Ожидание мучительным ядом расползается по венам, каждый раз, когда она забирает почту, тонкими пальцами перебирая конверты писем, так и не находя нужного. Обидно. До боли, до исступленной обиды, что выжигает сердце, которое мгновенно замирает, стоит ей задуматься о нем. Отрицание, гнев, все это заставляет ее метаться по закоулкам собственного сознания, не позволяя расслабиться, с каждым новым приходом темноты, ощущая грудью, как легкие не могут вдохнуть воздух, словно отсутствие его рядом, перекрывало кислород.

Девичья обида и непонимание утихают, как только Люция погружается в чуть более глубокое восприятие Ноа. Медленными, но верными шагами, она шла к единственно верному решению, которое все еще не могла для себя принять, предпочитая отдаваться глубинным фантазиям, что рисовали красочные сны на подкорке головного мозга, заставляя просыпать с жаром внизу тела и тяжелым дыханием.

Не малую роль сыграло и отсутствие ее веры, для нее не было священников и монахинь, а значит, для нее Ноа существовал как друг, доверенное лицо, родственная душа и что немаловажно, он был для нее мужчиной. Когда она первый раз столкнулась внутри себя с этим осознанием, глупо было бы отрицать, что она испугалась, ведь подобное следует испытывать, например, к Лукасу, ухаживающему за ней уже который месяц, но…Ничего подобного не стояло и рядом. Никаких замираний, ни пылкого жара, ни капли интереса, что могла вызывать в ее сознании даже беглое упоминание о Ноа.  

Письмо…Она знала, он не устоит, он не сможет, нарушить собственного обещания, поэтому, когда конверт касается ее пальцев, девушка чувствует, как краска заливает лицо, а сердце предательски пропускает удары. И нет, ни в коем случае нельзя рваться читать его так быстро и так спешно, ведь она так долго его ждала. Ответ, которым хочется насладиться в полном уединение, не отвлекаясь на шум, поэтому покров ночи как никогда кстати подходит для таких потаенных желаний.

Девушка медленно вскрывает конверт, так же неторопливо доставая плотную бумагу, по шероховатости которой она успела заскучать не меньше чем за его прикосновениями, ведь сейчас это была единственная возможность их связи.

Медленно…неторопливо…с едва уловимым шепотом на губах, она перечитывает строчку за строчкой, позволяя телу разгораться жаром, словно это не она читает письмо, а он говорит с ней своим бархатным голосом что льется с его губ сладким медом. И не смотря на весь текст, на весь смысл письма, что он пытался ей передать, служитель Господа сам же его перечеркивает…

Ноа…

Она произносит его имя с придыханием, непроизвольно облизывая пухлые губы, и расплываясь в улыбке.

Ноа…Ни Отец Ноа, ни Отец Андерсон, как он отписался в его крайнем до этого письме…Ноа.

Это словно маленькая победа на пути кромешного мрака непонимания, но бесконечно желания очутиться рядом с ним. Почувствовать вновь его объятия, его дыхание на своих волосах и то, как он нежно целует ее в лоб. Этой подписью он перечеркивает все свое письмо, все то напускное напутствие, интуитивно показывая, что он ждет ее письмо, за которое она берется с таким теплым трепетом и блаженной негой, что разливается по животу и ногам, концентрируясь в области сердца.  

«Дорогой Ноа,

Я бесконечно счастлива, что ты ответил, потому что это маленькое испытание, показалось мне настоящей пыткой. Ты можешь быть спокоен за мое совершенствование в музыке, верховой езде и академических науках, я поглощена ими не меньше, чем ты думаешь.

Мне радостно видеть твой почерк вновь, и снова чувствовать на пальцах приятную шероховатость бумаги на которой написано твоей письмо, читая его, я словно чувствую, что ты находишься рядом и это искренняя радость для меня самой. У меня не было и мысли злиться на тебя, но как я писала ранее, что была растерянна, впрочем, твой ответ словно бальзам на душу, потому что мне действительно не хватает тебя, и порой кажется, что без тебя я погибну от тоски.

