Я обязательно приду еще. Потому что это вау. Вспоминая твои старые работы, прямо видно как ты скакнул в развитии, как сильно поднялся твой скилл, этот не может не радовать. Еще раз, спасибо большое, носить буду с ОГРОМНЫМ удовольствием!

Бэкс, ты как всегда - моя группа поддержки из одного человека ?

 Потому что твои работы - это любовь❤

Значит хорошо скрыл) приятного пользования! Заглядывайте как-нибудь еще

Обязательно, ближе к Новому году забегу)) Ещё раз спасибо))

Когда просто кинул исходники, а тебе сделали крутую работу, аж немного не ожидал увидеть ссылку в личке

Пойду собирать с пола челюсть и все остальное, ибо это просто потрясно

Большущее спасибо, заношу его наверное до самых дыр и даже немного после

За песню отдельный лайк, люблю и ее, и эйфорию, и этот момент

не ожидал, что всем понравятся аватары, но крайне радостно от того, что все именно так и случилось

Благодарю Вас за отзыв и носите с удовольствием)

благодарю Вас!

ох. черт. я так закрутилась, что совсем проморгала эту тему

мне очень нравится то, как вышло, Робертс будто бы вампирша и это максимально атмосферно выглядит.

попрошу только чуточку яркость убавить. жди свои, надеюсь смогу тебя тоже порадовать!

Натаниэль учится, Натаниэль умнеет, хоть и делает это чересчур медленно; игрок из старшего всегда был так себе, если говорить на чистоту. Именно младший из мужчин был тем, кто умело игрался на нервах, выводил на эмоции и выбешивал одним лишь существованием; речь Себастьяна была ядовитая, мимика драматичная, а реакция пофигистичная. Но сейчас... сейчас старший Блэквуд давил на больное, вспарывал без анестезии и наслаждался тем, что видел. Внутри драло от боли, хотелось выть, биться в конвульсиях, а после, закрывшись в комнате, никогда не выходить, но Тибериус флегматично поглядывал на все происходящее сквозь призму «своих» голубых глаз и лишь для виду хватал ртом воздух, дабы не выдать присутствия.

Минута. Вторая. Можно продолжать спектакль.

Фу, какой ты скучный.

Блэквуд отталкивается от стены, у которой был взят в «плен», и идёт в сторону брата, что в очередной раз присосался к бутылке. Тормозов у призрака не было, как не было и сожаления к юнцу, что находился на грани смерти в его «смену». Зачем весь этот спектакль, если можно закончить все здесь и сейчас? Взяться конкретно за то самое дело и свершить месть, что зрела у паразита на душе уже очень и очень давно. Тибериус ведь не забыл, что с ним сделала эта «семья»; ЕГО семья. Долгие годы бренного существования он следил за поколениями Блэквудов, сменявших друг друга. Фиксировал, запоминал, выстраивал план. Больные, извращенные и такие беспомощные. Жалкие людишки цеплялись друг за друга, как за спасительный круг; брезгливо воротили нос от совокупления с теми, в чьих жилах текла неродная кровь, и хоронили десятки, а то и сотни девушек в лесу за фамильным особняком.

Тибериус оказался лишним, не нужным, дефектным; его выкинули из дома, вычеркнули из жизни и из семейного древа, возненавидели... но увидев, что тот счастлив на стороне, убили. Тибериус — нелюбимый сын, ненавистный брат, бракованный экземпляр. Призрак — паразит.

Себастьян — немилый сын, нефункционирующая деталь семейного бизнеса, исчезновение которой не заметят. Идеальная цель. Безупречный сосуд. Он словно побитый щенок бегал от одного члена семьи к другому в поисках теплоты и заботы, а в конечном итоге оставался за бортом, стоило домочадцам «найти своего». Была, конечно, Урсула, готовая ради своей второй половины на все, но... что может сделать обычная девчонка, принимающая депрессии и отстранения близнеца за якобы нежелание общаться?

