И единственное, что хотелось - целовать, целовать и целовать.
Целовать до одури, до безумия, упиваться каждой секундой. Чувствовать, как сильные руки крепко прижимают к себе. Ощущать друг друга каждой клеточкой тела. Грудью прижиматься к груди, а спиной к холодной стене. Запрокидыать голову и уходить в экстаз от дорожки поцелуев от мочки уха к ключицам. Трепать волосы и прижимать их к впадинке груди. И руки по бедрам медленно поднимаются выше, под предательски длинную школьную юбку.
Астория давно наблюдала за Гарри Поттером. Золотой мальчик, гордость гриффиндорской команды по квиддичу, лучший друг Гермионы Грейнджер, местной зубрилки с вечно растрепанными волосами. Астория не понимала, как кто-то может быть в нее влюблен, она же ничего дальше учебников не видит.
У Астории тяжелело внутри, когда она видела их рядом. Ей хотелось кричать от несправедливости, но ком в горле вставал поперек. И вместо этого она уходила прочь, гордо расправив плечи - Асторию Гринграсс совершенно не волнует то, с кем якшается Золотой мальчик.
Асторию Гринграсс волнует, как они с Гарри проведут сегодняшний вечер.
Они встретили друг друга в самый печальный период своей жизни. Пятый курс не пощадил никого, и дело тут даже не в СОВ. На Гарри обрушилось все магическое сообщество, а и без того нелюдимая, Астория еще больше отстранилась от общества софакультетников, изредка проводя время лишь с самыми близкими. Она не любила шумные вечеринки, секс на подоконнике и сплетни у кого что больше и эстремальнее. Одноклассницы фыркали и называли ее паинькой. Им было забавно наблюдать, как младшая Гринграсс начинает пылать от ярости.
- Заткнитесь все!
- А то что? Лекцию прочитаешь о вреде беременности в шестнадцать?
Они встретили друг друга совершенно случайно на астрономической башне. Она тогда впервые решила попробовать сигареты, а святой Поттер, как некстати, оказался поблизости.
- Курить вредно.
- Поэтому у тебя из кармана торчит Мальборо?
С тех пор астрономическая башня стала местом их неизменной встречи.
Они любовались звездами и обсуждали всякое разное. Астория любила, когда Гарри ложил голову к ней на колени, она трепала ему волосы. Они то говорили полушепотом, то срывались на звонкий заливистый смех. Им больше не нужны были сигареты, чтобы расслабиться и "выпустить пар". Гарри и Астория стали отдушиной друг для друга. Честно говоря, они даже не поняли, как стали встречаться. Просто в какой-то момент это произошло, и никто даже не стал возражать.
Они целовались на прощание и целовались при встрече. Целовались на подоконниках, полу и кровати. Она изучали друг друга постепенно. Гарри сносило крышу, когда Астория брала инициативу в свои руки - французские поцелуи были ее коронными. У Астории искры летели из глаз, когда Гарри прокладывал дорожку поцелуев от мочки уха по шее, ключицам и останавливаясь на груди - не нужно было ничего, кроме его рук, чтобы Астория стонала в объятиях Гарри.
Никто даже не догадывался, что слизеринская паинька и Золотой мальчик могли любить друг друга во всех смыслах этого слова. И это было им на руку.
Седьмой курс стал настоящим испытанием для Астории. Знала ли она, что он не вернется? Безусловно, самой первой узнала. Когда Волан-де-Морт пришел к власти, Гарри Поттер и Астория Гринграсс оказались по разные стороны баррикад. Ей просто-напросто не хватило духа пойти наперекор своей семье, за что она возненавидела себя на долгие годы. Она держалась максимально отстраненно от своих софакультетников, и все чаще слышала в свой адрес издевательское "паинька", которое, казалось, прилипло к ней, как пресловутая жвачка к подошве.
Они были вместе, и никто даже не догадывался об этом. И это было самое главное.
Второе мая девяносто восьмого стало тем днем, когда все наконец-то встало на свои места. Они вновь встретились на астрономической башне, и тогда никто из них не проронил ни слова. Гарри Поттер и Астория Гринграсс просто наслаждались тишиной и обществом друг друга. Поговорить они успеют всегда.
