Сначала не сильно поняла, а потом как поняла! Смотрю теперь и всё больше нравится выбор.

Эстетика сама прям супер шикарная! Твоя любовь к деталям не знает равных. Даже ничего гуглить не надо и можно сразу с удовольствием и смотреть, и читать. Ещё и с Геточкой!

Спасибо большое, Мифу!

наведу порчу без смс и регистрации–

честно, ты меня удивила [в позитивном ключе, естественно] — ожидала увидеть народ родников из-за элемента или на крайний случай клан пернатых, а тут такой сюрприз. оформление разъеб, но удивлены ли мы? напоминает буклет для туристов, ознакомляющий с основной информацией о племенах. очень залипательно! спасибо, принцесса!!

Балконная дверь открылась с отвратительным скрежетом, будто под неё попал камешек и теперь царапал пол. Хлопок и босые ноги зашлепали в сторону кухни, разгоняясь до лёгкого бега.

Полина влетела внутрь небольшого помещения и тут же вцепилась в свою бутылку пива. Запрокинула голову и стала пить, да так жадно, будто вырвалась из пустыни, а не балкона.

- Вот и я также думаю, - воскликнула девушка. - Но тебе следует бояться. Твоя новая соседка просто сумасшедшая под алкоголем. Главное, чтобы завтра не было стыдно.

Андрей почувствовал, что его точно под дых ударили. Тело бросило сперва в жар, потом в холод. Кожа стала покрываться мурашками, а уши вспыхнули и краска медленно поползла вверх от самых мочек.

Слова звучали как намек. Пикантный, но весьма скромный, скрывающийся под личиной шутки. А может, Андрею просто так показалось? "Да, определённо" - подумал он и сделал вдох, пытаясь привести в порядок сердце, что было готово выскочить из груди.

- Так, есть у тебя какие-то правила совместной жизни? Я уже поняла, что твою кружку лучше не трогать. Что ещё?

Андрей сделал глоток пива и задумчиво поджал губы.

- Не курить с открытой дверью балкона, не занимать душ по утрам слишком надолго. Если будем вести совместный бюджет, то насчёт продуктов вопросов не будет. Если же нет, то каждый ест только своё.

Мужчина пожал плечами и обвел взглядом кухню, будто это могло помочь вспомнить что-то ещё.

- О, - Андрей встрепенулся. - Если захочешь кого-то привести, то предупреди заранее, чтобы я "погулял". А какие у тебя условия?

Взгляд Андрея изменился. Полина уловила это едва ли не интуитивно, сквозь мягкий полумрак кухни, где тени дрожали на стенах, а слабый свет лампы окрашивал их лица в янтарные полутона. Что-то в его взгляде кольнуло её остро, как игла. Липкие мурашки побежали по коже, заставляя волосы на руках встать дыбом. Где-то внутри всё скрутило - будто тело отозвалось на угрозу. Боль была быстрой, краткой… а затем вдруг по телу разлилась лёгкая волна странного возбуждения.

Полина опустилась обратно на стул, словно взгляд Андрея давил на плечи - неотступный, как тяжёлое одеяло. Сердце стучало громко, как будто это не кухня, а сцена, на которой всё уже началось, а она не знает, какая у неё роль.

В мыслях нахлынули странные образы. Они с Тимуром никогда не играли в подобные фантазии. Хотя профессия врача как будто сама просилась в сценарии. Но с Андреем... всё иначе. Неожиданно. Резко. Почти неправдоподобно.

Он стоял перед ней совсем близко. Она словно почувствовала, как он поставил её на колени: уверенно, спокойно, будто знал, что она не откажет. Его рука в латексной перчатке - прохладная, гладкая - коснулась её нижней губы. Подушечки пальцев надавили легко, но с требованием, которому невозможно было не подчиниться. Пальцы скользнули внутрь, наполняя рот вкусом стерильной резины и чего-то неуловимо личного. Сердце пропустило удар.

Другая его рука расстегнула верхнюю пуговицу рубашки. Тонкий щелчок, и воротник расслабился. Он потянулся к пряжке ремня.

Полина будто растворялась в собственном теле, чувствуя, как её бросает в жар. Щёки вспыхнули, кожа будто стала тесной. Желание и стыд сошлись в одну точку - прямо под сердцем, тянущую и пульсирующую.

