Женя прищурился как кот на солнышке и улыбнулся. Лицо его тут же покрылось паутиной морщинок в разных местах: возле глаз, в уголках губ, и стало мягче. Исчез стержень военного и на мгновение открылась завеса, за которой скрывалось что-то хрупкое, нежное, уязвимое. То, что не показываешь всем, а только особенным, важным.
Таня невольно поддалась навстречу. Пепел падал на пол и забивался в щели, но ей было плевать. Она с жадностью всматривалась в мимику Жени, которую, сегодня, видела в первый раз. "Красивый" - подумала Романюк. "И правда странно, что до сих пор один".
Таня вдруг нахмурилась. В голове вдруг появилось такое, после чего хотелось поколотить Женьку, если окажется правдой. Взгляд скользнул по мужской руке. Сперва по ошибку метнулся на левую, затем перепрыгнул на правую. Искал след от обручального кольца. "Ну не может всё быть так хорошо!" - упрямо думала Романюк, но так и не смогла найти доказательства.
- Ну, раз уж ты такая умная, Таня, - голос Жени прозвучал насмешливо, даже игриво.
Девушка дернулась, но тут же взяла себя в руки и выпрямилась. Вздернула горделиво подбородок, будто совсем не испугалась звука. Нет, не испугалась, а сердце... Да оно всегда так часто бьётся!
- То тебе лучше бы самой это и выяснить. А то, вдруг, не дай Бог, тоже подойдёшь под мои предпочтения.
Лицо Тани вспыхнуло. Она надулась, напоминая лягушонка в брачный сезон. Рот открылся, закрылся, открылся, закрылся. "Не дай Бог? Это что же, так не хочет, чтобы я стала его невестой?!" - возмущению не было предела и внутри Романюк кто-то невидимый нажал на педаль. Чувства вспенелись, забурлили.
Таня взметнулась, напоминая разъяренную кошку. Рука дернулась, потянулась к физиономии Жени, но он не позволил. Нет, даже не увидел, что девушка собиралась его ударить. Просто сжал и притянул к себе плотнее. Романюк застыла, но подбородок горделиво вздернула.
- Танцевать, конечно, тоже важно, но есть кое-что ещё, - Женька сделал театральную паузу, игриво приподнимая бровь. - Я ведь не зря сказал тебе, что всё, что мне нужно, - это чтобы было весело. Ты ведь, наверное, понимаешь, что идеальная невеста должна не только танцевать, но ещё и не уставать от моих шуток. Это ключевое, между прочим.
Он отстранился и Таня на это лишь фыркнула. Обида всё ещё клокотала внутри и делала девушку похожую на нервную лошадь или напуганную кошку. Исчезла эта лёгкость и живость, которой так восхищался Женя. Во всяком случае, в тот момент.
- Так что, Таня, может, ты и станешь той самой, которая на деле разгадает, какая мне нужна невеста? У меня, честно говоря, есть свои подозрения на этот счёт.
Романюк хмыкнула, а затем звук резко оборвался. Замолчала, будто подавилась собственным ядовитым смешком. "Так "Не дай Бог" - от меня что ли исходило?" - догадалась, наконец, Татьяна.
Она захохотала. Звонко, как умела только Романюк - передразнивая ворон, что качались по утрам на ветке возле её окна. Скользнула к Жене и почти вплотную прижалась. Ладонь легла на щеку мужчины, чуть колючую от едва заметной щетины.
- Стоит заметить, что у меня скверный характер, - Таня недовольно цокнула языком и закатила глаза, будто подтверждая свои слова. - Я плохо готовлю, потому что у меня нет времени поесть. Я до ужаса ревнивая. А ещё... - она задумалась. - Я пью, курю, ругаюсь матом. - Таня вздохнула. - В общем, не невеста, а одно сплошное разочарование. Нет, но если ты хочешь... - Романюк стала оттягивать щеку мужчины. - То можно и подумать.
Таня перестала мучить щеку Жени. Отстранилась и снова полезла на подоконник. Зачиркала спичкой.
Она рассмеялась в ответ - не деликатно, не жеманно, не так, как это делают вежливые собеседницы, прикрывая рот ладонью. Нет. Её смех вырвался на свободу, как стая птиц из раскрытой клетки: громкий, захлёбывающийся, почти наглый. Не тонкий перелив хрустальных колокольчиков - а колокол, звучащий на весь храм, ударяющий прямо в грудную клетку, вызывая вибрацию в рёбрах.
Женя вздрогнул, как от удара током, и невольно улыбнулся. Этот смех будоражил, как леденящая вода на загорелой коже. Он был слишком ярким, слишком настоящим - и оттого красивым. Искренность Тани хлестала по лицу, как ветер - неожиданно, но освежающе. Её смех не просил разрешения, он просто был. И именно это ему в ней нравилось.
А потом случилось то, чего он не ожидал.
Желание подкралось к нему внезапно. Не то, которое обычно прячется в животе и оживает ближе к полуночи, а другое - странное, необузданное, почти детское в своей импульсивности. Ему вдруг захотелось укусить её. Не страстно - а по-своему нежно, дразняще. Так, чтобы зубами прижаться к самому краю её подбородка, чуть покусывая, цепляя кожу, чувствуя, как она реагирует. Представление вспыхнуло в его голове с такой остротой, будто оно уже происходило.