Спустя год Гарри и Астория покинули стены столь родного им Хогвартса руку об руку и отправились на поиски себя. В тот момент они окончательно поняли, что наконец-то обрели друг друга, несмотря на обрушившийся на них гнев семьи Гринграссов, которая не помедлила отречься от блудной дочери, и бесконечной прессы, которая была жадна до сенсаций.
Они были вместе уже несколько лет, но никто даже не подозревал об этом, все думали, что они просто любовники для периодического секса. Гарри и Астория лишь смеялись и наслаждались этой тайной, сбегая от папарацци, которые норовили подловить Поттера на каждом углу, куда-то далеко. Они вместе объездили самые затерянные уголки земного шара, где никто и никогда бы их не достал.
У них никогда не было дома - место, где они ощутили бы покой и умиротворение. Поэтому они решили создать его с нуля, начав с самих себя. После этого Астория Гринграсс стала Асторией Поттер. Еще спустя время на отшибе Лондона появился маленький домик, с палисадником, усеянным чайными розами и астрами, а на заднем дворе появились кольца для квиддича. Потому что дом там, где ты чувствуешь себя собой.
Они оба нуждлись в тишине и покое, где их никто и никогда бы не потревожил. И это было их раем. Раем в кромешном аду.
- Я чертовски устал за сегодня, ты даже не представляешь.
- Я знаю.
И единственное, что хотелось - целовать, целовать и целовать.
Коллега по цеху заманивал приехавшего в командировку в Испанию Генри к себе в гости как мог: мол, всё равно тебе ещё две недели тут работать, а в выходные работать нельзя, ты и так игнорируешь сиесту в будни, тебя надо переучивать. Идеи потратить выходные на достопримечательности Педро не оценил и дальнейшие аргументы Нестлинга даже не слушал, едва ли не силой в итоге протащив того несколько километров на машине. Вытаскивал из машины он его тоже силой, но уже не одних рук, а всех приглашенных, в том числе немногочисленных соседей, среди которых была и та девушка, которая по заверениям коллеги делала невероятную маргариту.
Аделина любила жизнь так, как, кажется, Генри никогда не мог её полюбить. Молодая испанка, вскружившая ему голову, практически сияла этой любовью - к жизни и к миру, в котором она существует, и даже к нему, случайно оказавшемуся в чужом загородном домике британцу. Она покачивалась в такт мелодии, записанной на виниловой пластинке, игриво поводила загорелыми плечами, откидывая на спину кудрявые локоны, и бесконечно искренне улыбалась каждому из гостей.
Генри видел, как на неё смотрят другие - с любовью, нежностью, восхищением, а кто-то практически молился на неё, складывая ладони и склоняясь перед ней. Когда закончились напитки (маргариту она действительно делала божественную) и заела пластинка, Аделина достала виуэлу и устроилась на одной из скамеек, наигрывая мелодию, знакомую только ей, но трогающей струны души других. Стоило кому-то заскучать или отойти в тень, пытаясь слиться со стеной, как девушка находила способ привлечь его к общему празднеству, не оставляя и не забывая никого.
- Даже и не скажешь, что она маггл, да? Так вписывается хорошо в любую компанию, невероятно просто, - со смехом на губах спросил Педро, дружески хлопая Генри по неожиданно крепкому плечу. А британец так и замер там, где стоял, уже не улыбаясь и неотрывно наблюдая за танцующей среди других Аделиной, в пышной алой юбке, мечущейся будто бутон тюльпана на ветру, и золотых украшениях, сверкающих в закатном солнце. Босые ноги её гладили ледяные волны, не сбивая, не заставляя упасть, а обнимая, будто ласковые коты обвивают щиколотки хозяев своими хвостами.
- Ты не говорил, что она маггл. Разве у вас не соблюдается статья 73?
Нет, невозможно. Если кто-то из них всех и был похож на волшебницу, как из сказок, то именно она - эта кудрявая девица, рисующая руками невиданные картины, и трогающая чужие сердца, не вспарывая им грудную клетку. Нестлинг не мог себе позволить даже думать теперь о ней, как думал до этого, - это нарушение законодательства, это неправильно, нужно сообщить в вышестоящие органы и тем более закопать как можно глубже это скребущее чувство... чего-то выше его понимания. Его дома ждут смотрины невест, которых ему подобрала мать, как и его старшему брату, он не может вот так просто бросить всё, в чём рос и во что верил. Не может ведь?