Она сделала длинный глоток из бутылки, так резко, что горлышко стукнуло по зубам. Алкоголь обжёг горло, но она не остановилась. Хотела стереть эти мысли, выжечь их внутри. Как могла она думать об этом? Они с Тимуром уже не были вместе, но всё равно - будто внутри неё что-то предавало его.

- О. Если захочешь кого-то привести, то предупреди заранее, чтобы я "погулял", - голос Андрея, неожиданно обыденный, разбил её фантазии в дребезги. Он как будто говорил о погоде.

Полина чуть не поперхнулась. Пиво резко вернуло её в реальность, и она поспешно сглотнула, вытирая уголки губ пальцем.

- Да мне некого приглашать, - ответила она с натянутой улыбкой, чувствуя, как внутри ещё колышется остаток тех мыслей. - Разве что Софью… но она вряд ли сюда вернётся.

Она хихикнула - нервно, чуть надтреснуто, будто смех был трещиной в её защите.

- В общем-то, никаких. Я достаточно терпимый человек. Ты это ещё увидишь.

Слова повисли в воздухе. А вместе с ними - и тишина, в которой снова чувствовалось напряжение.

- Так, ну... расскажи о себе? Нам теперь вместе жить... и всё такое.

Женя прищурился как кот на солнышке и улыбнулся. Лицо его тут же покрылось паутиной морщинок в разных местах: возле глаз, в уголках губ, и стало мягче. Исчез стержень военного и на мгновение открылась завеса, за которой скрывалось что-то хрупкое, нежное, уязвимое. То, что не показываешь всем, а только особенным, важным.

Таня невольно поддалась навстречу. Пепел падал на пол и забивался в щели, но ей было плевать. Она с жадностью всматривалась в мимику Жени, которую, сегодня, видела в первый раз. "Красивый" - подумала Романюк. "И правда странно, что до сих пор один".

Таня вдруг нахмурилась. В голове вдруг появилось такое, после чего хотелось поколотить Женьку, если окажется правдой. Взгляд скользнул по мужской руке. Сперва по ошибку метнулся на левую, затем перепрыгнул на правую. Искал след от обручального кольца. "Ну не может всё быть так хорошо!" - упрямо думала Романюк, но так и не смогла найти доказательства.

- Ну, раз уж ты такая умная, Таня, - голос Жени прозвучал насмешливо, даже игриво.

Девушка дернулась, но тут же взяла себя в руки и выпрямилась. Вздернула горделиво подбородок, будто совсем не испугалась звука. Нет, не испугалась, а сердце... Да оно всегда так часто бьётся!

- То тебе лучше бы самой это и выяснить. А то, вдруг, не дай Бог, тоже подойдёшь под мои предпочтения.

Лицо Тани вспыхнуло. Она надулась, напоминая лягушонка в брачный сезон. Рот открылся, закрылся, открылся, закрылся. "Не дай Бог? Это что же, так не хочет, чтобы я стала его невестой?!" - возмущению не было предела и внутри Романюк кто-то невидимый нажал на педаль. Чувства вспенелись, забурлили.

Таня взметнулась, напоминая разъяренную кошку. Рука дернулась, потянулась к физиономии Жени, но он не позволил. Нет, даже не увидел, что девушка собиралась его ударить. Просто сжал и притянул к себе плотнее. Романюк застыла, но подбородок горделиво вздернула.

- Танцевать, конечно, тоже важно, но есть кое-что ещё, - Женька сделал театральную паузу, игриво приподнимая бровь. - Я ведь не зря сказал тебе, что всё, что мне нужно, - это чтобы было весело. Ты ведь, наверное, понимаешь, что идеальная невеста должна не только танцевать, но ещё и не уставать от моих шуток. Это ключевое, между прочим.

Он отстранился и Таня на это лишь фыркнула. Обида всё ещё клокотала внутри и делала девушку похожую на нервную лошадь или напуганную кошку. Исчезла эта лёгкость и живость, которой так восхищался Женя. Во всяком случае, в тот момент.

- Так что, Таня, может, ты и станешь той самой, которая на деле разгадает, какая мне нужна невеста? У меня, честно говоря, есть свои подозрения на этот счёт.

Романюк хмыкнула, а затем звук резко оборвался. Замолчала, будто подавилась собственным ядовитым смешком. "Так "Не дай Бог" - от меня что ли исходило?" - догадалась, наконец, Татьяна.