Он наклонился. Чуть ближе. Настолько, чтобы почувствовать тепло её дыхания. Настолько, чтобы заметить, как мелко дрожит ресница, зацепившая луч искусственного света. Настолько, чтобы, протяни он язык, - коснулся бы еле заметной ямочки над её верхней губой.
Но не коснулся.
В последний миг он остановился, словно кто-то невидимый схватил его за ворот и рванул назад. Его дыхание стало тяжелее, он едва заметно сглотнул. "Нет, дружок, ещё не сейчас".
- Стоит заметить, что у меня скверный характер. Я плохо готовлю, потому что у меня нет времени поесть. Я до ужаса ревнивая. А ещё... Я пью, курю, ругаюсь матом. В общем, не невеста, а одно сплошное разочарование. Нет, но если ты хочешь... То можно и подумать.
Её пальцы вдруг легли на его щеку - сначала несмело, будто на пробу, будто Таня сама не до конца осознавала, что делает. А потом сжались, мягко, с ленивой решимостью. Подушечки пальцев провели по коже, чуть оттянули, как будто играючи.
Он замер. Жест был странный - почти дерзкий, слишком личный, слишком домашний. Такой он терпеть не мог. В других он вызывал у него раздражение. Казалось бы, ну что тут такого? И всё же - каждый раз ощущалось, будто его границы размывают, стирают без спроса.
Но теперь... он не отстранился.
Не моргнул. Не отдёрнул лицо. Наоборот - позволил. Даже, может быть, поддался чуть ближе, будто не заметил собственного движения. Её пальцы пахли табаком, чем-то мятным, и тем особенным, что бывает только у женщин, которых хочется прижать к себе сильнее, чем дозволено.
И, что удивительно, внутри него не вспыхнуло раздражение. Ни тени отвращения. Только странное тепло разлилось под кожей.
Женя перевёл взгляд на Таню.
- Ты вообще всех так треплешь? - пробормотал он с хрипотцой в голосе, не отводя взгляда, и уголки губ его едва заметно дрогнули в почти улыбке. - Или мне особая честь выпала?
Женя отстранился на полшага, медленно, не отводя взгляда. Проводил её взглядом, пока она грациозно, будто танцем, снова забралась на подоконник. Чиркнула спичкой, и в рыжем свете огонька её лицо снова стало полутеневым - загадочным и колючим. Он вздохнул. А потом, не двигаясь с места, произнёс:
- Всё это ты зря, Татьяна.
Он сказал её имя почти шепотом, будто пробуя на вкус.
- Думаешь, если напугаешь, я разбегусь?
Он медленно подошёл ближе, с той ленивой, почти хищной походкой, которую сам не замечал. Встал прямо перед ней, упёрся ладонями в подоконник по бокам от её бёдер, окружив, но не прикасаясь.
- Ты мне тут весь каталог своих "недостатков" выдала, будто это объявление на доске почёта, - он усмехнулся, и в уголках его губ заиграли тени. - А я вот сижу и думаю... может, ты просто проверяешь, не сбегу ли?
Он наклонился чуть ближе. Дыхание коснулось её виска.
- Знаешь, кто пугает меня больше всех? - он перешёл на шёпот. - Те, кто слишком старается быть хорошими. Потому что они обычно первыми бросают. А ты... ты хотя бы честная. Прямо с порога: "Я катастрофа". Это вызывает уважение.
Он не дотрагивался до неё - нарочно, с упрямой решимостью человека, который знает: стоит позволить себе хоть каплю - и унесёт, затянет в водоворот. А Женя не хотел терять контроль. Пока что.
Но взгляд… Взгляд не отрывался.
Он скользил по ней, как ладонь, будто бы касался без прикосновений - нагло, откровенно, с той самой настойчивой нежностью, которая заставляет кожу вспыхивать от жара. Взгляд блуждал по лицу, задерживался на губах, словно разгадывал их вкус, скользил по изгибу шеи, будто примерялся, куда положить губы. Он любовался её улыбкой так, словно она была единственным светом в комнате. И казалось - коснись он её сейчас, всё бы рассыпалось: разговор, вечер, напряжение, которое вибрировало в воздухе, как электрический ток.
Он смотрел с тихим, почти звериным голодом - не хищным, нет. Скорее, каким-то трепетным. Как смотрят на что-то дорогое, запретное, своё. И в этом взгляде было столько сдержанной страсти, что Таня чувствовала его почти физически - как будто пальцы Жени касались её плеч, будто дыхание скользнуло по ключице, будто губы уже нависли у самой щеки, не решаясь коснуться.
- Ты забыла, я же военный, - сказал он, чуть склонив голову, и в его голосе прозвучала почти детская, упрямая гордость. - Меня так просто не спугнёшь. Я цепкий, как пес на привязи. Вгрызусь - и не отпущу.
Он подмигнул ей быстро, будто вспышка, и неторопливо направился к раковине. Каждый его шаг был будто чуть громче, чуть тяжелее, чем нужно, как будто нарочно - чтобы успокоить напряжённую тишину. Вода хлынула с резким плеском, разбиваясь о металл, и на мгновение заполнила собой весь кухонный мир.
Женя откинул дверцу холодильника, заглянул внутрь с видом опытного разведчика, обшаривающего руины в поисках припасов. Таня не врала - холодильник выглядел так, будто ей и правда не хватало ни сил, ни времени на готовку.