Я весь в нетерпении, когда же ты лично начнёшь исполнять свои угрозы, о великий и ужасный.

Поступь бесшумная, улыбка безумная, а глаза сплошное бездонное марево. Тибериус запахивает халат, тем самым закрывая дверь в сердце; приближается к мужчине напротив, решив ещё в самом начале, каково же будет «наказание».

Секунды молчания наяву внутри кажутся вечностью. Вокруг темно, очень темно и холодно. Себастьян бежит, спотыкается и падает на колени, воет; очень громко. Умоляет не исполнять задуманного, ведь не сможет пережить. Не сможет вынести ЭТОГО. Золотая клетка звенит от мозгодробящего, пронзительного смеха, отдающего в ушах словно дьявольский голос. Мучитель бьёт свою жертву под дых, хватает за грудки и прикладывает головой о незримую бетонную стену. Битва быстрая, изначально обреченная на провал. Надежда, некогда мелькавшая в ореховых очах, тает на глазах, стоит радужке окраситься в стальной голубой. Свет гаснет без шансов на восстановление. Финита.

ОН идёт в наступление.

Холодный металл призывно мерцает в гордом одиночестве; Тибериус подходит к Натаниэлю на максимальное расстояние с одной лишь мыслью в голове. Вот он, стоит лишь подать... Рука непроизвольно дергается, будто чужая. Себастьян внутри всё ещё жив, всё еще старается спасти жизнь столь ненавистного брата, существование без которого не может себе представить; он ползёт по холодному полу своей темницы, оставляя кровавые следы повсюду. Волочит свое бренное тело и тихо, задыхаясь, предлагает убить себя взамен.

Выходит, откровенно говоря, плохо. Паразит не реагирует вовсе и спустя мгновение уже готов переходить к более серьёзным действиям; призрак мысленно празднует мини — победу, но совершенно забывает, что старший Блэквуд не столь туп и далеко не оглушен, по крайне мере пока.

Пересечение взглядов, напряженный момент и Себастьян срывает голос в жалкой попытке достучаться до родного сердцу напротив. Бесполезно. Он чувствует, как силы окончательно покидают его, и отключается, отдавая бразды правления.

Ну вот он я, милый брат.

Сосуд улыбается, кидает вызов и не отводит взгляд первым. Пользуется своим положением и делает неожиданный выпад вперед, обезоруживая. Тибериус напирает, двигается плавно и медленно словно пантера, вжимается своими бедрами в чужие и наслаждается небольшой разницей в росте, ощущая томное дыхание брата на своих губах. Картинка словно в тех слащавых цветных фильмах, где девушка после великолепного свидания дрожит от нетерпения. Оооо все естество Блэквуда трепещет. Он улыбается Натаниэлю ядовито и так по — дьявольски, наклоняется ближе, пугая внезапным возможным поцелуем, но лишь упирается обеими руками в столешницу. Правой подхватывает чужой бокал, тащит к губам и делает глоток горячительной жидкости, неотрывно исследуя чужие черты лица. Теперь брат — пленник, брошенный на произвол судьбы. Глупец, поведшийся на милое лицо и раздражающие фразы. Первенец слишком долго заводился, слишком долго копил в себе злость в намерении выпустить агонию на волю. Надеялся на разумность младшего? Или быть может мечтал уйти к себе в норку, чтобы не марать лишний раз руки? Чертов чистоплюй.

Паразиту хватает и этих жалких секунд слепого неведения, чтобы левой выхватить нож.

Звук стекла, встречающего свой конец о чужую голову, умопомрачительный. Тибериус наслаждается кровавыми дорожками, стекающими по вискам, выточенным скулам и подбородку. Тибериус кайфует от ужаса в чужих глазах и не собирается останавливаться. Хватка свободной ладони на чужой шее чересчур сильная, удушающая. Блэквуд громко смеется, вдавливая брата в холодную поверхность лично выбранной им мебели и…

Ну и кто теперь,

Молниеносное движение рукой.