Она захохотала. Звонко, как умела только Романюк - передразнивая ворон, что качались по утрам на ветке возле её окна. Скользнула к Жене и почти вплотную прижалась. Ладонь легла на щеку мужчины, чуть колючую от едва заметной щетины.

- Стоит заметить, что у меня скверный характер, - Таня недовольно цокнула языком и закатила глаза, будто подтверждая свои слова. - Я плохо готовлю, потому что у меня нет времени поесть. Я до ужаса ревнивая. А ещё... - она задумалась. - Я пью, курю, ругаюсь матом. - Таня вздохнула. - В общем, не невеста, а одно сплошное разочарование. Нет, но если ты хочешь... - Романюк стала оттягивать щеку мужчины. - То можно и подумать.

Таня перестала мучить щеку Жени. Отстранилась и снова полезла на подоконник. Зачиркала спичкой.

 Она рассмеялась в ответ - не деликатно, не жеманно, не так, как это делают вежливые собеседницы, прикрывая рот ладонью. Нет. Её смех вырвался на свободу, как стая птиц из раскрытой клетки: громкий, захлёбывающийся, почти наглый. Не тонкий перелив хрустальных колокольчиков - а колокол, звучащий на весь храм, ударяющий прямо в грудную клетку, вызывая вибрацию в рёбрах.

Женя вздрогнул, как от удара током, и невольно улыбнулся. Этот смех будоражил, как леденящая вода на загорелой коже. Он был слишком ярким, слишком настоящим - и оттого красивым. Искренность Тани хлестала по лицу, как ветер - неожиданно, но освежающе. Её смех не просил разрешения, он просто был. И именно это ему в ней нравилось.

А потом случилось то, чего он не ожидал.

Желание подкралось к нему внезапно. Не то, которое обычно прячется в животе и оживает ближе к полуночи, а другое - странное, необузданное, почти детское в своей импульсивности. Ему вдруг захотелось укусить её. Не страстно - а по-своему нежно, дразняще. Так, чтобы зубами прижаться к самому краю её подбородка, чуть покусывая, цепляя кожу, чувствуя, как она реагирует. Представление вспыхнуло в его голове с такой остротой, будто оно уже происходило.

 Он наклонился. Чуть ближе. Настолько, чтобы почувствовать тепло её дыхания. Настолько, чтобы заметить, как мелко дрожит ресница, зацепившая луч искусственного света. Настолько, чтобы, протяни он язык, - коснулся бы еле заметной ямочки над её верхней губой.

 Но не коснулся.

 В последний миг он остановился, словно кто-то невидимый схватил его за ворот и рванул назад. Его дыхание стало тяжелее, он едва заметно сглотнул. "Нет, дружок, ещё не сейчас".

- Стоит заметить, что у меня скверный характер. Я плохо готовлю, потому что у меня нет времени поесть. Я до ужаса ревнивая. А ещё... Я пью, курю, ругаюсь матом. В общем, не невеста, а одно сплошное разочарование. Нет, но если ты хочешь... То можно и подумать.

 Её пальцы вдруг легли на его щеку - сначала несмело, будто на пробу, будто Таня сама не до конца осознавала, что делает. А потом сжались, мягко, с ленивой решимостью. Подушечки пальцев провели по коже, чуть оттянули, как будто играючи.

 Он замер. Жест был странный - почти дерзкий, слишком личный, слишком домашний. Такой он терпеть не мог. В других он вызывал у него раздражение. Казалось бы, ну что тут такого? И всё же - каждый раз ощущалось, будто его границы размывают, стирают без спроса.

 Но теперь... он не отстранился.

 Не моргнул. Не отдёрнул лицо. Наоборот - позволил. Даже, может быть, поддался чуть ближе, будто не заметил собственного движения. Её пальцы пахли табаком, чем-то мятным, и тем особенным, что бывает только у женщин, которых хочется прижать к себе сильнее, чем дозволено.

 И, что удивительно, внутри него не вспыхнуло раздражение. Ни тени отвращения. Только странное тепло разлилось под кожей.

 Женя перевёл взгляд на Таню.

- Ты вообще всех так треплешь? - пробормотал он с хрипотцой в голосе, не отводя взгляда, и уголки губ его едва заметно дрогнули в почти улыбке. - Или мне особая честь выпала?