Прошло минут десять - и на кухонный стол с лёгким глухим стуком опустились две тарелки. Пар поднимался от нехитрой еды - жареные яйца с помидорами и чуть поджаренным хлебом. Просто, но с заботой, со вкусом, как умел Женя.
Он уселся напротив и подался вперёд, опершись на локти. Глаза сверкнули лукаво, и в голосе прозвучала та самая его фирменная, слегка насмешливая доброта:
- Кушай, вредная. А то говоришь, что времени нет, - с усмешкой бросил он. - Если б моя невеста начала в обмороки падать, это был бы позор. Скажи, что у тебя есть выпить. Я бы не отказался от рюмашки-другой водочки.
Мечи блестели, переливались как чешуя рыб в озерной глади - ослепительно красиво и столь же опасно. Тела принцев напрягались, отражая удары друг друга. Шуточная схватка, но одно неосторожное движение и кто-то мог лишиться головы или вспороть живот противника.
Третий принц застыл. На лбу выступила испарина. Он сделал глубокий вдох и гибкий поворот. Ещё немного и рука ударит сбоку, лишая соперника всякого преимущества, но братец почему-то медлил.
- Как страшна гордыня в бою! - прошипел Йи.
Он взметнулся, будто ядовитая змея видя опасность. Удар и третий принц пошатнулся. Теперь настала его очередь отражать удары брата, не давая лишить себя головы.
Каким бы гибким и изворотливым не был Йи, Линг всё равно оказался умелым. Тычок в плечо, совсем как в детстве, когда они спорили о мелочах, и четвёртый принц потерял равновесие. Меч взметнулся в воздух, а затем застыл. Кончик коснулся живота, не позволяя выдохнуть.
Поединок закончился не в пользу Йи.
- Я впечатлена, - голос жены заставил обернуться.
Мэйлинь стояла и лёгкий ветер трепал рукава её одежды. Только сейчас Йи заметил, как сильно она изменилась за этот месяц. Из простой девушки жёнушка превратилась в ту, кто мог затмить своей красотой саму императрицу. И он был этим несказанно горд.
- Бросьте, это совсем не тот результат каким можно гордиться или восхищаться, - Йи усмехнулся, но прозвучал слегка раздражённо.
Она посмотрела на него и четвёртый принц неосознанно вытянулся. Выглядел он сейчас совсем не так, как полагалось императорской особе.
- Отдыхайте, супруг… Вечером я буду ждать вас.
Мэйлинь склонила голову и покинула арену. За ней потянулась вереница верных слуг. А Йи так и остался на месте, провожая девушку заинтересованным взглядом.
Двери распахнулись и покои жены встретили Йи ароматом благовоний и её горящим взглядом.
- Супруг, - Мэйлинь кротко поклонилась.
- Разве обязательно делать это наедине? - с улыбкой поинтересовался принц.
Девушка не ответила, а лишь кивнула в сторону небольшого столика, усыпанного роскошными подушками.
- Я велела подать травяной чай и немного мёда. Он помогает расслабиться после долгого дня.
Она вдруг скользнула к нему за спину осторожной тенью. Ладони опустились на плечи, надавили и с губ Йи слетело сдавленное мычание. Мышцы под тонкими пальцами напряглись, точно струны, и никак не хотели смягчиться.
Мэйлинь наклонилась ближе и тёмная прядь щекотнула лицо принца. Нос уловил тонкий аромат жасмина. Так странно, Йи не замечал чем пахла его жена до этого момента.
- Пир Стрекоз - важное событие, но сами вы… хотите ли в нём участвовать? Если отбросить волю Его Величества, если подумать только о себе…
Мэйлинь вдруг отстранилась, заглядывая супругу в лицо.
- Хочу, - Йи ответил, не раздумывая. - Разве это не повод показать себя? Ты бы не хотела?
Ладони Мэйлинь продолжали разминать плечи четвёртого принца, сначала осторожно, а потом всё более настойчиво, когда с его губ сорвался сдавленный, невыразимый звук. Сильные, но измотанные мышцы под её пальцами постепенно расслаблялись, и каждый её жест становился всё увереннее, ощущая его тело под собой. Её ладони не были подготовлены к физическому труду и быстро запылали от напряжения. Несмотря на это, Мэйлинь продолжала с упорством, которое она сама едва осознавала. Она чувствовала, как её дыхание становится всё глубже.
Он снова глубоко вздохнул, и его тело слегка напряглось от её прикосновений. Это было уже не столько массирование, сколько неосознанное желание снять с него последние оковы усталости - и ещё больше оставить его зависимым от её рук.
- Хочу. Разве это не повод показать себя? Ты бы не хотела? - его ответ был быстрым и прямым, в голосе не было ни малейшего сомнения.
Её глаза зажглись огоньком, и, поднявшись с подушек, она протянула ладонь своему супругу, позволяя ему взять её руку.
Он встал, и его ладонь осталась в его крепком, но тёплом хватке. Каждый шаг был лёгким и неторопливым. Она не оглядывалась, но его присутствие ощущалось с каждым её движением, с каждым шагом, когда она двинулась в сторону постели, её пальцы не размыкали ладонь принца, ощущая его тепло.
