеймс Сириус обеспечивает школе Громовещателей вдвое больше, чем те люди, имена которых он носит, Альбус Северус грызет гранит науки на Слизерине и дружит со Скорпиусом Малфоем, Лили Луна играет в квиддич и остра на язык, как мама. Все так, как должно быть, не правда ли?

Гарри день и ночь пропадает на работе. Джинни изредка смотрит трансляции матчей по квиддичу, но уже забыла, когда последний раз садилась на метлу – ей давно уже пришлось взять на себя все заботы по дому. Еще и быть миротворцем, ведь если Джеймс Сириус – всего лишь бестолковый старший сын, который предпочитает «просто жить», то вот от противоречий Гарри и Альбуса просто щепки летят (а вот не надо было Северусом называть). Лили Луна еще маленькая, но она все чаще поддерживает Альбуса после ссор с отцом. И тоже поступает на Слизерин. И даже влюбляется в Скорпиуса Малфоя.

Однажды Гарри возвращается домой за полночь. И первое, что он слышит – это возмущенные крики детей. Альбус и Лили опять о чем-то спорят с Джинни.

- Дети, успокойтесь, пожалуйста, и идите спать, - звучит увещевающий голос Джиневры. – Папа вас любит, он просто очень устает, но он не забудет про день рождения Ала.

- Так я и поверил! – в запальчивости выкрикивает Альбус. – Ты уже достала со своей женской мудростью! Папа не любит меня! Он любит только своих преступников!

Гарри слышит, хотя домашние пока не слышат его, и не знает, смеяться или плакать. Фраза нелепа в своей абсурдности, но детское отчаяние пробирает его до глубины души. По спине бегут мурашки, а зеленые глаза заволакивают слезы – такой реакции у бывалого аврора давным-давно не вызывают даже самые жестокие преступления. Но разве забыть день рождения сына – не преступление?

Гарри дрожащими руками достает календарь. Ровно 16 лет назад на свет появился Альбус Северус. Его второй сын, которому он дал имена двух своих наставников – в знак того, что великодушно простил их, несмотря ни на что. Единственный сын, унаследовавший глаза Лили.

Гарри входит на кухню, как был, в дорожном плаще, заляпанном грязью, и обнимает Альбуса.

- С днем рождения, Ал. Я люблю тебя. Вас всех, а не преступников. Ты – мое сокровище сокровищ. Прости, что я так долго этого не понимал.

Его сокровищу год, и у его сокровища - страшный недуг. Лиам Вэйфер смотрит на рыжие кудри любимой внучки и не может сдержать слёз. Муковисцидоз - так звучит это страшное слово.

Лиам знал, что магия не всесильна, и её может не стать слишком рано. Его Несси может не успеть влюбиться, не успеть повидать мир, не успеть завести семью. Несси поступила в Хогвартс, и Лиам решил остаться с ней в школе на ставке главного колдомедика. Лиам тратит всё свободное время на поиск лекарства, Лиам почти в отчаянии.

Лиам заходится приступом кашля, и его Несси бежит к нему, страшно напуганная. Ванессе уже четырнадцать, и несмотря на болезненную бледность, девочка довольна красива. Лиам отмахивается, что это его к старости замучил бронхит, но на деле он каждый день заполняет свои лёгкие слизью, имитируя болезнь, чтобы найти лекарство. Ванесса обнимает дедушку, и просит его не перенапрягаться в его-то годах. В её возрасте все взрослые выглядят стариками, хотя на деле ему нет ещё и шестидесяти.

Лиам отодвигает ширму, и видит её кузена и её нового друга. Мальчишки между собой явно не ладят, спорят, как должен выглядеть вурдалак, а Ванесса тихо смеётся. Ей даже не грустно, что она сейчас на больничной койке, а по жизни буквально прикована к портативному кислородному баллону. Ванесса выглядит так, будто её болезнь - сущий пустяк. Лиам улыбается, глядя на счастливую внучку.

Проходят месяца, и ранним сентябрьским утром к нему забегает одна из учениц. Лиам прекрасно знает Даниэль, и знает, что эта бойкая девочка - подруга его Несси. Девушка мнётся, смотрит куда-то в окно, а потом, донельзя покраснев, наконец-то просит противозачаточное зелье. Лиам знает, что у Даниэль сейчас никого нет, но Даниэль всегда готова помочь своим близким друзьям. Лиам знает: это его внучка готовится стать женщиной. И от этого становится тепло на душе, пусть и знает, что его внучке всего лишь шестнадцать.