Самое главное, что ты продолжаешь держать свое обещание, данное мне перед твоим отъездом, обещание, что ты не перестанешь писать мне, что всегда будешь моей поддержкой, что я всегда могу довериться тебе, что я с превеликим счастьем и делаю.

Жду твоего наискорейшего возвращения, Ноа.

Твоя Лулу.»



Мимолетный поцелуй в уголь письма, действие которое выглядело настолько естественно, что в в ее голове даже не возникло вопроса, зачем она это сделала. Мимолетный порыв, в котором она находит успокоение, словно передает с этой бумагой частичку своего тепла которым она так жаждет поделиться с ним.

Исповедь. Ему нужна исповедь, и выслушать мог бы только отец Лучиано. Он был родом из Италии, но спустя много лет мирской жизни избрал путь, по которому его ведет Господь, и очутился в монастыре, пребывая здесь уже более полутора десятка лет. Отец Лучиано отличался от остальных монахов весьма задорным нравом, что всегда поражало Ноа. Он мог говорить о неимоверно серьезных вещах с присущей только ему долей мудрого юмора, или абсолютно беспристрастно относиться к ситуациям, которые вызывали усмешку у большинства. Именно он был первым, с кем Ноа познакомился в этом месте, и именно с ним у Андерсона завязалась тесная дружба. Отец Лучиано был гораздо старше Ноа и определенно мудрее, именно потому исповедь от отца Андерсона мог принять только он, да и никому другому он бы и не открылся.

-Благословите отец, ибо я согрешил. И грех мой велик и ужасен. - Он склоняет голову, сидя через резную тонкую стену от святого отца, желая исповедоваться в том, какие мысли и желания его посещают, в надежде на избавление от этого.

-Я удивлен, что ты решил прийти сюда, Ноа. Ты прекрасно знаешь, что я не люблю подобные разговоры через ширму исповедальни. Гораздо правильнее будет поговорить об этом с глазу на глаз.

И определенно, он прав. Исповедь не обязана происходить только в специальном месте, к тому же, тайна исповеди будет соблюдена в любом случае, произойдет это в саду или же в его комнате. Суть покаяния в признании своего греха, а не в месте, где ты о нем говоришь.

-В чем грех твой, сын мой? -

Тихие прогулки в сосновом лесу всегда приносили умиротворение и покой, но сегодня душа Ноа была взбудоражена как никогда. Его терзали сны, которые переходили все грани допустимого и становились невыносимым испытанием. Ноа чувствует, как дрожь пробирает его пальцы, пытаясь унять ее скрестив руки за спиной, но дрожь не походит. Она мелкими разрядами истязает его руки и внутренности, заставляя ежиться даже в такой теплый день. Что же с ним делает эта девчонка, Господи?

-Моя вера поддается испытаниям в виде женщины. Юной девушки, которая тревожит мои мысли и сны вот уже более трех месяцев. Она самое невинное создание в этом греховном мире, и я не имею права вожделеть ни ее мыслей ни ее тела... Но каждую ночь я вижу ее во снах, вижу такой, какой видеть не должен священник. Я молю Господа от избавления от сего проклятия...

-Сын мой, Господь не дает испытаний тому, кто их не преодолеет. Твоя вера сильна, и она сильнее этих мыслей и желаний. Ты борешься и борьба твоя будет вознаграждена по ее окончанию. Это то, что ты должен преодолеть на пути к искуплению.

-Но Святой отец, я греховен в том, что мне нравится это. Я боюсь, что не смогу выдержать все...

-Молись, сын мой. Господь слышит всех нас. Молитва спасет в самые темные времена. Не теряй веру и отступит искушение. Будь благословенен, сын мой.