- Мне понятно Ваше желание показать себя, - в её голосе появилась какая-то неуловимая, почти играющая нотка. Это была не просто фраза. Это был вызов, который она оставила за собой, не глядя на него, не изменяя темпа.
Она внезапно остановилась у самого края постели - как будто между ней и шелковыми подушками раскинулся не шаг, а пропасть, которую нужно было преодолеть с особым, почти священным намерением.
Пальцы потянулись к алому поясу её ханьфу, дрожащие, но решительные. Узел поддался с тихим шелестом. Пуговицы одна за другой соскальзывали из своих петель - щёлк, щёлк, - и алый шёлк струился вниз по её телу прежде чем упасть к её ногам. Воздух в покоях внезапно стал гуще, словно пропитался жаром её смущения.
Мэйлинь стояла перед ним, обнажённая, хрупкая и трепетная, но не разрывала зрительного контакта. Щёки горели, как под ударом раскалённого железа, но её взгляд оставался твёрдым, решительным. Это был один из тех советов, что дала ей Тин. Один из тех секретов, что она сама нашла в атласах женской утончённости, перечитывая их по ночам, сердце стучало в висках от смущения и любопытства.
Тонкие пальцы медленно, почти лениво, потянулись к его одежде. Она не торопилась - вовсе не из-за запутанных узлов. Нет, она играла. Поддразнивала. Плела невидимую сеть предвкушения и желания, заставляя каждую секунду казаться вечностью.
Одежда принца скользнула с его плеч - тяжёлая, богатая ткань повисла, открывая его тело. Кончики её пальцев прошлись по обнажённой коже - чуть касаясь, словно пламени. Она ощущала под пальцами силу, тепло, напряжение, и её дыхание невольно сбилось. Теперь в её прикосновениях было нечто большее, чем просто робость. Больше, чем наивное любопытство. Она училась. Понимала. Искала ответы на языке кожи и дрожи.
- Вы доверяете мне? - спросила она тихо, почти шёпотом, будто боялась спугнуть магию, которую они только начинали создавать.
И, не отводя взгляда, медленно, сдерживая каждый инстинкт, что звал её сбежать или прикрыться руками, Мэйлинь стала опускаться на колени перед ним. Её сердце колотилось так громко, что казалось, его может услышать вся крепость. Колени подгибались не от страсти - от смущения.
Труднее всего ей давалось именно это - не потупить взгляд, не спрятаться в жестах. Оставаться открытой. Смотреть ему в глаза, даже когда собственные ресницы дрожали, а внутри всё сжималось в тугой комок. Ей казалось, что он может видеть её насквозь. Видеть, как пылает в ней желание - и страх. Восторг и стыд. Смелость, которая родилась не от знания, а от чистого, безрассудного влечения.
Тин советовала ей подождать. Сохранить этот момент на потом, чтобы однажды удивить принца. Но теперь, когда он стоял перед ней, когда его глаза были прикованы к её движениям, когда его дыхание стало глубже, - Мэйлинь знала, что не хочет ждать.
Потому что она тоже хотела показать себя. По-своему. В этом была не просто женская хитрость или дворцовая игра - это был её жест, её выбор, её признание в той новой, ещё не до конца понятной любви, что стремительно разгоралась в её груди.
Пальцы обхватили его плоть. Двигались медленно, почти благоговейно - с такой осторожностью, будто прикасалась не к телу, а к тончайшему фарфору, способному треснуть от малейшего давления. Она будто боялась сломать его. Чувствовала, как его возбуждение твердело между её пальцами, становилось более влажным.
Её губы дрожали, приоткрытые от прерывистого дыхания. Оно то замирало, то срывалось горячими порывами. Внутри всё кипело: волнующий, незнакомый жар нарастал, будто кто-то зажёг свечу где-то под рёбрами.
Её взгляд то и дело норовил упасть - туда, где скользили её пальцы, где твердела его плоть, утопая в солоноватой смазке. Но она заставляла себя - с трудом, с напряжением, - смотреть ему в глаза. В них она искала одобрение, ласку, уверенность, а может, и отражение собственной храбрости.
Щёки её пылали, как будто по ним провели горячим металлом. Но это уже был не просто стыд. Это было возбуждение - странное, пугающее, почти дикое. Оно просачивалось под кожу, растекалось по венам, вызывало дрожь в коленях и влажность в ладонях. Она чувствовала себя кем-то другим - женщиной, способной соблазнять, заставлять ждать, дерзать, и сама от этого образа пьянела.
То, что ей предстояло сделать, всё ещё вызывало смущение, почти отвращение к самой себе - та самая часть её, воспитанная в свитках приличий и речах наставниц, шептала о грехе, о падении, о недопустимом. И, в этот момент, Мэйлинь впервые в жизни ощутила противоречивое, опьяняющее наслаждение быть именно такой - падшей, желанной, трепещущей и дерзкой одновременно. Как женщина из уличных сказаний, та, что могла быть куплена за погнутую медную монету… но владела сердцами целых империй.
Мэйлинь потянулась к члену губами. Она всё медлила. Не спешила сделать самое главное, хотя каждый миг промедления тянулся, как тончайшая нить, натянутая до предела. И всё же она продолжала оттягивать момент - не только ради того, чтобы разжечь его желание до предела, заставить гореть в нетерпеливом огне предвкушения, но и из-за чего-то другого, более личного, более хрупкого. Страх. Смущение. Они сидели в ней, спрятанные где-то между ребром и сердцем, и не желали отпускать.