 Женя отстранился на полшага, медленно, не отводя взгляда. Проводил её взглядом, пока она грациозно, будто танцем, снова забралась на подоконник. Чиркнула спичкой, и в рыжем свете огонька её лицо снова стало полутеневым - загадочным и колючим. Он вздохнул. А потом, не двигаясь с места, произнёс:

- Всё это ты зря, Татьяна.

 Он сказал её имя почти шепотом, будто пробуя на вкус.

- Думаешь, если напугаешь, я разбегусь?

 Он медленно подошёл ближе, с той ленивой, почти хищной походкой, которую сам не замечал. Встал прямо перед ней, упёрся ладонями в подоконник по бокам от её бёдер, окружив, но не прикасаясь.

- Ты мне тут весь каталог своих "недостатков" выдала, будто это объявление на доске почёта, - он усмехнулся, и в уголках его губ заиграли тени. - А я вот сижу и думаю... может, ты просто проверяешь, не сбегу ли?

 Он наклонился чуть ближе. Дыхание коснулось её виска.

- Знаешь, кто пугает меня больше всех? - он перешёл на шёпот. - Те, кто слишком старается быть хорошими. Потому что они обычно первыми бросают. А ты... ты хотя бы честная. Прямо с порога: "Я катастрофа". Это вызывает уважение.

 Он не дотрагивался до неё - нарочно, с упрямой решимостью человека, который знает: стоит позволить себе хоть каплю - и унесёт, затянет в водоворот. А Женя не хотел терять контроль. Пока что.

 Но взгляд… Взгляд не отрывался.

 Он скользил по ней, как ладонь, будто бы касался без прикосновений - нагло, откровенно, с той самой настойчивой нежностью, которая заставляет кожу вспыхивать от жара. Взгляд блуждал по лицу, задерживался на губах, словно разгадывал их вкус, скользил по изгибу шеи, будто примерялся, куда положить губы. Он любовался её улыбкой так, словно она была единственным светом в комнате. И казалось - коснись он её сейчас, всё бы рассыпалось: разговор, вечер, напряжение, которое вибрировало в воздухе, как электрический ток.

 Он смотрел с тихим, почти звериным голодом - не хищным, нет. Скорее, каким-то трепетным. Как смотрят на что-то дорогое, запретное, своё. И в этом взгляде было столько сдержанной страсти, что Таня чувствовала его почти физически - как будто пальцы Жени касались её плеч, будто дыхание скользнуло по ключице, будто губы уже нависли у самой щеки, не решаясь коснуться.

- Ты забыла, я же военный, - сказал он, чуть склонив голову, и в его голосе прозвучала почти детская, упрямая гордость. - Меня так просто не спугнёшь. Я цепкий, как пес на привязи. Вгрызусь - и не отпущу.

 Он подмигнул ей быстро, будто вспышка, и неторопливо направился к раковине. Каждый его шаг был будто чуть громче, чуть тяжелее, чем нужно, как будто нарочно - чтобы успокоить напряжённую тишину. Вода хлынула с резким плеском, разбиваясь о металл, и на мгновение заполнила собой весь кухонный мир.

 Женя откинул дверцу холодильника, заглянул внутрь с видом опытного разведчика, обшаривающего руины в поисках припасов. Таня не врала - холодильник выглядел так, будто ей и правда не хватало ни сил, ни времени на готовку.

 Прошло минут десять - и на кухонный стол с лёгким глухим стуком опустились две тарелки. Пар поднимался от нехитрой еды - жареные яйца с помидорами и чуть поджаренным хлебом. Просто, но с заботой, со вкусом, как умел Женя.

 Он уселся напротив и подался вперёд, опершись на локти. Глаза сверкнули лукаво, и в голосе прозвучала та самая его фирменная, слегка насмешливая доброта:

- Кушай, вредная. А то говоришь, что времени нет, - с усмешкой бросил он. - Если б моя невеста начала в обмороки падать, это был бы позор. Скажи, что у тебя есть выпить. Я бы не отказался от рюмашки-другой водочки.

Мечи блестели, переливались как чешуя рыб в озерной глади - ослепительно красиво и столь же опасно. Тела принцев напрягались, отражая удары друг друга. Шуточная схватка, но одно неосторожное движение и кто-то мог лишиться головы или вспороть живот противника.