свершает свое деяние с улыбкой, а?

Острие лезвия легко пронзает плоть. Тибериус всаживает в правое подреберье по рукоятку, закатывая глаза от удовольствия. Сумасшествие льется через край и металлический запах разносится по кухне, проникая в самые легкие. Паразит прокручивает нож внутри пару раз, с упоением наслаждаясь стонами боли, и чуть ли не кончает от вида красных ручьев на белом кафеле. Ему нравится ужас, нравится мстить. Нравится убивать и нравится делать больно. Он льнет к почти что безвольной кукле в своем капкане и проводит языком по правой щеке, слизывая кровь и громко постанывая. Невероятно. Слышится то ли хрип, то ли стон и Блэквуд с неохотой убирает руку с чужого горла, ножом все еще находясь внутри «брата». Убивать первенца семейства сегодня не входило в злодейские планы и посему приходилось наслаждаться жалким подобием недо-покушения.

Теплая ладонь на плече не весит ни грамма, Натаниэль от неожиданности, схвативший его за плечо, все еще делает больно. Но не Тибериусу, а Себастьяну. Кровь, льющаяся из раны, расплескивается по полу и удивителен тот факт, что наследник все еще стоит на ногах словно здоровый бык в самом расцвете сил. Уши режет стон, мольба, презрение… Всплеск содеянного приводит в чувства и маленький мальчик, погребенный под слоем чужого властвования, выбирается наружу. Теперь Себастьян кричит. Кричит наяву. Орёт словно раненный зверь и в ужасе отпрыгивает назад.

Я…

К горлу поступает тошнота, пульс зашкаливает и сердце бешено бьётся о грудную клетку. Блэквуд смотрит на свои руки, окроплённые кровью, и еле сдерживает слёзы. Переводит взгляд на Нейта, поглощенного своего борьбой, и снова на руки.

Я...

На руки и вновь на брата.

Блять.

Себастьян не думает. Больше нет. Кидается к раненному им же братом, ибо часики тикают с каждой секундой быстрее. Время на исходе. Надо что — то делать.

Нейт, я.. я…я не хотел

Себастьян сдергивает с крючка полотенце, после прижимая под раной. Он совершенно не понимает, что нужно делать, и, как сейчас спасать ситуацию; он знает лишь одно — вытаскивать нож — это ужасно плохая идея.

Нейт, умоляю прости меня!

Руки трясутся, парню кажется, что его стошнит прямо на месте. Он прижимает полотенце, что окрашивается сильнее в красный.

Глаза застилает пелена слёз.

Так случалось в жизни: Себастьян раскидывает по особняку игрушки — Нейт наступает на них и раздражается; Себастьян предлагает себя трахнуть — Нейт покрывается испариной и злится. Себастьян, без толики смущения, без былого здравомыслия и осознания, что ему прилетит за слова — предлагает себя трахнуть на только что вымазанном в его же крови полу — Натаниэль кипит яростью и хочет провалиться под землю. Каждый раз, когда Нейтом завладевает буря негативных эмоций, то в этом виноват либо Себастьян, либо отец, либо Себастьян. Первое и третье все чаще и чаще завладевает сознанием, а со смертью отца — единственное, что пытается забрать на себя внимание демонстративным игнорированием, либо экспрессивными выходками. Никогда было неизвестно, что именно требует для себя младший брат: уйти или подойти; оставить в покое, либо остаться подле и оказать поддержку; то у него нет настроения и он огрызается с первым встречным, то с непринужденностью и расслабленной улыбкой на губах отвечает на вопросы. Каждый раз в общении с ним Натаниэль чувствовал двойные посылы. Второе дно, которое как не отковыривай — сломаешь пальцы и все подручные средства. Разобраться в истинности намерений младшего не помогала даже психология, хотя понимал основные механизмы.