Разговор затянулся, и Ноа утратил счет времени в поисках истины. Ему казалось то, что говорил Лучиано полнейшая ерунда, и он абсолютно не верил в возможность прекращения сего проклятия. Но со временем в появлении снов Ноа увидел четкую закономерность: чем больше он думает о Люции, тем ярче и реальнее сны. Потому, последующие месяцы он старался проводить в молитвах и обращениях к Господу, как можно меньше упоминая о своей ученице. Ему понадобилось больше полугода, чтобы сны перестали приносить ту внутреннюю боль и терзания, которые преследовали его на первых порах. Но избавиться от них полностью так и не вышло. Стоило только ее ровному красивому почерку пробраться в его сознание с новым письмом, как сны снова приходили... Снова будоражили его душу и разум. Но не отвечать, не вести эту переписку было выше его сил. Каждый раз с новым письмом он убеждал себя что это точно последнее, и он не будет отвечать. И снова он брал лист и ручку, как только получал очередной ответ. Она была его окном в мир за стенами этого монастыря. Мир, который с каждым днем и ее письмами становился все интереснее. В нем представлялись возможности, от которых он отказался, хотя ранее они не были камнем преткновения его веры. А сейчас все становилось таким шатким...

Полученное из Ватикана письмо казалось спасением, когда он открывал его в надежде получить благословение на служение в самом центре католической веры. И какого же было разочарование, когда его оповестили лишь о том, что окончательное решение будет принято Папой не ранее чем через несколько месяцев. Но взамен, ему позволили провести это время с родными.

Радость внезапно сменялась тревогой, стоило только подумать, что он возвратится туда, где есть его искушение. Его грех... Люция... Это еще одно испытание от Господа. Еще одна проверка, еще одна возможность показать свою веру и не сойти с намеченного пути.

Еще одна возможность побыть рядом с ней... Обнять, вдохнуть свежий запах ее ладоней и цветочный аромат волос... За что ему это, Господи? За каки прегрешения его так изводят мысли об этой прелестной юной женщине? Дважды он брал в руки бумагу, пытаясь написать письмо с новостью о возвращении, и оба раза его что-то останавливало. Что-то не давало ему написать эти несколько строк и отправить. Что-то внутри подсказывало, что не нужно этого делать, а затуманенный мозг поддакивал, списывая все на сюрприз, который он мог бы ей сделать. Но это было что-то другое. Что-то более реальное. Словно, напиши он это письмо, их жизни резко изменятся, и голова пытается отрубить эту мысль, лишь бы только не признаться, что именно этих изменений он и жаждет. Именно этого он хочет. Он уверен, что ненаписанное письмо спасает их обоих от чего-то ужасного и греховного, потому упрямо останавливает свою руку, когда перо ручки касается бумаги. Быстро прячет лист и тут же выходит из комнаты, чтобы мысли не заставили его передумать. Он отбывает через неделю, и все это время приходится сражаться с собственными страхами и желаниями. И лишь когда он садится в поезд, наконец отбывая со станции, внутри что-то становится на место. Он возвращается. Домой. Возвращается к ней.