- Я знаю её с детства, когда про эту статью даже не слышал от родителей, и она ни разу не подвела нашего доверия. Плохо что ли? Или ты у нас тут расизмом по магической принадлежности решил заняться, м?
Генри несколько секунд стоял, открывая и закрывая рот, пытаясь найти объяснение, но в конце концов побеждённо выдохнул - аргументы иссякли. Нет, не плохо. Возможно, даже к лучшему, что он вылез из своего закостенелого костюма в этот теплый день в чужой стране.
Сириус зашторивает балдахины кровати и ложится. Шум в его ушах тихий, но назойливый, и тут же будто бы меняет волну, превращаясь в писк. Как-то в гостях у Андромеды Сириус видел маленькую коробочку магглов, которая включала музыку и вещала новости, но если её неправильно включали, то она сначала противно шелестела, а потом и вовсе начинала пищать. Вот примерно такой писк слышал Сириус, и от этого его передёргивало. Ему одиннадцать, на окном сентябрь, и он в гриффиндорской спальне. И у него чувство, будто бы он и есть эта самая коробочка, которую неправильно включили.
Тихое сопение Люпина и громкий храп Петтигрю немного успокаивали, но всё же тишина так нервировала маленького Сириуса, что он не мог уснуть: то ему подушка слишком маленькая, то ему кровать слишком мягкая, и аскезой тут и не пахло. Сириус поднимается с кровати и идёт налить себе стакан воды. Шум воды немного успокаивает нервы, и он уже всерьёз думает принести себе одеяло с подушкой и уместиться в душевой кабине, слушая льющуюся из крана воду, когда резко дверь открывает очкарик Поттер.
— Тебе что, не спится? — он устало трёт глаза и выхватывает стакан из рук Сириуса, и отпивает из него.
— Не спится, — Сириус подозрительно щурит глаза и горделиво приподнимает подбородок.
— Ну ты мерзко тянешь гласные, пижон! — усмехается Джеймс и пародирует Сириуса, отчего тот смеётся: выходит так карикатурно, будто Поттер пытается скопировать не самого Сириуса, а его отца - Ориона. Но выходит похоже, и Сириус снова не сдерживает стыдливый смешок: отец бы точно его за подобное выпорол бы. — Хорош паясничать, я тоже спать совсем не хочу! — Джеймс нагло врёт, и это подтверждает его маленький зевок в кулак.
— Так что предлагаешь? — Сириус уже думает достать свою шахматную доску, но Джеймс резко раскрывает свои очнувшиеся глазища и заговорчески ему подмигивает, мол, пошли за мной.
Джеймс будит Люпина (похлопыванием по плечу) с Петтигрю (наглым пинком с кровати), а затем достаёт из сумки кусок ткани, похожий на жидкое серебро. Сириус не верит своим глазам ни тогда, когда видит мантию, ни тогда, когда от Джеймса остаётся лишь одна висящая в воздухе хихикающая голова. Самая настоящая мантия-невидимка.
Спрятавшись под ней, четверо мальчишек преодолевают сначала гостиную факультета с сонными старшекурсниками, затем бесконечные коридоры (успев в них заплутать, конечно же), холл и, наконец, поляну перед Чёрным озером. Гигантский кальмар создаёт тихий всплеск вдали, будто бы их приветствуя, и Сириус радостно машет ему с берега. Джеймс снимает тапки и заходит в ледяную воду по щиколотки, а Римус с Питером падают под крону раскидистого скального дуба, и Питер достаёт из-за пазухи термос с горячим какао. Джеймс плескается на ребят, заливисто смеётся, и Сириус заражается этим смехом.
Шум в голове немного отступает, но затем снова меняется на пронзительный писк. Сириус недолго хмурится, а затем раздевается до самых трусов и бежит в воду, туда где глубже, туда, где мощно. Сириус ныряет с головой, и шум воды выталкивает все остальные звуки, оставляя его наедине со стихией. Сириус закрывает глаза и улыбается.
Toujours pur.