Когда её язык, осторожный и робкий, коснулся его плоти, солоноватый, пряный вкус заполнил её рот. Он был живым, чужим, плотским - и это потрясло её. Вкус желания, вкус мужчины, вкус шага, который невозможно было сделать наполовину.
Мэйлинь не выдержала - веки опустились, как тяжёлые шёлковые занавеси. Не только от стыда, что жгло лицо и шею, будто её окатили кипятком. Но и от чего-то более глубокого, сокровенного. Странное, тёмное, невыразимо плотское возбуждение захлестнуло её, как волна, накрывшая с головой.
Её язык стал двигаться увереннее, свободнее, скользя по плоти. Казалось, он пытался вылизать его дочиста.
Слюна, сладкая от возбуждения, тянулась за каждым движением её языка в тонких прозрачных нитях, пока не начала собираться на губах и подбородке. Сначала едва заметная влага, потом всё более ощутимая - и вскоре она почувствовала, как она бурлит в уголках рта, как тёплая пена, белая и пушистая, - не от отвращения, а от предела желания, от его тяжёлого, властного дыхания, что бил в её волосы и кожу, как летний ветер перед бурей.
Каждое движение языка, каждое касание губ будто отзывалось эхом внизу её живота.
И в эту секунду, отдавшись странному порыву, она обхватила головку губами. Рот не заглатывал член слишком глубоко - Мэйлинь боялась. Она знала - её зубы могли стать для него болью, нежеланным напоминанием об её неопытности, и потому была осторожна, чересчур, возможно даже лишая его чего-то важного - дикого, хищного удовольствия. Но страх сделать больно, оставить отпечаток не ласки, а боли, не позволял ей пойти дальше. В этой близости она была ученицей, тенью любопытства и трепета.
Осторожно Мэйлинь постаралась заглотить глубже. Язык стал её союзником. Тёплый, влажный, он касался его всё чаще, описывая невидимые круги, лениво и одновременно с дрожью. Щёки старались туже обтянуть чувствительную плоть теплом. Она уже не помнила советов из атласов, не вспоминала страниц, исписанных точными инструкциями и поясняющими иллюстрациями - всё это рассыпалось в прах.
Теперь ей подсказывала только плоть - его дыхание, судороги бёдер, то, как он чуть замирал от её касания и как неосознанно выгибался вперёд. Она ловила эти сигналы, как музыку, настраивая свою ласку под его несказанные просьбы. Прислушивалась к себе, к буре, что разрасталась внизу живота, к огню в венах, к сладкой пульсации возбуждения.
Но внезапно - всё оборвалось.
Принц резко подался вперёд, будто оказался слишком близко к краю. Она почувствовала это, увидела это в том, как сжались его пальцы, как вырвался резкий выдох. Член вылетел из её рта со звуком тугой пробки. Мэйлинь замерла, дыхание сбилось, губы влажные и красные от напряжения, а на лице - следы её преданности. Пенящейся слюна вперемешку с его смазкой - всё смешалось в тонкий блеск на подбородке и щеке. Рукой хотелось вытереть, но она не стала.
Отстранившись, она медленно, будто во сне, поднялась, и оказалась на постели. Тонкое тело изогнулось, как стебель лотоса под лёгким ветерком. Она не сказала ни слова - лишь взглядом, чуть прищуренным, полным алой дерзости, подманила его к себе.
Мэйлинь внезапно ощутила, как в её сердце прокрался холодок - тонкий, почти невидимый, как тень стрекозы на водной глади. Что-то было не так. Нечто неуловимое для глаз и ушей, но ощутимое всей кожей, всеми внутренностями. Как будто мир вокруг изменился - едва заметно, но необратимо.
Ей почудилось, будто на неё кто-то смотрит. Не Йи, не Цзинхуа, не Тин. Взгляд, не имеющий лица. Призрачный, вязкий, будто бы возникающий прямо из воздуха, как иней, оседающий на траву до рассвета.
Она положила руку на чайник, как бы невзначай. Пальцы сомкнулись на крышке - прохладная кобальтовая окантовка казалась ледяной, но изнутри пробивалось тихое, убаюкивающее тепло. Белоснежный фарфор был гладок, как шёлк. Однако то, что исходило изнутри, смутило её ещё сильнее.
Аромат был не тот. Не знакомый и утешающий - тот самый, что она выбирала лично: тончайшие нити жасмина, сплетённые с лотосом и каплей мёда, прозрачные, как тёплая весенняя вода. Сейчас же чай пах иначе - плотнее, гуще. Травянистый, с горчинкой, неуловимо напоминающей увядшие листья и дым костра. Почти императорский пуэр, но с примесью чего-то... непрошеного.
- Младшая сестра, что-то не так? - вдруг спросила Цзинхуа, с той самой обезоруживающей наивностью, что могла быть как естественной, так и нарочно безобидной.
Мэйлинь метнула на неё быстрый взгляд. Принцесса сидела, сложив руки на коленях, словно портрет благочестия. В её тоне не было подвоха - и всё же... "Почему она спросила? Почему так внимательно следит?" - мелькнуло у Мэйлинь, но наружу она выпустила лишь беззаботную улыбку.