Ночь. Царство умиротворения и покоя, время, когда можно отдохнуть от бремени бытия и наконец погрузиться в сладкую негу объятий сна. Время, когда все становится возможным и мечты приобретают такие реальные очертания. Время, которого он больше всего боится. Наступления ночи. Когда черные руки греховных мыслей пробираются в сознание, пуская там корни, переплетая все мысли. Сопротивляться становится все сложнее, учитывая то, что единственной обороной остается бодрствование. Сколько он не спал? Уже три или четыре ночи, мучаясь ужасной головной болью и усталостью, сминавшей тело под прессом великого греховного бремени. И все потому, что сны, которые приходило ночью в его сознание были лишь об оном человеке: Люция. Сперва это были мимолетные видения, которые он принимал за попытку подсознания взбудоражить его чувства. Но с каждой ночью сны становились ярче и реальнее, пока не достигли точки, в которой стали невыносимы. Каждую ночь он снова и снова проживал те моменты, которых в реальном мире быть просто не могло. Все казалось столь реальным, что Ноа мог поклясться в том, что чувствовал нежные девичьи руки на своих плечах. Ее алые яркие губы шептали его имя в моменты близости, которые он не мог бы никогда себе позволить, но они становились такими реальными в этих снах. Она пахла клубникой и мягким ароматом мяты от лосьона для рук, которым пользовалась еще с детства. Этот запах так въелся в его рецепторы, что каждый раз ощущая его, он непроизвольно искал глазами Лулу. А сейчас этот аромат его практически преследовал, фантомными запахами заставляя ощущать ее присутствие. Глаза непроизвольно закрываются, снова погружая сознание в глубину темноты, пока он не одергивает себя, быстро вставая с кровати и делая несколько шагов по комнате. Нельзя поддаваться этому... просто нельзя... но усталость так сильно подкашивает ноги, что уже через минуту он снова оказывается в постели, не в силах больше сопротивляться, и мерно покачиваясь на волнах усталости он все же проваливается в сон, даже не успев снять свои одеяния.

Она манящая юная женщина, которой только предстоит узнать эту жизнь. Нежная и невинная как бутон нераспустившейся розы в саду в ожидании дождя. Она хрупкий вишневый цвет, который даже ветер не смеет тронуть своим дуновением. А его мысли и желания темны как ночь, и жадность, с которой он хотел бы забрать ее себе растет с каждым днем. Величайший грех желать кого бы тони было настолько сильно. И наказание его - эти сны. Сны, в которых она принадлежит ему. В которых произносит его имя в момент наслаждения. Эта параллельная реальность самая страшная мука, но и великое счастье. Она принадлежит ему в этих снах. Всецело и единолично. Тает под широкими ладонями, которые изучают юное девичье тело. Произносит слова любви своими яркими губами, отвечая на поцелуи, которые нужны как воздух. А он пользуется ее податливостью со всей возможной животной страстью. Все те преграды, которые он так тщательно выстраивал между ними падают в момент, когда она целует его. Целует так, как целуют женщины мужчин. Не девушки и не дети, а именно женщины. Именно так он хотел, чтобы она его целовала. Глубоко, страстно, вожделенно. Этот сон кажется таким реальным, что пылающие губы непроизвольно открываются выпуская плавный томный стон. Это искушение так велико, что просыпаться ото сна нет сил, и лишь яркое солнце, что заглядывает в узкое окно вынуждает открыть глаза. Тяжелое прерывистое дыхание сдавливает легкие. Шумные выдохи разносят по телу негу, которая так и сбылась наяву. Ему приходится несколько раз умыться холодной, практически ледяной водой, чтобы принять мир таким, какв он был на самом деле. Но склонившись над столом и повернув голову к зеркалу, он четко осознает, что впервые за последние дни чувствует себя счастливым забывая кто он есть и какую жизнь избрал. Он чувствует что это больше, чем просто сны. Это будто другая жизнь, от которой он отказался, и теперь нереальная возможность изводит в могилу. И это повторяется. Снова и снова и снова. Из ночи в ночь. Из сумасшествия к сумасшествию.

Исповедь. Ему нужна исповедь, и выслушать мог бы только отец Лучиано. Он был родом из Италии, но спустя много лет мирской жизни избрал путь, по которому его ведет Господь, и очутился в монастыре, пребывая здесь уже более полутора десятка лет. Отец Лучиано отличался от остальных монахов весьма задорным нравом, что всегда поражало Ноа. Он мог говорить о неимоверно серьезных вещах с присущей только ему долей мудрого юмора, или абсолютно беспристрастно относиться к ситуациям, которые вызывали усмешку у большинства. Именно он был первым, с кем Ноа познакомился в этом месте, и именно с ним у Андерсона завязалась тесная дружба. Отец Лучиано был гораздо старше Ноа и определенно мудрее, именно потому исповедь от отца Андерсона мог принять только он, да и никому другому он бы и не открылся.