Сириус в панике открывает глаза и всплывает.
***
Сириус рывком поднимается со стула, всё ещё немного потерянный. Громко играет музыка, буквально по ушам бьёт. Он в каком-то загаженном клубе в Хакни, и где-то в толпе выплясывает Джеймс. Сириус чертовски пьян, прям вдрызг, а к его боку льнёт маггловская девчонка.
Она красивая. Волосы пусть и неухоженные, сухие и запутанные, но такие пошло красные, что Сириус не сдерживается и начинает расчёсывать из пальцами, массируя кожу. Губы пухлые, её помада смазана, и Сириус замечает её отпечаток на своём большом пальце: Сириус считает, что не видел ничего более сексуального в своей жизни. Он поворачивает лицо незнакомой девушки к себе за подбородок, а она ловит его палец своими пухлыми губками, слегка посасывает, а потом мягко, почти нежно проводит по нему зубками. Сириус солгал: вот это по-настоящему сексуально, и штаны резко начинают мешаться и давить. У неё чуть раскосые глаза, что делает её похожей на русалку из Чёрного озера, и хоть в неоновых пурпурных и бирюзовых бликах не уловить, но её глаза самые завораживающие, что он когда-либо видел (после её совершенно блядского рта, конечно). Чёрт возьми, у него окончательно встал, и эта девчонка это точно знает.
Сириуса поглаживают чьи-то руки по плечам, спускаясь к животу, и Сириус замечает, что они мужские. Тёмные, шоколадные, и чертовски красивые. "Плевать," — думает Сириус, поднимает лицо наверх и целует этого парня, а девчонка расстёгивает ему ширинку и освобождает аж покачивающийся от возбуждения член.
Сириусу шестнадцать. Сириусу так свободно и раскованно, после того, как он сбежал из дома полгода назад. Сириусу уже остопиздел этот сраный звон в его ушах, усиливающийся и разгоняемый алкоголем в его крови.
Девчонка проводит языком по члену от головки до основания, а потом посасывает одно из яичек, и это слишком. Слишком хорошо. Слишком горячо. Это слишком ему слишком нравится. Сириус целуется с мулатом, пока парень ласкает его соски через подранную футболку, а девушка делает его первый в жизни минет. Её язык скользит по уздечке члена, и Сириус уже был бы готов кончить, если бы она не сжимала его член твёрдой уверенной хваткой. Юноша надавливает ей на голову, она охватывает губками головку и начинает медленно и глубоко скользить. У Сириуса в голове петарды, а в глазах — фейерверки.
Toujours pur.
Сириус резко вздыхает и, неудачно отклонившись, падает со стула.
***
Сириус вприпрыжку встаёт с пола в усадьбе Поттеров и подкидывает маленького Гарри в воздух. Гарри хохочет, и его смех такой же заразительный, как и у Джеймса. Лили стоит на кухне и укоризненно смотрит на Сириуса, а потом сдаётся, и тоже смеётся со всеми. Сириус никогда в жизни не был так счастлив, даже когда Мэри Макдональд согласилась пойти с ним на свидание в Хогсмид (и это было одно из худших его свиданий, так что совсем не считается).
Сириус носится по комнате с Гарри над головой, петляет вокруг Джеймса, кричит:
— Поттер-младший успешно обходит старшего!
Кричит:
— Он неудержим, он несётся к снитчу!
Кричит:
— Он выхватывает у мамы-Поттер снитч прямо из под носа! — в довершение, Сириус забирает со стола бутылочку, перекладывает младенца на руках и кормит, — Поттер-младший отвоёвывает победу себе, 150 очков Гриффиндору и Кубок по Квиддичу! — малыш Гарри играется на руках у Сириуса, а потом хватает ртом заветную соску. — Поттеры, у вас прирождённый ловец, это точно.
— Он пойдёт по моим стопам, и станет охотником! — Джеймс горделиво выпячивает грудь и бьёт себя по ней кулаком.
— А мне кажется, что он будет ревностно защищать кольца от слизеринцев, — подаёт голос Петтигрю.
— Согласна с Питером: наш сын будет стоять на страже колец, — Лили ласково гладит Гарри по голове и целует в лоб, — и весь свой факультет, как староста.