Он глядит на младшего, рыскает по телу, смотрит на то, как тот себя проявляет в определенных темах при разговоре, замечает, как его щека в нервозности подергивается при упоминании отца; как начинает перебирать пальцами манжеты, когда спрашивает разрешение и как он тупит взгляд при пристальном взгляде карих глаз брата. От Себастьяна исходили вибрации закомплексованности и тихой скромности. Молчаливо глядел в сторону, когда оставался наедине со старшим братом, пытался увести тему от прошлых событий и не действовал намеренно агрессивно по отношению к щепетильности Натаниэля. Улыбка его была мягкой, прокладывала в уголках ореховых глаз при неподдельной радости мелкие морщинки и приподнимала пухлые очерченные губы, обнажая белый ряд ровных зубов. В детстве на точеных скулах появлялся клюквенный румянец до самых кончиков ушей, а взор опадал наземь, когда Натаниэль, в своей манере, пытался ненавязчиво прикоснуться или же подсунуть подарок. Каждое воспоминание о Себастьяне заставляло сердце одного из Блэквудов абрикосовым джемом обмазываться, а мыслями крутиться вокруг того, как же природа очаровательно одарила того невинной красотой, ангельским ликом. С теплотой во взгляде, старший наблюдал и слегка завидовал, что его брата стороной обойдут все указы и, волен будет творить во благо своих прихотей; исполнять лишь свою блажь, не шибко подчиняться родительскому "надо" и попросту плыть по течению собственной жизни. Без борьбы и разочарований. Казалось бы, что ничто не сможет изменить благосклонность Фатума…

В настоящем Себастьян пронизан горечью. На груди его пригрет ворох прошлых обид и искренней ненависти. Шипит подобно подколодной, остерегает о том, что находится в запретной близости. Из уст сочится яд, а такие же белоснежные зубы заточены о чужую плоть — преобразованы, дабы вырывать куски из мира, кусать с силой и хваткой притаившегося в болоте аллигатора, и смотреть взором искусственно меняющихся глаз за своей жертвой. В подобном отношении Нейт прекрасно видел продолжение отца. За редкими встречами у обеденного стола, наблюдал за повадками, манерой речи и взгляд его тускнел от угнетающего понимания. Спесь и черствость всех Блэквудов передана по наследству в тонкие пальцы Себастьяна, подобно монаршему титулу. Хочется укрыть от всего, сберечь, словно зеницу ока; отгородить от влияния старшего поколения, однако уже поздняк метаться. Нейт преуспел лишь в рождении, а остальное упустил сквозь собственные ладони, пока вел борьбу в лобовую. Тонкие путы родительских чар стягивают тонкое белесое тело; веревки врезаются в плоть, приобретают кровавый оттенок, врастают в кожу и все сильней сдавливают, будто бы одежонка пятилетнего на взрослом мужчине. Себастьян не Блэквудовский первенец, он не был наделен излишней строптивостью, скорей повышенной внушаемостью и дабы снискать любви, готов был терпеть нападки со стороны.

Натаниэль эгоистичен, потому всю жизнь заботился лишь о себе.

О нем заботились все.

Выходит из собственного оцепенения, прилагая титановые усилия и, с перекошенной в омерзении миной отходит от пятна на полу прямо к оставленной в одиночестве бутылке. В нем трепещет не то, что злость — гогочет ярость, с остервением опережая по всасываемости в кровь проникающий в организм алкоголь. Горечь, приправленная высказанными словами, на корне языка не смывается обильной слюной; будто липким осадком въелась, и содрать ее удастся лишь с годами, как самую клейкую ленту с поверхности белоснежной стены. Сглатывает слюну в очередной раз и хмурится с характерным хмыком в тихое пространство. По левой стороне плоти разбегаются от позвоночника мурашки: по плечевому суставу да щекам, реагируя на изменение окружающей атмосферы. Сегодня, как и большую часть своего пребывания в истлевших стенах родового поместья, он не застал душевного спокойствия.