Третий принц застыл. На лбу выступила испарина. Он сделал глубокий вдох и гибкий поворот. Ещё немного и рука ударит сбоку, лишая соперника всякого преимущества, но братец почему-то медлил.

- Как страшна гордыня в бою! - прошипел Йи.

Он взметнулся, будто ядовитая змея видя опасность. Удар и третий принц пошатнулся. Теперь настала его очередь отражать удары брата, не давая лишить себя головы.

Каким бы гибким и изворотливым не был Йи, Линг всё равно оказался умелым. Тычок в плечо, совсем как в детстве, когда они спорили о мелочах, и четвёртый принц потерял равновесие. Меч взметнулся в воздух, а затем застыл. Кончик коснулся живота, не позволяя выдохнуть.

Поединок закончился не в пользу Йи.

- Я впечатлена, - голос жены заставил обернуться.

Мэйлинь стояла и лёгкий ветер трепал рукава её одежды. Только сейчас Йи заметил, как сильно она изменилась за этот месяц. Из простой девушки жёнушка превратилась в ту, кто мог затмить своей красотой саму императрицу. И он был этим несказанно горд.

- Бросьте, это совсем не тот результат каким можно гордиться или восхищаться, - Йи усмехнулся, но прозвучал слегка раздражённо.

Она посмотрела на него и четвёртый принц неосознанно вытянулся. Выглядел он сейчас совсем не так, как полагалось императорской особе.

- Отдыхайте, супруг… Вечером я буду ждать вас.

Мэйлинь склонила голову и покинула арену. За ней потянулась вереница верных слуг. А Йи так и остался на месте, провожая девушку заинтересованным взглядом.

Двери распахнулись и покои жены встретили Йи ароматом благовоний и её горящим взглядом.

- Супруг, - Мэйлинь кротко поклонилась.

- Разве обязательно делать это наедине? - с улыбкой поинтересовался принц.

Девушка не ответила, а лишь кивнула в сторону небольшого столика, усыпанного роскошными подушками.

- Я велела подать травяной чай и немного мёда. Он помогает расслабиться после долгого дня.

Она вдруг скользнула к нему за спину осторожной тенью. Ладони опустились на плечи, надавили и с губ Йи слетело сдавленное мычание. Мышцы под тонкими пальцами напряглись, точно струны, и никак не хотели смягчиться.

Мэйлинь наклонилась ближе и тёмная прядь щекотнула лицо принца. Нос уловил тонкий аромат жасмина. Так странно, Йи не замечал чем пахла его жена до этого момента.

- Пир Стрекоз - важное событие, но сами вы… хотите ли в нём участвовать? Если отбросить волю Его Величества, если подумать только о себе…

Мэйлинь вдруг отстранилась, заглядывая супругу в лицо.

- Хочу, - Йи ответил, не раздумывая. - Разве это не повод показать себя? Ты бы не хотела?

Ладони Мэйлинь продолжали разминать плечи четвёртого принца, сначала осторожно, а потом всё более настойчиво, когда с его губ сорвался сдавленный, невыразимый звук. Сильные, но измотанные мышцы под её пальцами постепенно расслаблялись, и каждый её жест становился всё увереннее, ощущая его тело под собой. Её ладони не были подготовлены к физическому труду и быстро запылали от напряжения. Несмотря на это, Мэйлинь продолжала с упорством, которое она сама едва осознавала. Она чувствовала, как её дыхание становится всё глубже.

Он снова глубоко вздохнул, и его тело слегка напряглось от её прикосновений. Это было уже не столько массирование, сколько неосознанное желание снять с него последние оковы усталости - и ещё больше оставить его зависимым от её рук.

- Хочу. Разве это не повод показать себя? Ты бы не хотела? - его ответ был быстрым и прямым, в голосе не было ни малейшего сомнения.

Её глаза зажглись огоньком, и, поднявшись с подушек, она протянула ладонь своему супругу, позволяя ему взять её руку.

Он встал, и его ладонь осталась в его крепком, но тёплом хватке. Каждый шаг был лёгким и неторопливым. Она не оглядывалась, но его присутствие ощущалось с каждым её движением, с каждым шагом, когда она двинулась в сторону постели, её пальцы не размыкали ладонь принца, ощущая его тепло.

- Мне понятно Ваше желание показать себя, - в её голосе появилась какая-то неуловимая, почти играющая нотка. Это была не просто фраза. Это был вызов, который она оставила за собой, не глядя на него, не изменяя темпа.