Годы идут, и Лиам сидит на скамье в первом ряду на её свадьбе. Некогда новый друг теперь стоит у алтаря, а Ванесса - идёт к нему, и голова её накрыта белой фатой. Лиам пытается сдержать слёзы, и он никогда не был так счастлив, как в этот день. Лиам очень сильно боялся, что этот день никогда не настанет.

Лиам сегодня отдал почти все свои деньги в госпиталь, и скоро Ванессе сообщат об операции. Лиам подарит ей на свадьбу её новые лёгкие.

Его сокровищу двадцать три года. Его сокровище будет жить ещё много лет.

Тихий омут

Скорей ныряй в мой тихий омут, ты нравишься моим чертям.

Тяжела жизнь в тринадцать лет — сказала одна героиня.

Джинни со стыдом вспоминает, какой глупой она была всего пару лет назад. Смешная и наивная влюбленная девчонка — разве бывают влюбленные в 11 лет? Мама, папа, братья, подруги, учителя, мамины журналы — все говорят, что так не бывает. Значит, она ошибка? Нетрудно догадаться, что глупышка Джинни решила, будто делиться с мертвой тетрадкой лучше, чем с живым человеком, который может высмеять и больно ранить. Вот только была ли та тетрадка такой уж мертвой?

Свет давно погас, и на миг ты берешь опять свой дневник, будто чей-то сон вся тетрадь, будешь вспоминать, будешь вспоминать. Да уж, забыть об этом никогда не получится. А сон, к сожалению, был не ее — дурашка Джинни провалилась в дьявольский сон проклятого Реддла, который управлял ее тайными страхами, прикинулся добреньким и понимающим. А потом начался кошмар — Джинни не могла вспомнить, что она делала секунду назад, а в школе происходили страшные нападения. Когда Джинни поняла, что это она, пусть и невольно, ко всему причастна, сердце словно сжала стальная рука — что, если Гарри теперь преисполнится к ней отвращения?

Каждого листа жизнь своя, дрогнула рука, плачешь зря — ой, как зря она питала своей жизнью искалеченную душу Тома Реддла, а он лишь смеялся. «Бедняжка Джинни поверяла мне свои ничтожные горести — ее дразнит брат, ей приходится учиться по подержанным учебникам. Как слаба ее надежда понравиться могучему, великому, прекрасному Гарри Поттеру…» Впрочем, это участь всех, кому не протянули вовремя руку помощи близкие — потом они доверяются тем, кому явно не стоит доверять.

Снова твой дневник промок насквозь от наивных слез, ты ему доверишь все мечты, знает он и ты, только он и ты — а лучше бы не знал. Лучше никому не доверять — и со второго курса Джинни больше не секретничает ни с людьми, ни с тетрадкой. Нельзя быть слабой. Нельзя лить слезы. Нельзя чувствовать, нельзя любить — это наказуемо. Всю лавину чувств Джинни хоронит внутри себя, точно под спящим вулканом.

Разумеется, это вредно. От этого можно даже заболеть. Люди говорят: «все равно», им тебя понять не дано. Вредный и противный Драко Малфой смеется ей в лицо:

— Не думаю, что Поттеру понравилось твое послание.

Где этому самовлюбленному мерзавцу понять, что за чувство такое заставляет открывать свою душу, говорить другому человеку слова любви — святые слова, единственные, что делают человека человеком, если вдуматься.

Прозвенит звонок, он другой понесет портфель, понесет домой — а ведь надо еще и пережить Чжоу, ну пока этот герой додумается, что ценить надо не смазливую предательницу, а ту, что верит и ждет именно тебя. Сколько же слез Джинни пролила в подушку! Время идет, третий курс, четвертый, пятый, а Джинни все так же не замечает никто, словно она — пустое место. И главное — ее не замечает Гарри.

Лаванда приносит девчачий журнал, и по тесту, который проходит Джинни, становится ясно, что юная Уизли скрывает в себе вулкан страстей. Джинни 16, и она понимает, что больше не хочет хоронить себя заживо. Джинни видит сияние в глазах Дина Томаса, и откликается на него, и решается на первый поцелуй — робкий и нежный, за ним следуют другие — более решительные. Это жизнь. Это все — ради жизни на земле. А не для того, чтобы медленно сходить в могилу. Ведь магический мир опасен, в нем повсюду подстерегает тьма, Пожиратели, у Джинни уже достаточно жизненного опыта, что мы можем жить только сейчас или никогда.