Намеренно пропускает упрек мимо ушей и упирается рукой в столешницу у раковины, разливая в стакан добрую долю портвейна. Звук жидкости ударяющейся о прозрачные стенки бокала, — разрезает мрачность комнаты, заставляет трепетать пламя свечей и перекрывает постороннее дыхание за его спиной. Натаниэль абстрагируется, отрицательно покачивая головой из стороны в сторону, словно на безмолвный ответ и, прикрывает веки, когда подносит к губам холодное стекло, грустно отражающее блики. Хочет в очередной раз залить все хотя бы спиртом и продезинфицировать, но из памяти не выкинешь. Каждое слетающее слово позади, как будто острием наточенного ножа — вскрывало плоть, оставляя глубокие раны, и, как ты не избавляйся от микробов — все равно загноится. Оттого прилагает максимум собственных усилий, обильно поглощая спиртное, разливая его по стенкам пищевода, далее в желудоу, заставляя работать печень и перерабатывать жидкость почкам.

Успокаивает себя тем, что вовсе не алкоголик, лишь обрабатывает душевные раны, которых не счесть.

Какой бы упрек не последовал далее, Натаниэль знал, что все считают его любимым сыном, тем, кто получал свое и добивался поставленных целей: родители сопутствовали, подчинялись прихотям и благосклонно относились к очередному всплеску безграничных амбиций. Все видели в Нейте мальчика, которому попросту повезло родиться первым; который получил максимум родительской любви и поддержки — выросший капризным, не до конца осознающим, что значит "нет". Однако мало кто видит, какую цену он платит, дабы погасить взвешенный на шею долг. У него самого бы духа не хватило воспользоваться предоставленными активами, ибо возложенная надежда всего рода…

На языке до сих пор вертятся сказанные слова, словно веретено плетущее собственную пряжу из лжи. С каждым оборотом деревянного колеса его душа скулит, будто привязанное на спицы — растягивается; шестеренки медленно вращаются, переламывая железной кувалдой все кости. Весь вздор, намекающий на то, что Натаниэль собственными руками умертвит родного брата, уподобляясь завистливому Каину — не имел ни единого веса. Он бы скорей возлег сам на смертном одре и отдал себя живого на растерзание хищным птицам в период засухи, чем с улыбкой на губах придушил бы Себастьяна. Какими бы сволочами друг для друга братья ни были, — старший любил младшего всю свою сознательную жизнь. Бежал от этой любви, укрывался за сотнями засовов; выстраивал стены и закапывал в себе любое проявление запретов, но отрицать было трудно. Будто попытки адаптироваться к жизни без кислорода под толщей водяной. Как и трудно остановиться заливать все разочарование портвейном в эти минуты.

Бокал практически был опустошен и с грохотом приземлился на твердую столешницу, чудом не раскрошившись на мельчайшие осколки под стальной хваткой. По телу разливалась горячительная жидкость, отдавая в желудке спазмом и распространяясь в ослабленные конечности. Где-то в районе пищевода сжималась в смертельный узел и заставляло уцепиться за выступы в качестве перенаправления внимания, ибо проживались так легче. Натаниэль с удивлением для себя обнаруживал, как пьянеет, и, дыхание становилось тяжелее, опуская напряженные плечи вниз под влиянием гравитации. Звуки окружающего пространства были такими далекими, банальными и пустыми, существовавшие на периферии — давали понять, что он все еще в реальности.

В реальности своих собственных кошмаров.

   — А я весь в нетерпении, когда начнешь исполнять ты свои.

Бурчит себе под нос и прикрывает глаза, опуская подбородок к груди и прохрустывая шейными позвонками. Грудная клетка тяжело и медленно вздымается в глубоком вдохе и в нос проникает запах доселе незамеченных свечей: в них матушка с легкой руки капает каплю ароматизированного масла, создавая в этом мрачном месте хоть толику уюта. Когда-нибудь Нейт ей скажет, что все бесполезно — его все так же тошнит, а гнилостный запах семейного разложения не перекрыть, даже если в дом притащить настоящие ели и раскидать по углам с обрезками лимонной цедры, дабы не фонило. Затыкает себе усиленно рот прикусывая зубами язык, что бы в легком опьянении более лишнего не взболтнуть, а после поверхностью кожи чувствует, как сзади запредельно близко что-то находится.