- Нет, госпожа, - произнесла она, отпуская крышку и наклоняя голову.
Она демонстративно налила чай в свою пиалу, движение было медленным, размеренным. Поднесла чашку к губам, не отводя взгляда от принцессы. Но та казалась невозмутимой, как фарфоровая статуэтка. "Хороша. Спокойна. Кажется доброй. Но можно ли ей доверять?".
Голоса вокруг растворялись в шуме листьев и щебете птиц. Йи что-то говорил, Цзинхуа отвечала, Тин склонилась к столу, разливая чай. Но всё это звучало для Мэйлинь как сквозь ватную пелену - приглушённо, будто под водой.
Она сделала глоток. Один. Чай был горячим, терпким, с лёгким оттенком сушёных слив и едва заметной древесной нотой. Ни горечи, ни кислоты, ни яркости. Напиток казался… слишком правильным. Безупречным до тревоги. Как тщательно подобранный яд.
Тин выпрямилась и пододвинула сладкие лотосы Йи. Плавно, безмятежно.
- Вы не пробуете, госпожа? - её голос был мягок, улыбка - почти ласкова.
- Уже, - Мэйлинь приподняла пиалу, показывая, что глоток сделан.
В этот самый миг ей почудилось - зрачки Тин на миг сузились. Быстро, как вспышка света между листьями. Или это просто игра теней? Пульс гулко ударил в горло. "Почему она спрашивает именно меня? Она следит за мной или за ним? За Йи?".
В её памяти всплыла фраза, услышанная от её служанки: иногда яд не убивает, но ослабляет. Делает движения вялыми, мысли - туманными, сердце - уязвимым. Яд, что не убивает. Яд, что подготавливает жертву.
- Странный чай сегодня, - заключила Мэйлинь, скривившись. - Совсем не жасмин.
Тин вскинулась, как струна. Быстро поднесла чайник к лицу, чуть приподняла крышку, вдохнула аромат.
- Это не тот сорт, - её голос был спокойным, но в нём чувствовалось напряжение, как в перетянутой струне.
Она повернулась к одной из служанок - первой, что попалась под руку.
Мэйлинь увидела, как тронулись скулы Тин. Её лицо оставалось ровным, но под поверхностью явно кипело раздражение. Не сейчас, не здесь, но позже - девочка получит своё.
"Оплошность? Или чья-то воля? Кто-то хотел, чтобы этот чай оказался именно здесь?". За эти дни Тин много говорила о том, что нельзя доверять никому во дворце - любой мог оказаться врагом. Но можно ли было доверять ей самой? Не был ли тот странный порошок, что она с готовностью выпила, ядом?
Она продолжала улыбаться. Извне - всё было как надо: лето, глицинии, чай, беседа. Но внутри её настигала странная тишина. Не покой, нет. Тишина, как в лесу перед бурей. Как в пустом храме, где что-то смотрит из тени.
Она обвела всех взглядом - Цзинхуа, Йи, Тин. Все были красивы, спокойны.
Артём моргнул. Лицо его стало расстерянным, как если бы Руслана увела из-под его носа тарелку полную еды и запихнула в раковину.
- Что? Почему?.. - голос тихий, хрипящий.
Теперь настала очередь Геремеевой непонимающе моргнуть, а затем захлопать глазами, точно кукла Маша.
- А ты не понимаешь? - таким же полушепотом поинтересовалась женщина.
- Если ты думаешь, что мне в тягость… то нет. Мне правда нравится проводить время с ней. С тобой… с вами.
Он затараторил. Голос смазывался из-за алкоголя, но почему-то пьяной себя ощущала именно Руслана. Сейчас Артём был для неё лодкой, что угодила в шторм - не поймёшь в какую сторону посмотрит "нос". Любовники, не любовники, любовники, не любовники. Что он хотел?
- Подожди...
Артём перебил её, но не словами. Мужская рука потянулась через стол и очень аккуратно опустилась на тонкую ладонь. Настолько мягко, что Руслана осознала - последний раз её так косалась школьная любовь и мальчик на первом курсе института. Внутри всё дрогнуло и Геремеева подняла на Артёма глаза. "Нет, только не говори что уже привязалась к нему!" - попросила она себя и тут же виновато прикусила нижнюю губу. Кажется...нет...да...
Большой палец погладил кожу. Затем повторил движение, но уже более уверенно. Повисло молчание, лишь долгий взгляд глаза в глаза и часто бьющееся сердце. И не нужны были никакие разговоры, всё вдруг стало понятно, а может, Руслане только показалось.
- Это из-за того, что я тебе тогда предложил, - твёрдо сказал Артём.
Руслана вздрогнула и мотнула головой. Хотела оспорить, чтобы...не потерять? "А что-то есть разве?" - усмехнулась она про себя.
- Я же... - мужчина осекся. - Я ж не имел в виду... ничего такого. Это ж не значит, что мы теперь... только любовники. Что мы перестанем проводить время... что мне с Юлей не интересно...
Он замолчал, поморщился, будто сама мысль о том, что Руслана подумала о нём так плохо доставляла ему физическую боль.
- Я имел в виду… оставить, как есть... ходить вместе куда-то, сидеть дома, спать... Ну… не спать с другими людьми. Только друг с другом. Как... как этап, что ли.