Прогони печаль, прогони, будут день и ночь все твои. Если бы Джинни все это время знала, что именно ей предстоит стать женой Избранного и матерью его детей, окружить его заботой и залечить все раны. На то благословение всего магического мира и его утраченных без времени родителей, если на то пошло. Такова судьба, которая по достоинству вознаградит честную, смелую, верную девочку. Ведь что может быть прекраснее любви?

Ты себе не лги, ни к чему, позвони сама, позвони ему. И однажды она понимает, что нет ничего зазорного, чтобы первой признаться в своих чувствах, потому что любовь — это та великая сила, что может победить даже Лорда. Потому что именно любовь заставила Северуса Снейпа раскаяться и помочь Избранному. Потому что именно любовь билась в сердцах всех участников Ордена и заставляла их защищать мир на земле. Потому что именно любовь — та сила, отсутствие которой сгубило проклятого Реддла.

И спящий вулкан взрывается, и тихий омут внезапно оказывается не таким уж тихим. Но главное — что Джинни до сих пор жива. И Гарри жив. Вопреки всему. Значит, у них есть будущее.

Вайолет Гринграсс знает, что ей нужно себя контролировать.

Вайолет знает, что она спящий вулкан.

Вайолет смотрит на потёкшую тушь на лице матери, и не может сдержать слёз. Нет, ей не жалко Дженьюари; Вай страшно за саму себя. Вайолет пять, и она убегает от материнских поцелуев, потому что от Джен несёт табаком и текилой. Вайолет не знает, как пахнут ромашки, а как - васильки, но Вайолет легко отличит запах текилы, виски и джина, и знает, что хорошая водка почти не пахнет.

Вайолет смотрит на серые глаза матери, и понимает, что она вырастет такой же, как мама.

Такой же красивой.

Такой же сукой.

Маму не принято называть сукой. Вайолет искренне пытается себя сдержать. А потом младший брат так называет маму в лицо. Вайолет восемь, и Вайолет плачет, когда мама уходит из дома. Вайолет страшно, что она тоже когда-нибудь бросит свою семью.

Когда в школе популярные девчонки впервые пробуют сигареты, Вайолет отказывается. Вайолет закатывает глаза и делает вид, что она здесь самая умная, а её собственная популярность катится в пропасть. Пока все девочки учатся флиртовать с мальчиками, Вайолет в свои тринадцать лет получает прозвище кудряшка Сью и карбункулы на носу заклинанием. Вайолет терпит, как и терпела до этого. Вайолет помнит, почему ей нужно себя контролировать. Вайолет продолжает врать в письмах, что у неё здесь много друзей.

Вайолет пятнадцать, и она шантажирует братьев, чтобы те не лезли в её личную жизнь, и ничего не рассказывали отцу. Ей донельзя трудно дышать, и она почти сорвалась. Вайолет красит кончики волос в розовый и бирюзовый, и губы - розовым блеском. Вайолет надеется, что маленькое бунтарство предотвратит больший бунт. Но блеск размазан до самой скулы, а на ягодице синяк от чужих пальцев. Вайолет сбегает со свидания до того, как всё зайдёт поздно.

Но Вайолет шестнадцать, и гены берут своё. Люди вокруг всё чаще замечают, что Вай - дочь вейлы. Парни провожают очарованным взглядом, а девушки - зелёной завистью. Вайолет прилагает все силы к учёбе, и почти не вылезает из кабинета зелий. Вайолет мечтает стать парфюмером и открыть свой бутик, но точно не в сказочной и прекрасной Франции. Вайолет знает, что чопорный и хмурый Лондон ей под стать. Вай старается общаться лишь с профессором Снейпом, чтобы не искушать ни себя, ни других.

А после ловит себя на том, что при разговоре с профессором часто закусывает перо и накручивает светлый локон на палец.

Вайолет заканчивает Хогвартс с отличием, а потом начинается война, и ей наконец-то не до собственных проблем. Вайолет держит траур как можно дольше, потому что боится расслабиться и жить счастливо.

В Германии она учится дальше, здесь её колледж. Вайолет находит подруг, но каждую пятницу отказывается от вечера в пабе. Вайолет знает, что подруги считают её скучной, но ничего не может с этим поделать.

Подруги подливают в её сок немного водки, потому что любой другой алкоголь Вайолет тут же почует. Вайолет пьянеет крайне медленно, но с каждым глотком её сознание притуманивается.

Вайолет просыпается в чужой квартире. На кровати два голых юноши.