— Ну, раз уж у Джеймса хватило мозгов попасть в старостат, то и у Гарри это точно получится, — Римус говорит откуда-то с кухни, и, судя по стуку серванта, опять достаёт излюбленный ликёр для кофе. — К слову, он мог бы быть отличным загонщиком, как и ты, Сириус.
— Ничего вы не понимаете, придурки! — Сириус тыкает пальцем в малыша и заявляет снова, — он прирождённый ловец. Он рождён утирать наглые слизеринские носы и быть в центре внимания! — Сириус отдаёт Гарри его матери, а потом падает у камина.
Тепло семейного очага и треск поленьев немного клонит в сон, но он твёрдо решил позариться на ликёр Римуса, который вообще-то принадлежал Джеймсу. Сириус мягко, почти несвойственно для себя улыбается: шум в голове заглушён новым, родным.
Toujours pur.
Сириус устало трёт глаза и пытается выкинуть ненавистный голос из головы.
***
Сириус открывает заплаканные глаза, и не хочет смотреть наверх. Он видит лишь холод: грязный каменный пол, и такие же грязные стены, в соседних камерах стоны и крики, а пронизывающий ветер гудит по коридорам. Сириусу даже не надо открывать глаза, чтобы видеть этот холод: его видишь душой.
Сириус испуганно жмёт губы, и снизу вверх смотрит на склонившегося над ним дементора. Вместо рта — зияющая бездна смрада и отчаяния.
Истеричный и осуждающий голос матери всё ещё звенит у него в ушах.
Toujours pur.
Теперь Сириус узнает: всё, что оставляют после себя дементоры — животный страх.
Маленькая Мари всегда нежно любила тишину. С её близняшкой в стенах родного дома это было практически непостижимой мечтой, однако когда возвращался отец, всё стихало само по себе. Смешные переругивания старшей сестры и брата, грохот посуды на кухне, шум с улицы от местных детей, играющих в салки и рассекающих по району на велосипедах - всё это становилось приглушенным, стоило Филиппу оказаться дома. Он накладывал заклинание тишины на окна и двери, закрывал шторы, зажигал свечи и тусклые светильники, а все остальные послушно стихали следом.
Джош становился напряженным, Элиша старалась как можно меньше бывать дома, а Анна то и дело пыталась надоесть отцу в надежде привлечь его внимание чем-то кроме выходок. Филипп же проводил выходные и вечера в гостиной, с терпким чёрным чаем в кружке, который удивительным образом не остывал, с книгами, темы которых были слишком сложны для понимания, и дети, пока были одеты, здоровы, накормлены и главное живы, мало волновали его.
Маленькая Мари любила дни, когда отец (лишь так, строго и уважительно) не уходил ранним утром на работу, оставляя лишь шлейф одеколона в коридоре как напоминание о своем существовании. Она вставала раньше всех, тихо покидала их с сестрой спальню и, босыми ногами топая по ковролину, заглядывала на кухню. Филипп как правило готовил завтрак - скромный, вроде болтуньи или бутербродов с тем, что завалялось в холодильнике, но всегда много, на всю семью, чтобы все могли поесть и не переживать о том, что до обеда будут ходить голодными. Иногда отец примечал тонкий, будто сотканный из хрупкого солнечного света, силуэт дочери и отодвигался в сторону, чтобы девочка могла встать рядом и посмотреть, как он готовит.
Они практически не говорили, и эта тишина, пока не проснулись остальные дети, была благословенной. Мари не могла сказать, что была любимым ребенком, никто из четверых не был, но ей казалось, что с ней отцу наиболее комфортно. Она не требовала внимания, не разговаривала сама с собой вслух, не требовала поиграть с ней, а лишь существовала рядом. В хорошие дни - в праздники, например, - она даже позволяла себе привалиться к его боку, обняв осторожно, и смотреть в книгу в надежде что-то понять, а он приобнимал её в ответ, так же осторожно, будто хрустальную елочную игрушку. Тепло и тихо, пока вся суета где-то там, за пределами гостиной.