Она внезапно остановилась у самого края постели - как будто между ней и шелковыми подушками раскинулся не шаг, а пропасть, которую нужно было преодолеть с особым, почти священным намерением.

Пальцы потянулись к алому поясу её ханьфу, дрожащие, но решительные. Узел поддался с тихим шелестом. Пуговицы одна за другой соскальзывали из своих петель - щёлк, щёлк, - и алый шёлк струился вниз по её телу прежде чем упасть к её ногам. Воздух в покоях внезапно стал гуще, словно пропитался жаром её смущения.

Мэйлинь стояла перед ним, обнажённая, хрупкая и трепетная, но не разрывала зрительного контакта. Щёки горели, как под ударом раскалённого железа, но её взгляд оставался твёрдым, решительным. Это был один из тех советов, что дала ей Тин. Один из тех секретов, что она сама нашла в атласах женской утончённости, перечитывая их по ночам, сердце стучало в висках от смущения и любопытства.

Тонкие пальцы медленно, почти лениво, потянулись к его одежде. Она не торопилась - вовсе не из-за запутанных узлов. Нет, она играла. Поддразнивала. Плела невидимую сеть предвкушения и желания, заставляя каждую секунду казаться вечностью.

Одежда принца скользнула с его плеч - тяжёлая, богатая ткань повисла, открывая его тело. Кончики её пальцев прошлись по обнажённой коже - чуть касаясь, словно пламени. Она ощущала под пальцами силу, тепло, напряжение, и её дыхание невольно сбилось. Теперь в её прикосновениях было нечто большее, чем просто робость. Больше, чем наивное любопытство. Она училась. Понимала. Искала ответы на языке кожи и дрожи.

- Вы доверяете мне? - спросила она тихо, почти шёпотом, будто боялась спугнуть магию, которую они только начинали создавать.

И, не отводя взгляда, медленно, сдерживая каждый инстинкт, что звал её сбежать или прикрыться руками, Мэйлинь стала опускаться на колени перед ним. Её сердце колотилось так громко, что казалось, его может услышать вся крепость. Колени подгибались не от страсти - от смущения.

Труднее всего ей давалось именно это - не потупить взгляд, не спрятаться в жестах. Оставаться открытой. Смотреть ему в глаза, даже когда собственные ресницы дрожали, а внутри всё сжималось в тугой комок. Ей казалось, что он может видеть её насквозь. Видеть, как пылает в ней желание - и страх. Восторг и стыд. Смелость, которая родилась не от знания, а от чистого, безрассудного влечения.

Тин советовала ей подождать. Сохранить этот момент на потом, чтобы однажды удивить принца. Но теперь, когда он стоял перед ней, когда его глаза были прикованы к её движениям, когда его дыхание стало глубже, - Мэйлинь знала, что не хочет ждать.

Потому что она тоже хотела показать себя. По-своему. В этом была не просто женская хитрость или дворцовая игра - это был её жест, её выбор, её признание в той новой, ещё не до конца понятной любви, что стремительно разгоралась в её груди.

Пальцы обхватили его плоть. Двигались медленно, почти благоговейно - с такой осторожностью, будто прикасалась не к телу, а к тончайшему фарфору, способному треснуть от малейшего давления. Она будто боялась сломать его. Чувствовала, как его возбуждение твердело между её пальцами, становилось более влажным.

Её губы дрожали, приоткрытые от прерывистого дыхания. Оно то замирало, то срывалось горячими порывами. Внутри всё кипело: волнующий, незнакомый жар нарастал, будто кто-то зажёг свечу где-то под рёбрами.

Её взгляд то и дело норовил упасть - туда, где скользили её пальцы, где твердела его плоть, утопая в солоноватой смазке. Но она заставляла себя - с трудом, с напряжением, - смотреть ему в глаза. В них она искала одобрение, ласку, уверенность, а может, и отражение собственной храбрости.

Щёки её пылали, как будто по ним провели горячим металлом. Но это уже был не просто стыд. Это было возбуждение - странное, пугающее, почти дикое. Оно просачивалось под кожу, растекалось по венам, вызывало дрожь в коленях и влажность в ладонях. Она чувствовала себя кем-то другим - женщиной, способной соблазнять, заставлять ждать, дерзать, и сама от этого образа пьянела.