Своевременный разворот и заключение в ловушку. Себастьян переменился в лице, черты ужесточились, и скулы будто бы стали острей — пронзает взглядом череп Натаниэля насквозь. Скотт Саммерс без защитных стекол на глазах. Он льнет бедрами к мужчине, вжимая его ягодицы в самую столешницу до болевых ощущений и, все смотрит в попытках выискать на лице что-то давно забытое. Горделивый взгляд в ответ призывно смотрит, провоцирует на неизвестное, не отводит и лишь испытывает: кто первый? Нет, не сделает ответный шаг, а наоборот — уйдет в регрессию, отвернется и отступит назад. Это точно не про Нейта. Брезгливо морщится от картинки, как его стакан подносят к чужим губам и большой глоток жидкости с шумом стекает по горлу: поднимающийся кадык как кусок адамового яблока и хочется … вырвать ли? На расстоянии метание разума переносится терпимо, вблизи — категорически невозможно. Погребенный под толщей собственных костей, плоти и крови — Натаниэль бился в конвульсиях, хотел оттолкнуть, выставить руки, ибо расстояние отвратительно разрешимое, а Себастьян все льнет. По лицу родной крови трещиной на идеальной статуе — расползается ухмылка вслед за ядовитой фразой; находится в сантиметрах одного мгновения и сверкает голубым взглядом в призрачном свете тусклого пламени. Если бы немного больше света, то, возможно, Нейт бы понял, что глаза его брата вовсе не в линзах, так как окаемки и четкой границы силиконовой основы попросту нет. Искусство не в исскуственности.

   — Твоя отвратительная близость всегда будет пятном на моей жизненной линии.

Сочится в ответ на яд — ядом, ибо помет одной гадюки. Дергает подбородком вверх, зрительно возвышаясь над ним и, горделиво смотрит сверху вниз, преисполненный вызовом. Как бы ни был зол на него младший брат, силы воли ему не хватит притворить в жизнь самое сокровенное. Окропить пространство алой жидкостью, сколько бы ни мечтал — не сможет. Поджилки скорей затрясутся и, в обморок рухнет грузным мешком. Оттого Нейт безоружен, полностью уверенный в своей правоте глупец.

В одну секунду Себастьян отрывает от губ опустошенный бокал; в другую хватает менее одного мгновения, чтобы приземлить его не на столешницу, а на левую скулу старшего брата, чтобы тот почувствовал резкую и оглушающую боль от падения в жестокую реальность, которую так категорично отрицал. Голова не успевает среагировать для смягчения удара и уклониться в сторону движения, оттого под всей черепной коробкой осколками распространяется режущая боль, а снаружи только ощущение, как с подбородка стекает теплая жидкость. Нейт жмурится, ухватываясь руками за край столешницы, дабы попытаться устоять на ногах, приоткрывает губы в недоумении и аффективном потрясении. Размыкая веки — глазницу заполняет красным цветом и тем же теплым ощущением… растекающейся крови.

        Какого черта?

За мысленным вопросом объясняющего ответа не последовало, а замешательство было столь долгим, что этого хватило для очередного удара. Он добровольно предоставил себя на расправу.

   — И ты, Себ?