-Благословите отец, ибо я согрешил. И грех мой велик и ужасен. - Он склоняет голову, сидя через резную тонкую стену от святого отца, желая исповедоваться в том, какие мысли и желания его посещают, в надежде на избавление от этого.

-Я удивлен, что ты решил прийти сюда, Ноа. Ты прекрасно знаешь, что я не люблю подобные разговоры через ширму исповедальни. Гораздо правильнее будет поговорить об этом с глазу на глаз.

И определенно, он прав. Исповедь не обязана происходить только в специальном месте, к тому же, тайна исповеди будет соблюдена в любом случае, произойдет это в саду или же в его комнате. Суть покаяния в признании своего греха, а не в месте, где ты о нем говоришь.

-В чем грех твой, сын мой? -

Тихие прогулки в сосновом лесу всегда приносили умиротворение и покой, но сегодня душа Ноа была взбудоражена как никогда. Его терзали сны, которые переходили все грани допустимого и становились невыносимым испытанием. Ноа чувствует, как дрожь пробирает его пальцы, пытаясь унять ее скрестив руки за спиной, но дрожь не походит. Она мелкими разрядами истязает его руки и внутренности, заставляя ежиться даже в такой теплый день. Что же с ним делает эта девчонка, Господи?

-Моя вера поддается испытаниям в виде женщины. Юной девушки, которая тревожит мои мысли и сны вот уже более трех месяцев. Она самое невинное создание в этом греховном мире, и я не имею права вожделеть ни ее мыслей ни ее тела... Но каждую ночь я вижу ее во снах, вижу такой, какой видеть не должен священник. Я молю Господа от избавления от сего проклятия...

-Сын мой, Господь не дает испытаний тому, кто их не преодолеет. Твоя вера сильна, и она сильнее этих мыслей и желаний. Ты борешься и борьба твоя будет вознаграждена по ее окончанию. Это то, что ты должен преодолеть на пути к искуплению.

-Но Святой отец, я греховен в том, что мне нравится это. Я боюсь, что не смогу выдержать все...

-Молись, сын мой. Господь слышит всех нас. Молитва спасет в самые темные времена. Не теряй веру и отступит искушение. Будь благословенен, сын мой.

Разговор затянулся, и Ноа утратил счет времени в поисках истины. Ему казалось то, что говорил Лучиано полнейшая ерунда, и он абсолютно не верил в возможность прекращения сего проклятия. Но со временем в появлении снов Ноа увидел четкую закономерность: чем больше он думает о Люции, тем ярче и реальнее сны. Потому, последующие месяцы он старался проводить в молитвах и обращениях к Господу, как можно меньше упоминая о своей ученице. Ему понадобилось больше полугода, чтобы сны перестали приносить ту внутреннюю боль и терзания, которые преследовали его на первых порах. Но избавиться от них полностью так и не вышло. Стоило только ее ровному красивому почерку пробраться в его сознание с новым письмом, как сны снова приходили... Снова будоражили его душу и разум. Но не отвечать, не вести эту переписку было выше его сил. Каждый раз с новым письмом он убеждал себя что это точно последнее, и он не будет отвечать. И снова он брал лист и ручку, как только получал очередной ответ. Она была его окном в мир за стенами этого монастыря. Мир, который с каждым днем и ее письмами становился все интереснее. В нем представлялись возможности, от которых он отказался, хотя ранее они не были камнем преткновения его веры. А сейчас все становилось таким шатким...

Полученное из Ватикана письмо казалось спасением, когда он открывал его в надежде получить благословение на служение в самом центре католической веры. И какого же было разочарование, когда его оповестили лишь о том, что окончательное решение будет принято Папой не ранее чем через несколько месяцев. Но взамен, ему позволили провести это время с родными.