Спустя годы мало что изменилось на деле, однако ощущалось оно совсем иначе. Сначала уехал Джошуа, стоило ему изыскать возможность хотя бы снимать собственное жилище, а следом, как только магический мир содрогнулся, улетела Элиша - сказала, что хочет повидать мир, но в её глазах был ужас от грядущего. Она не хотела, не была готова с этим справляться и посчитала, что сбежать - самое гуманное решение. Ни брат, ни сестры не могли её винить. Каждый поступает так, как может и готов вынести.
Дома в очередные каникулы остались только Мари и Анна, кроме отца, снова погрязшего в работе. Девочки всё ещё старались быть друг для друга опорой, но этого будто бы не хватало. Не было больше тепла, что дарили старшие, когда отца не было дома, а возвращение Филиппа и превращение дома в храм тишины давили на голову будто прессом. Проходя по коридору к кухне, где теперь хозяйничали младшие дочери больше, чем кто-либо ещё, Мария слышала лишь оглушающий звон в ушах от невозможной тишины. Будто мозг пытался заполнить этот вакуум хоть чем-то.
Тогда она начала шуметь. Петь во время уборки, включать радио, танцевать, греметь кастрюлями, однако через какое-то время отцу это надоело - и он перестал появляться даже в гостиной, прячась от дочерей в своей спальне, в которой звукоизоляция была самой сильной. Теперь остались только близняшки... и это оказалось больнее, чем хотелось бы.
- Я хочу домой.
- Но ты ведь уже дома, - непонимающе взглянув на сестру, Анна наклонила голову. Как их домашняя сова, почти коснувшись виском плеча, и болтала ногой, свисающей с края кровати. Мария почувствовала себя неловко, вжав голову в плечи и осторожно расчесывая пальцами шерсть кошки, подаренной Барти и приносящей ей хоть немного звука в виде урчания и требовательного "мяу" ради еды и внимания. Действительно, это ведь их дом, о чем это она. Однако и объяснить, почему он теперь ощущается совсем иначе, было будто невыполнимой задачей. Столько моментов, которые просто... превратили дом в здание, из которого хочется сбежать. Сглотнув с трудом, младшая близняшка подняла пустой взгляд на старшую:
Обычно Амелия соблюдала график сна и бодрствования, который был заведен с незапамятных времен. Он позволял ей быть максимально продуктивной в течение рабочего дня и при этом у нее оставались силы и желание на что-то еще, кроме как прийти с работы и упасть лицом в подушку.
В последнее время Амелия меньше всего хотела спать.
Нет, она не пила литрами кофе и энергетик, не чередовала их друг с другом и не поспорила на тысячу галеонов, что долго может не спать и при этом постоянно быть в тонусе и хорошем расположении духа. Робин постоянно ей напоминал о том, что лучше бы Амелии отдохнуть и поспать часиков так дцать, но она упорно его не слушала, отчего тот сердился, хотя старался не показывать этого.
Она не могла позволить себе спать. Это была непозволительная роскошь.
Амелию Боунс мучили кошмары.
Она сначала долго-долго бежит по длинным темным коридорам. У нее одышка, но она не может себе позволить остановиться. Она бежит вникуда от невидимого врага с палочкой наготове, хотя прекрасно понимает, что не сможет ею воспользоваться потому что в горле ком застрял, а невербальная магия все еще не покорилась ей. Да даже если бы и покорилась, то толку от этого было бы мало просто потому что мысли в голове мешались и стремительно сменяли одна другую, отчего Мел не могла сосредоточиться.
Ее сердце бешено колотилось, ноги подкашивались, а в душу, точно змея, обвивали мысль "Ты не в безопасности. Не останавливайся. Не оглядывайся. Не пытайся убежать от неминуемого". Голова ужасно раскалывалась, а глаза застилала пелена слез, отчего Амелия не могла разобрать того, куда она бежит.
Враг подбирался, и она чувствовала это всеми фибрами. Ее тело покрывалось мурашками то ли от сковывающего страха, то ли прохлады и влаги места. Честно говоря, Амелия и не пыталась разобраться, да даже если бы и хотела, то не смогла бы - с чувствами была ровно такая же ситуация, как и с мыслями. Или они просто притупились от того, что происходит в ее жизни. А так ли это важно.