Разбиться о собственные воздвигнутые иллюзорные представления куда больней, чем прилетевший нож в печень. По крайней мере, так кажется лишь первое мгновение пробирающего все тело шока, а затем наступает немыслимая боль, будто бы аппендикс вырезают без местного наркоза. Молимая в пощаде рука взмывает вверх и придавливает плечо предавшего в собственных стенах некогда родного человека. В голове словно подорвали мины закопанных эмоций на безродном поле, иначе нельзя было объяснить, какого черта все заискрилось слишком яркими красками, бесконтрольными и сносящими с ног в буквальном смысле. Нейт бы рухнул в ноги, но умудряется удержаться за счет не отстраняющегося плеча, рука которого опустила сдавливающееся под хваткой горло. Из обескровленных губ срывается стон боли, но глаза застилающие кровавой пеленой он не отводит, прикрывая их будто бы на долю секунды, которая длится чуть ли не вечность в поглощаемой тишине. Чужое прикосновение к щеке и очередная выворачивающая желудок — боль. Себастьян с извращенной уверенностью в своих деяниях прокручивает и без того кровоточащую водопадом рану. Складывалось ощущение, будто бы все естество пытались вытащить через порез: хватают за кишечник, тянут с садистическим удовольствием по сантиметру, доставляя как можно максимум агонии в сознательности пребывающей плоти. Нейт сжимает зубы, крошит в пыль, кусает собственные щеки, сглатывая по горлу порцию крови и, хватает свободной рукой за торчащий нож в абдоминальной плоскости. Решается опустить взгляд, признающий собственное поражение и, взмахнул бы белым флагом, но он окрасился в цвет его собственной крови.

        Клянусь, я выверну его наизнанку…

На месте двух Блэквудов в считанные минуты открылся очередной водопад в Миссури, как его назвать — в голову еще не приходило, но что-то связанное с потрохами — однозначно. В их собственной несовременной кухне более похожей на устаревший ренессанс и без того потухшие краски начали сгущаться, фокусируя взгляд Натаниэля лишь на черной рукояти кухонного ножа в собственной плоти — боковое зрение отсутствовало. Все окружающее пространство вдруг темнеет, замедляя и без того тугую сознательную деятельность. Хочется взвыть от боли, изречь самые громкие проклятия и нанести ответный удар, но единственное, на что сейчас был способен ум — понимание, что под его рукой фигуральная змея оказалась буквальной. Переворот? Неужели злость и ненависть к собственному брату сильна в такой мере, в какой боль сейчас он ощущает?

   — Блять…

У мужчины отвисла челюсть в вязком осознании ускользающей реальности, широко распахнутые глаза его вновь поднялись к лицу брата. По ногам обильное кровопускание омерзительно мочит штаны, забрызгивает светлый пол, смешивается с недавним плевком чужой крови и — сделай ход, поскользнешься словно от кожуры банана. Потому Натаниэль не делает встречных шагов к собственному убийце и только оседает на колени пред ним в испуге отстранившемся — свободной рукой упирается о пол, в собственную лужу крови пальцами погружаясь и, не шибко осознает, что от него сейчас требуется. Вытащить ли нож и метнуть в брата, дабы помирать не в одиночестве как пилот в анекдоте? Или же просто вытащить да сдохнуть как самый яростный предатель семьмейных ценностей? Возможно, это именно то, что в действительности он заслужил… Хватается за твердую рукоять и сжимает похолодевшими пальцами — сделай хоть движение и вскрик не в состоянии унять.

   — Уйди от меня, падла!

Злость вскипает, бурлит в крови и выпускает из открытой раны пар, булькая в разливающейся крови. Сквозь пальцы она кипятком сочится через ткань рубахи, окрашивает прижатое полотенце и хочется лишь освободиться от этой боли. Глаза щиплет то ли от попавшей крови, то ли от горечи слез навернувшихся и он отстраняется себе во вред от собственного Брута, прижимает ослабшее тело к тумбе позади в позе полулежа и, ухмыляется безумно обнажая клыки. Хрипит, пуская из уголков губ кровь:

   — Сукин ты сын!