То, что ей предстояло сделать, всё ещё вызывало смущение, почти отвращение к самой себе - та самая часть её, воспитанная в свитках приличий и речах наставниц, шептала о грехе, о падении, о недопустимом. И, в этот момент, Мэйлинь впервые в жизни ощутила противоречивое, опьяняющее наслаждение быть именно такой - падшей, желанной, трепещущей и дерзкой одновременно. Как женщина из уличных сказаний, та, что могла быть куплена за погнутую медную монету… но владела сердцами целых империй.

Мэйлинь потянулась к члену губами. Она всё медлила. Не спешила сделать самое главное, хотя каждый миг промедления тянулся, как тончайшая нить, натянутая до предела. И всё же она продолжала оттягивать момент - не только ради того, чтобы разжечь его желание до предела, заставить гореть в нетерпеливом огне предвкушения, но и из-за чего-то другого, более личного, более хрупкого. Страх. Смущение. Они сидели в ней, спрятанные где-то между ребром и сердцем, и не желали отпускать.

Когда её язык, осторожный и робкий, коснулся его плоти, солоноватый, пряный вкус заполнил её рот. Он был живым, чужим, плотским - и это потрясло её. Вкус желания, вкус мужчины, вкус шага, который невозможно было сделать наполовину.

Мэйлинь не выдержала - веки опустились, как тяжёлые шёлковые занавеси. Не только от стыда, что жгло лицо и шею, будто её окатили кипятком. Но и от чего-то более глубокого, сокровенного. Странное, тёмное, невыразимо плотское возбуждение захлестнуло её, как волна, накрывшая с головой.

Её язык стал двигаться увереннее, свободнее, скользя по плоти. Казалось, он пытался вылизать его дочиста.

Слюна, сладкая от возбуждения, тянулась за каждым движением её языка в тонких прозрачных нитях, пока не начала собираться на губах и подбородке. Сначала едва заметная влага, потом всё более ощутимая - и вскоре она почувствовала, как она бурлит в уголках рта, как тёплая пена, белая и пушистая, - не от отвращения, а от предела желания, от его тяжёлого, властного дыхания, что бил в её волосы и кожу, как летний ветер перед бурей.

Каждое движение языка, каждое касание губ будто отзывалось эхом внизу её живота. 

И в эту секунду, отдавшись странному порыву, она обхватила головку губами. Рот не заглатывал член слишком глубоко - Мэйлинь боялась. Она знала - её зубы могли стать для него болью, нежеланным напоминанием об её неопытности, и потому была осторожна, чересчур, возможно даже лишая его чего-то важного - дикого, хищного удовольствия. Но страх сделать больно, оставить отпечаток не ласки, а боли, не позволял ей пойти дальше. В этой близости она была ученицей, тенью любопытства и трепета.

Осторожно Мэйлинь постаралась заглотить глубже. Язык стал её союзником. Тёплый, влажный, он касался его всё чаще, описывая невидимые круги, лениво и одновременно с дрожью. Щёки старались туже обтянуть чувствительную плоть теплом. Она уже не помнила советов из атласов, не вспоминала страниц, исписанных точными инструкциями и поясняющими иллюстрациями - всё это рассыпалось в прах.

Теперь ей подсказывала только плоть - его дыхание, судороги бёдер, то, как он чуть замирал от её касания и как неосознанно выгибался вперёд. Она ловила эти сигналы, как музыку, настраивая свою ласку под его несказанные просьбы. Прислушивалась к себе, к буре, что разрасталась внизу живота, к огню в венах, к сладкой пульсации возбуждения.

Но внезапно - всё оборвалось.

Принц резко подался вперёд, будто оказался слишком близко к краю. Она почувствовала это, увидела это в том, как сжались его пальцы, как вырвался резкий выдох. Член вылетел из её рта со звуком тугой пробки. Мэйлинь замерла, дыхание сбилось, губы влажные и красные от напряжения, а на лице - следы её преданности. Пенящейся слюна вперемешку с его смазкой - всё смешалось в тонкий блеск на подбородке и щеке. Рукой хотелось вытереть, но она не стала.

Отстранившись, она медленно, будто во сне, поднялась, и оказалась на постели. Тонкое тело изогнулось, как стебель лотоса под лёгким ветерком. Она не сказала ни слова - лишь взглядом, чуть прищуренным, полным алой дерзости, подманила его к себе.