Был(а) в сети 2 года назад
Праздничные дни миновали, но пока что привычная рутина для жизни регента, кронпринцессы и советника еще не вернулась. Им предстояло провести заключительные переговоры с Белой Королевой, которые навсегда решат исход войны; при удаче Червонное королевство снимет с себя большой груз, который сильно исчерпывал заканчивающиеся ресурсы страны, в противном же случае, их неудача докажет несостоятельность нынешнего правительства, что неплохо сыграет на руку революционному движению. Так или иначе, но до аудиенции с правительницей нужно было преодолеть дорогу в несколько дней. Быстрее и комфортнее всего это можно было сделать на поезде. Официальное отбытие состоялось днем, но в целях безопасности Хартстоун в последний момент заявила, что они покинут столицу ночью в сопровождении с королевской гвардией. Они уехали без лишнего шума, но было кое-что, что всё же беспокоило Хартстоун и Блэквелла. Оба были осведомленны, что Безумный Шляпник не стал сидеть сложа руки, а означало это лишь одно - вместе с ними путешествовал предатель, готовый в удобный ему момент нанести решающий удар, чтобы повернуть игру в нужное повстанцам русло. У Красного Короля есть догадка о том, что ренегат прячется в рядах гвардейцев, но прямые тому доказательства на данный момент отсутствуют. Маршрут по железной дороге составляет два дня и лучше бы найти государственного изменника до решающей встречи, к которой они неустанно готовились последний месяц.
Охваченный ужасом Орельен смотрел поочередно на каждого из присутствующих в комнате – с каждой минутой он жаждал осознать происходящее как невнятный сон, который совсем не сопоставлялся бы с реальностью. Больная фантасмагория, которая привиделась ему из-за кривых толков грязных сплетников о Монвеле во время клубных чаепитий; принятие происходящего как данности просто не укладывалось в его картину мира – он действительно был готов потерять чувства как сентиментальная дева. Окажись на месте устроителя подобного порочного общества кто угодно, кроме его друга, то он молча бы покинул пенаты разврата, однако же, судьба распорядилась иначе и оставаться немым после множества лет раболепного доверия он, как человек чести, не мог.
– Прошу прощения, могу ли я перехватить инициативу, чтобы подробно описать свои впечатления от данного «торжества» главному устроителю? – мужчина пытался выдавить ядовитую иронию, но получилось лишь передать раздражение от сжимающей альвеолы легких горечи, – Пожалуйста, не покидайте свой форпост, – мягко обратился Орельен к маршалу, оставляя на губах тень грустной улыбки, – Юность нуждается в защите от… Пагубного влияния, – стараясь осторожно подобрать лаконично описывающие всё его негодование слова, он покинул нижние залы с разрешения обоих сопровождающих.
Какова бы не была величина сетования Ларуша, он собирался преподнести свои чувства Дьедонне в той манере, в которой, видимо, не слишком часто делились с ним его шаперон и прочая пестующая прислуга. Считая, что попотчевать фигляра «розгами справедливости» будет заслуженным, поймав провинившегося негодяя за плечо, Орельен без колебаний и лишних допросов одарил ланиты лорда двумя звонкими пощечинами.
– Пойдемте разъясняться, – строго декламировал он учительским тоном, озирая холодным выражением разжалобившееся лицо рыжего смутьяна.
Словно конвоир, ведущий преступника на трибунал, Ларуш тащил мужчину, на полторы головы выше его самого, под руку к цокольному этажу музея; Монвель оправдывал свою причастность к элитному борделю тем, что организовывал изначально клуб не с целью создания места для фривольных встреч, а исключительно ради неформального общения между аристократами и буржуа, коих стесняют тысячи условностей их сословия. Разгневанный визави молчал, предпочитая сосредоточиться на своей возмущенной досаде, нежели отчаянных попытках Дьедонне объясниться. Не сдерживаясь в эксцессах, женатый шевалье даже позволил себе уронить несколько жемчужных слез без тени стыда, уподобляясь дешевой кокотке, которую с поличным застал офицер; тяжелая жизнь вынуждает человека выходить на извилистый путь и, к счастью, Ларуш и в половину не догадывался о всей «извилистости» выбранного Монвелем пути.
Мужчины огибали длинные и узкие коридоры с витающим пряным запахом и Дьедонне вписывался в сладострастную атмосферу порока, даже с выражением расстроенного ребенка – масляной парфюм, напомаженные медные волосы и авантажный брючный костюм с невероятным количеством мельчайших деталей; иди они чуть медленней, то и данную ситуацию можно было бы интерпретировать совсем иным контекстом.