Последнее Артём буквально выдохнул и Руслана почувствовала, как свалилась тяжесть с плеч. Женщина вдруг встрепенулась, выпрямилась. В глазах появился озорной блеск, с которым она приглашала мужчину на танец в их первую ночь.
- Ты хочешь попробовать? - спросила она.
Уголки губ дрогнули и рот расплылся в лучезарной улыбке. Руслана замолчала на несколько секунд, а затем вдруг рассмеялась. Это не было издевкой, злой усмешкой. Так хохотали люди, когда всё шло просто замечательно - нервно-счастливо.
Она замолчала и задумчиво прислонила палец к губам. Всё ещё продолжала улыбаться и смотреть на Артёма с толикой восхищения. "Если всё это не алкоголь, то может и получится? Всё же не самый плохой вариант" - подумала женщина, продолжая путаться в собственных чувствах.
- Ладно-ладно, - протянула она. - Давай оставим этот разговор на завтра, хорошо? Всё же я хочу услышать это на трезвую голову и убедиться, что ты не передумал.
Взгляд невольно зацепился за настенные часы и Руслана неожиданно поднялась из-за стола, противно скрипнув ножками табуретки по полу.
- Мне уже пора. Завтра единственный выходной. Хотела забрать Юлю пораньше из сада. Ещё надо суп сегодня сварить, чтобы завтра побольше побыть с ней.
Она заметалась по кухне, складывая грязную посуду в раковину.
- Давай я сейчас помою, а потом мы с Таней пойдём. Поторопишь их?
Артём почти физически ощутил - в Руслане что-то изменилось. Неуловимо, как ветер, который внезапно меняет направление. Будто с её плеч соскользнул невидимый груз, свалился на пол и исчез беззвучно, как сон, которого не удержать по утру. В ней появилась лёгкость - не та, что бросается в глаза, а тонкая, трепетная, как первый вдох после долгого молчания.
Он смотрел на неё, и что-то в глазах Русланы сверкнуло. Неуловимые искры - проблески того, кем она бывает, когда не приходится держать в себе всю тяжесть мира. Свет качнулся в глубине её зрачков, точно отразился от воды.
Она ещё не успела ничего сказать. Ни одного слова, ни даже кивка. Но Артём уже знал. Чувствовал это под кожей, в груди, в том месте, где всегда начинало ломить от тревоги. Холод, что стоял между ними, как стеклянная перегородка, начал таять. Не стремительно, не с треском, а как тает иней на стёклах утром - медленно, почти незаметно, но неотвратимо.
Плечи Артёма сами собой чуть вздрогнули, подались вперёд, будто тело выдохнуло впервые за много часов. Напряжение, в котором он держался всё это время, отпустило и... ушло. Тихо, почти ласково. Как будто их тела - его и её - на миг настроились на одну частоту, и волна между ними вдруг пошла в унисон.
Он не улыбнулся - нет, слишком рано. Но внутри что-то дрогнуло.
- Ты хочешь попробовать? - спросила Руслана тихо, почти шёпотом, но слова её прозвучали оглушительно, как выстрел в тишине.
Артём будто оступился в себе. Запнулся не телом - душой. Он сам был инициатором этого разговора, сам выдал ту неосторожную фразу несколько вечеров назад, на полусогнутом дыхании, с чуть горьким привкусом алкоголя и тоски. Тогда ему казалось, он всё взвесил, был готов - или делал вид, что готов. Но теперь, услышав вопрос из её уст, прямо, честно, без намёков и обиняков - замер.
Он был сильным - в том, где легко быть камнем. Он знал, как сдерживать ярость, как не показывать боль. Северодарская стужа резала его лицо холодом, словно острая бритва, но не добиралась до сердца - он не пускал её туда. Он переживал всё без крика, без слёз, без жалоб. Он мог смотреть на кровь и смерть, на ужас, от которого другие падали в обморок, - и не морщиться.
Но вот она - Руслана. И всё меняется.
Она не ломала его. Она открывала. Плавно, спокойно, как будто знала, где и когда нажать, чтобы его защита не выдержала. Как будто вскрывала консервную банку ножом. Он сам порой не замечал, как выдавал ей самое уязвимое в себе - не телом, не словами, даже не действиями. Взглядом. Молчанием. Тем, как задерживал дыхание, когда она смотрела прямо в него.
От лёгкого опьянения и близости, от ожидания - захлестнуло. Не яростью, не стыдом. Испугом. Почти детским, до дрожи в пальцах, страхом снова оказаться ненужным, брошенным. Тем самым, от которого внутри него сжалась когда-то однажды тонкая пружинка, так и не отпущенная с тех пор.
И всё же - он сделал шаг.
Артём кивнул. Неловко, резко, так, что в шее что-то клацнуло, как будто тело отреагировало раньше сознания. Глаза его на мгновение потемнели, но взгляд остался прямым. Он всмотрелся в неё так, будто в этом взгляде пытался сказать всё, чего не умел выразить словами.
- Да, - выдохнул он. Просто. Без защиты. Как есть.
Неожиданно нахлынувшее облегчение оказалось таким… странным. Вроде бы ничего не изменилось, но всё вокруг стало чуть ярче, легче. Это было как состояние лёгкой эйфории, усиленное его опьянением.