Вайолет рыдает в туалете, ведь она так напилась, что даже не помнит свой первый раз. Вайолет очень хотела, чтобы он был особенным.

На выходе из квартиры на неё случайно проливает кофе пробегающий молодой человек. Он неуклюже извиняется, явно смущаясь, и его трудно понимать из-за странного акцента; через пару дней Вайолет выяснила - норвержского. Юноша оказался волшебником, как и она сама, и был в Кёльне на конференции, посвящённой изучению медицинских свойств какой-то водоросли. Он был вежлив, учтив и галантен, а Вайолет была впервые так очарована, что уже со следующего семестра училась с ним в академии в Исландии, бросив Германию. Вайолет знала, что она играет с огнём, но ничего не могла с собой поделать: юноша был эмоционально туп и не особо разговорчив, но бесконечно мил.

Вайолет вышла замуж почти сразу, как узнала о беременности.

Вайолет не знала, поступает ли она правильно, ведь она не была счастлива.

Холодность и чопорность быстро ей приедались, но Вайолет держалась за семью, как могла. Стала домохозяйкой, отказавшись от идеи собственного бутика, лишь бы быть хорошей женой. А через месяц уже пробовала себя в качестве библиотекаря. А ещё через два - погрузилась в курсы садоводства. Её тяготила семейная жизнь, и от неё всё чаще пахло текилой вечерами. Маленький Клаус просил рассказать ему сказку и поцеловать в лоб на ночь, а она боялась, что он будет воротить нос от её пьяного дыхания. Вайолет всё чаще ночевала в комнате для гостей.

А потом и вовсе у любовников.

Вайолет пришла в себя, когда посмотрела на разбитую на полу вазу. Клаус только что назвал её сукой. Ему пять, точно так же, как её младшим братьям в тот день.

Вайолет Гринграсс знала, что ей нужно себя контролировать.

Вайолет Гринграсс знала, что однажды вулкан точно проснётся, и она будет себя ненавидеть.

"Сегодня ты умрёшь."

Это была глупая детская игра на Хэллоуин, и в ней были жуть какие страшные предсказания, над которыми все смеялись.

Клаус смеялся громче всех.

Клаус всегда смеётся громче всех, если ему грустно или страшно.

Альдер искоса смотрит на него: Альдер всегда подмечает подобные вещи, ведь он его лучший друг. Альдер промолчит, как и всегда, ведь Клаус терпеть не может, когда кто-то лезет к нему в душу.

А в душе у него сплошная пустота и страх смерти.

Приступы паники начались сразу после развода родителей. Они накатывали тогда, когда Клаус начинал чувствовать себя хоть самую чуточку лучше, как самое извращённое чувство вины. Ты не можешь быть счастлив. Твоё счастливое существование прервалось. Ты - лишь жалкая оболочка Никлауса. Никлаус Гринграсс-Этельвульф уже мёртв.

Годы шли, и Клаус всячески доказывал себе из раза в раз, что он живой; вот же он, бежит и хохочет, как одурелый, задирает юбки всем мало-мальски красивым девчонкам, срывает уроки и веселится. Сейчас от панических атак уже почти ничего не осталось, и лишь раз в пару месяцев Клауса преследует мысль, что сегодня он точно-точно умрёт, и ему надо бежать и спасаться.

Клаус ещё ничего не успевает сказать, но Альдер уже знает: сегодня будет новая вечеринка, а значит, за Клаусом надо будет следить.

Никлаус был прекрасен в собственном саморазрушении: каждый его проступок пропитан юношеским максимализмом и злобой, Клаус отвечал всем требованиям новомодного термина "красный флаг". Чем старше он становится, тем дурнее становились его привычки: к слишком раннему цинизму прицепилась уже не детская, а вполне осознанная жестокость, к жестокости - газлайтинг, к газлайтингу - курение, к курению - алкоголь, к алкоголю - беспорядочные половые связи, а к беспорядочным половым связям уже и лёгкие и не очень наркотики. На любые попытки помочь ему Клаус всегда отвечал агрессией и унижениями, тем более - публичными.

И единственный шанс спастись от Никлауса - не приближаться к Никлаусу.

Не смотреть в его печальные глаза.

Не смотреть в его фальшивую улыбку.

Не смотреть в него.

И Клаус уже и не знает, радоваться ли ему этому дурацкому предсказанию. Сегодня он точно-точно умрёт. Демоны под кожей успокаиваются.

Предсказание приносит проклятое облегчение.