Он взревел бы как медведь в предсмертной агонии после долгой схватки, но силы неожиданно покидали его оставляя на теле лишь прикосновения неизвестного холода. Кто-то открыл входную дверь впуская в плохо отапливаемое помещение зимнюю стужу? Правую руку словно в пропадающем телесигнале — моросило и слабость в ней с каждым бешеным ударом сердца в грудине, чувствовалась отчетливей. Если не предъявлять шибко резкие движения, замереть на месте, то боль не так уж сильно ощущалась, однако веки под притяжением земным тяжелели и, трудно становилось сдерживаться от инородного хохота, напрягая разорванные мышцы живота. Горло его пересыхало, а на губах чувствовалось еле заметное стягивание, трескотня его голоса резала сжавшийся слух, ему оставалось только чувствовать себя словно в невесомости — тошнота то и дело подступала к захлебывающейся гортани. От нее хотелось избавиться — выкашлять, но черт! Как же это больно… Хотел было сказать что-то таящееся за его скалистой душой, но изо рта послышался булькающий звук, от которого самому стало омерзительно.

На глаза наворачиваются слезы и, более не было сил сопротивляться. Черт! Никогда не думал, что его самого, почти что как отца, постигнет кара небесная. Не успел отмыть вековую карму родословной греховности и оставляет после себя … ничего. До абсолюта. Только нервозную раздраженность на губах произносящих его имя. Был ли подле него тот человек, который его бы любил? Вряд ли. Он давно канул в Лету…

Сколько крови ... Куда больше, чем можно было бы представить в своей жизни. Наследник блэкувудовской крови в луже собственной, с пожухлой мимикой и скомканным страданием на лице. Держит окровавленное полотенце в трясущихся руках, из последних сил отталкивает собственного брата, дабы убирался прочь и не видел делов своих стараний. За него то страшно, то хочется сию секунду воспрянуть и отплатить тем же реверсом — дуальность — именно то, что вплеталось в отношения между ними. Как у монеты, но без одной стороны, у второй будто бы нет возможности к самостоятельному существованию.

До слуха, будто из другой комнаты доносится всхлип и лепет столь знакомых, но таких неразборчивых снов, а Нейт только на минуту пытается прикорнуть. Так, прикроет глаза, а затем надает люлей своему младшему брату впервые в жизни. Ходить им потом в синяках, пусть и будет один перебинтованный. Какое-то навязчивое и надоедливое шуршание, присоединенный тонкий голос к ранее мужскому, а затем его тревожат, открывают собственноручно веки, шлепают по лицу, но этого хватает, чтобы Нейт лишь выдавил из себя тройку слов исходясь кашлем:

   — Пошли все к чертовой матери…

В реальности это звучало как «пош… бульк — звуки хрипящего и проглоченного слова: — черт…». Ум как-то подозрительно замолкал: испуганным тоном он лишь протяжно скулил, подобно щенку в поисках материнского молока и теплой плоти, чтоб согреть остывающее как у Натаниэля тело. Больно все еще, но уже не так, как было вначале. К этой рези уже можно относиться как к собственной, к родной; как к части тела: третья рука или выросшая женская грудь размера эдак третьего. Тело накрыло обвивающими каждый участок конвульсиями, будто высоковольтными проводами приложили к грудной клетке и пытались под воздействием электрических разрядов сжечь его сердце. Конечности онемели, и удержать себя в пределах реальности, кажется, становилось невыносимо.

   — Себастьян, я найду тебя и, явно заставлю всю жизнь жрать клубнику в призрачной ипостаси, а после смеяться, как ты покрываешься очагами жутчайшей аллергии… падла!

Вся его злость и ненависть к собственному брату оказалась под осознанием смертности жизни — тюлем, прикрывающим собой куда более глубокую привязанность, предъявленную изначально… И близость того была ни сколь «отвратительна» и никаким уж не «пятном», сколь агрессивно вытесняема, дабы не стать в собственных глазах лицемерным Петиром...

Возвышенный на вершину собственных иллюзий, он упал, разукрасив собой пространство.

Хотя, стоп! Натаниэль оставил след — в буквальном смысле.

Антисептик в кладовке в самом низу под коробкой с порошком для стиральной машинки. Мирамистин правей и чуть выше.

                      И, пожалуйста, не трите хлоркой кафель — он теряет свой блеск...