Радость внезапно сменялась тревогой, стоило только подумать, что он возвратится туда, где есть его искушение. Его грех... Люция... Это еще одно испытание от Господа. Еще одна проверка, еще одна возможность показать свою веру и не сойти с намеченного пути.

Еще одна возможность побыть рядом с ней... Обнять, вдохнуть свежий запах ее ладоней и цветочный аромат волос... За что ему это, Господи? За каки прегрешения его так изводят мысли об этой прелестной юной женщине? Дважды он брал в руки бумагу, пытаясь написать письмо с новостью о возвращении, и оба раза его что-то останавливало. Что-то не давало ему написать эти несколько строк и отправить. Что-то внутри подсказывало, что не нужно этого делать, а затуманенный мозг поддакивал, списывая все на сюрприз, который он мог бы ей сделать. Но это было что-то другое. Что-то более реальное. Словно, напиши он это письмо, их жизни резко изменятся, и голова пытается отрубить эту мысль, лишь бы только не признаться, что именно этих изменений он и жаждет. Именно этого он хочет. Он уверен, что ненаписанное письмо спасает их обоих от чего-то ужасного и греховного, потому упрямо останавливает свою руку, когда перо ручки касается бумаги. Быстро прячет лист и тут же выходит из комнаты, чтобы мысли не заставили его передумать. Он отбывает через неделю, и все это время приходится сражаться с собственными страхами и желаниями. И лишь когда он садится в поезд, наконец отбывая со станции, внутри что-то становится на место. Он возвращается. Домой. Возвращается к ней.

Честно говоря, иногда Ян бывает до усрачки противной задницей, вот прямо как сейчас! Бассет уже вроде как и привык к его выпадам и подколам, но сегодня он особенно бесячий. И свои нервы Лео старается спрятать в стакан с виски, отпивая еще до того, как эта наглая русская морда начнет толкать речи и тосты. Алкоголь приятно жжет горло, перенося это ощущение в область солнечного сплетения и разливая по всему телу приятную негу. Кажется его начинает отпускать. Даже те глупости, которые говорит сейчас Ян не имеют никакого значения, а их с Филиппой "игра" кажется даже милой. Виски дает свой эффект, не иначе.

-Старые устои администрации изжили себя еще лет эдак двадцать-тридцать назад. А ход новому и прогрессивному просто не дают. Если у тебя есть предложения, Филиппа, добро пожаловать в студенческий совет. Вот там и реализуем все твои фантазии, если их вообще хоть кто-то примет во внимание! Вот это и бесит больше остального: никто не воспринимает всерьез все наши труды. Революцию решил устроить, Ян? Я только за... - если бы не рекомендательное письмо, которое мне так нужно! - Леонард на какое-то мгновение погружается в свои мысли, пытаясь поставить на чашу весов свое рекомендательное письмо, от которого вполне может зависеть его будущее, и революцию с изменением уставов университета... Кажется выбор очевиден! Он не успевает озвучить свой выбор, как на горизонте появляется эскорт Яна. Чего было ожидать? Все как всегда. Модельная внешность, ноги от ушей, фигура-гитара. Все в стиле этого музыканта. Признаться Бассет ему порой завидует, учитывая с какой легкостью он меняет девчонок, и не факт что Дрю будет единственной в этот вечер.

Бровь непроизвольно ползет вверх, когда Ян опрокидывает бутылку, не церемонясь и глуша водку прямо с горла. Именно глуша, потому что иначе это не назовешь. Подобного Лео точно еще не видел, но все же допивает свой виски, позволяя ему окончательно завладеть его разумом и наконец вслушаться в музыку, что перестала быть гулким шумом. Давнишние занятия танцами не прошли ведь даром, верно? - Хрен с тобой, провокатор. Танцы так танцы. - Мужчина поднимается с места, почтительно предлагая Филиппе свою руку и помогает ей встать. Раз уж Ян так бессовестно решил ее кинуть, то хотя бы встать Лео ей все же поможет.

——————————————— the end ——————————————