Представ перед военными, лорд изменил свою стратегию, – теперь тоскливые и жалобные интонации оставили его речь и он лишь устало вздохнул, опереточно касаясь пальцами переносицы, как обычно это делают мыслители на сцене.
– Не беритесь судить так скоро, – начал он, встречаясь взглядом с Квинси, – Расходы на музей покрываются с большим трудом; Мирабелла алчна до своих пожитков, а потому на общественную деятельность мне остаются жалкие крупицы. В конце концов, залы для искусства должны быть столь же возвышенными, что и находящиеся в них. А небольшой спектакль с кражей, ах, это же просто детские шалости! Я хотел использовать для постановки настоящее колье, потому что… Того требует любой шедевр! И леди Дьедонне… – получив одобрительный кивок от Алоиса, Монвель продолжал, – Мы с Его Высочеством уже имеем определённую договоренность, всё было спланировано с самого начала: жандармы полностью подставные – сейчас они уже, должно быть, грозно гонятся за «преступником» на ретивых конях, это часть моего увлекательного сценария, который призван развлекать моих гостей. У них был невероятный шанс поучаствовать в краже музейного экспоната, не каждый может похвастаться таким интересным опытом! В конце концов, должен же и я разбавлять чем-то пресную рутину. Мне жаль, что вы оказались не больше, чем просто зрителями, но зато какого же узнать часть развязки в процессе! Впрочем, спланированное близится, – здесь его восторженность, которая нарастала с каждым предложением, убавилась и он тихо окончил, – к концу.
Блэквелл с детским любопытством в глазах наблюдал за переменой Орельена, казалось что его бледность была очередной личной победой Блеквелла. В действительности, он не стремился разрушить чью-либо дружбу, это было бы мелочно и дёшево, однако он всегда находил нечто завораживающее в разочаровании морали. Косность благочестия утяжеляет несчастному жизнь и как легко он мог бы избавиться от ее пут, как бы свободно и счастливо мог жить, если бы не верил в сочиненные самим собой сказки! Сизиф тащит в гору невидимый камень своих выдумок!
С этими мыслями юноша вернулся взглядом к своему возлюбленному, остановился на нем задумчиво, проводя решительную черту между идеалами Квинси и моралью Ларуша.
Очевидно, что Дьедонне открылся куда более первому, потому что с давним своим другом имеет одну непривлекательную схожесть. Как бы Орельен не старался блюсти праведный и добродетельный образ жизни, если убрать поэзию благородства и оставить самую суть его мотивации, можно обнаружить жадное человеческое желание переделать мир под себя, взять город, украсить своими знамёнами. Эта же черта присуща и Монвелю, пускай он в ее исполнении, скорее скользящая внутрь тихо и незаметно змея, искусавшая жителей. Соблазняя людей, вредительствуя своим злополучным вмешательством в чужие жизни, он лишь старался оставить в ком-либо свой след. Он ищет принятия.
Хорошо чувствуя людей, Дьедонне выстроил себе фасад, чтобы избежать крестового похода и до сих пор, ему это удавалось отменно. Блеквелл, сражающийся свирепо всю свою жизнь, дабы мир помнил своего смутьяна, его понимает. Должно быть, если бы Монвель не испытывал его терпение, стараясь навести свои порядки в душе юного кронпринца, они бы подружились.
Блеквелл коротко сообщил о том, что предупреждение Квинси было весьма поздним, когда по этому случаю они остались одни, Фернанд поделился своими размышлениями о Дьедонне, добавляя:
— Вы не поделитесь со мной тем, что он задумал? Я обещаю не нарушать Вашего доверия, какой бы мне не показалось сомнительной эта идея… Мне интересно, за какую идею я мог случайно быть отравлен.
Речь Дьедонне показалась ему неубедительной, но большинство гостей в пылу веселья не нуждались в убедительности. По-крайней мере, Монвель выглядел очаровательно и красиво, с его внешностью, изяществом и умением владеть голосом — странно, что он до сих пор не построил головокружительную театральную карьеру. С другой стороны, ему не приходится ограничивать себя узким репертуаром ролей из чужих пьес, жизнь для него более яркая сцена, где он и постановщик, и актёр, и костюмер и мастер грима.
Не случайным, а вполне осознанным жестом, губы Блеквелла капризно скривились, а взгляд потупился куда-то вниз. Не скажешь, что это обиженное дитя могло быть знаменитым маршалом.