Вдруг воздух в комнате стал совсем другим - чище, глубже, его стало легче глотать. Это начало всё быстрее опьянять. Артём снова позволил себе немного расслабиться. Он огляделся вокруг, как будто впервые ощущая стены, пространство, саму атмосферу. Он глубоко вдохнул, а его грудь будто расширилась, растягиваясь от нового, почти невидимого пространства.
- Да, - повторил он.
Слова прозвучали легко, как упавшие с его плечи камни. Он почувствовал, как говорить стало намного проще, без лишней тяжести в голосе, как будто якорь, цеплявший его за дно, стал вдруг значительно легче. Он вытянул плечи, чувствуя, как напряжение уходит.
- Всё же хорошо идёт.
Руслана вдруг рассмеялась - это был чистый, звонкий смех, от которого даже воздух в комнате на мгновение заиграл новыми оттенками. Артём замер. Он взглянул на неё, и первые секунды его взгляд был полон дискомфорта и удивления, как у человека, который не понимает, что происходит. Почему она смеётся? Что случилось? Он не мог сразу расшифровать, что за этим смехом скрывается.
Но потом, вдруг, что-то щелкнуло внутри, и его взгляд смягчился. Он понял - это не просто смех. Это её способ очиститься, выдохнуть, отпустить. Почти как катарсис, когда из души вырывается всё, что давно тяготило. Она смеялась не от того, что было смешно, а потому что так легче было дышать. И это было что-то освобождающее.
Как хищник, пойманный в момент охоты, он резко двинулся вперёд, интуитивно пытаясь приблизиться. Его тело дернулось в её сторону, и его глаза заиграли огнём, в нем зажигалась какая-то первобытная страсть, побуждающая к действию. Он хотел прикоснуться, поцеловать её палец - едва ли не съесть его в этом одном движении, почти бездумно, от желания. Но в порыве страсти его тело не рассчитало. Он был пьян, смущён, и этого было достаточно, чтобы не увидеть мелкую деталь - край стола. Резкий удар в живот - больно. Стол с жалобным скрипом остановил его, сбив весь импульс.
- Ладно-ладно. Давай оставим этот разговор на завтра, хорошо? Всё же я хочу услышать это на трезвую голову и убедиться, что ты не передумал, - произнесла Руслана, её голос стал мягким, но с оттенком лёгкой настойчивости.
Артём хмыкнул, и в его ответе прозвучала какая-то самодовольная уверенность. Он знал, что это ощущение никуда не исчезнет, хоть он и пытался его скрыть, как преступник прячет следы, не оставляя ни одного улики. Он закапывал это чувство, но оно было живым, зловещим, и, как бы он ни старался, на этот раз оно прорвалось.
Алкоголь смешивался с Русланой - и всё вскрылось. На утро ему будет стыдно, это он точно знал, но не за то, что вернул её. Нет, стыд будет за другое. За то, что сам с собой открыл эту странную, немыслимую слабость. Он снова закопает её, снова будет прятать в себе, как когда-то. Но сейчас - всё по-другому.
- Ну, хорошо, - протянул он, почти урча, как кот.
Руслана начала суетиться. Она отступила, нервно перебирая чашки и тарелки, двигаясь по кухне с какой-то лишней спешкой, будто что-то пыталась успеть. Артём наблюдал за ней с лёгким удивлением. Она была такой живой в своей суете, её движения, всё её тело выдавало стремление что-то завершить, уложить всё по полочкам, держать этот мир в своих руках.
- Мне уже пора. Завтра единственный выходной. Хотела забрать Юлю пораньше из сада. Ещё надо суп сегодня сварить, чтобы завтра побольше побыть с ней, - сказала она, даже не оборачиваясь. Давай я сейчас помою, а потом мы с Таней пойдём. Поторопишь их?
Артём встал медленно. Стул противно проскрипел под ним, звук был резкий, режущий. Он подошёл к Руслане и, не думая, положил руки ей на плечи, с силой и мягкостью одновременно. Он не просто остановил её - он нашёл повод, повод прикоснуться, почувствовать её близость, нежность, даже если это было лишь мгновение.
- Оставь, - сказал он, не давая ей возможности возразить. - Сам потом сделаю, не надо.
Он развернулся и, не оглядываясь, быстрым шагом направился к комнате, к балкону, чтобы позвать Татьяну и аккуратно выпроводить Женька, который мог бы задержаться и начать болтать, как всегда. Но разговор с Русланой вдруг настраивал его на совершенно другую волну. О
Вернувшись на кухню, он произнёс:
- А их нет, - протянул он, не скрывая удивления. - Ушли.
В этот момент он почувствовал, как внутри что-то сжалось. Как будто его не отпускало ощущение того, что они потеряли несколько дней. Простое недопонимание, и вот они опять здесь, и время, которое они могли бы провести вместе, ускользает. Что-то в нём не давало отпустить эту мысль. Он не хотел отпускать её сейчас. Хотел это компенсировать.
- Может, ещё по одной? - кивнул он на стопки с коньяком, его голос был чуть грубоват, но не без намёка на просьбу. - А потом я провожу тебя до дома. Одной точно не надо идти, хоть и близко. Хер его, этого Лешего знает.
Его слова прозвучали, как последнее, что оставалось сказать, когда что-то уходит слишком быстро, и ты не хочешь потерять это, не хочешь отпускать, хоть и знаешь, что это неизбежно. Просто попытка хотя бы отсрочить.