Амелия успевает вовремя затормозить, чтобы не упасть в пропасть перед ней. Вокруг - кромешная тьма, а где-то внизу завывает ветер, от одного дуновения которого холод пробивает девушку до самых костей. Она смотрит вних и совершенно ничего не видит. Тем временем Амелия слышит, как кто-то медленно подходит к ней сзади и резко оборачивается - она все еще никого не видит, но понимает, что он совсем рядом, буквально на расстоянии вытянутой руки.
Она слышит его дыхание, чувствует его около своего уха. В голове промелькнула мысль о том, что его надо оттолкнуть и бежать дальше, однако руки и ноги точно налились свинцом, совершенно отказываясь слушаться. Амелия судорожно хвататет ртом воздух, пытаясь набрать его в легкие как можно больше, но все попытки тщетны. Амелия чувствует, как некто проводит кончиком носа по ее шее, касается губами мочки уха, проводит по нему языком. А потом шепчет елейным голосом, от которого сердце замирает и накатывает злость:
- Не. Пытайся. От. Меня. Убежать.
Его рука касается груди Амелии там, где смыкаются ребра и с силой ее толкает вниз.
Амелия летит в пропасть.
Амелия подскакивает на кровати, судорожно мотая головой по сторонам.
Ее волосы растрепаны, одеяло скомкано, а в глазах поистине животный страх. Рядом с ней шевелится Робин, приподнимаясь на кровати. Он молча смотрит на Амелию и мягко укладывает рядом с собой, крепко обнимая и прижимая к себе. Гладит по голове и шепчет на ухо что-то успокаивающее. Целует в макушку и чувствует, как Амелия содрогается от рыданий и пытается утереть слезы, которым, кажется, уже не будет конца.
Две недели назад не стало Эдгара и Гидеона Боунсов. Две недели назад не стало какой-то части Амелии Боунс.
Оливия наконец смогла оторвать невидящий взгляд от бумаг и перевести его на Мардж, фокусируясь на знакомом бледном лице. Не удалось, веки то и дело пытались опуститься, и, качнув головой, девушка снова вернула практически всё своё внимание к рукописному анамнезу.
- Ничего такого, что не было бы знакомо по подготовке к ЖАБА. У меня тут есть интересный случай, нужен свежий взгляд, мой уже замылился, - пододвинувшись на скамье, старшая медсестра похлопала по месту рядом с собой, приглашая подругу присесть. Та, поставив свою кружку с кофе рядом с чужой, уже почти пустой и давно остывшей, присела рядом, плечом к плечу с Нестлинг, которая уже искала среди множества бумаг на столе нужную папку. Загорелые руки её дрожали слегка, а движения были то слишком медленными, то слишком резкими, едва не сшибая со стола всё, что попадалось под них.
- Вот. Помнишь Хэлен с Когтеврана? Она с нами в одно время училась, в авроры вот пошла. А сегодня утром её доставили к нам, парализованы руки до локтя - это добавочно к ожогам, которые уже после беззащитной нанесли. Только напарник и спас, бедная, - папка была несколько мятой, а на листе описаны дёрганым, но читаемым почерком состояние больной и назначенное лечение. - Это не напоминает мне ни одно знакомое проклятье. Смутно похоже на Петрификус Тоталус, но там полная парализация, а тут только руки. Модифицированное? Вряд ли, но не отрицаю. Посмотришь?
Мардж берет в руки папку, что слегка сотрясается от дрожи той, что её держит, и замечает, как слегка трясется её собственная. Им просто нужно пережить всё это... просто нужно пережить.
- Пап, мне страшно.
Полночные разговоры с отцом стали негласной традицией. Она возвращалась со смены в Мунго, он - из Министерства. Элиша, свободная от переживаний магической части семьи, спокойно сопела в своей комнате - в ящике прикроватной тумбы ждал своего часа билет в Испанию, к родственникам матери, потому что так её родным будет спокойнее.
Тёплый, уютный дом, построенный на семейных узах и любви, был поглощен холодной тьмой, которую разгоняла только маленькая лампа на кухонном столе. Она то и дело мерцала, как утомлённое сознание, а они постоянно забывали купить лампочку на замену. Уже месяц.
- Нам всем страшно, милая, - теплая рука Генри накрыла сложенные ледяные ладошки младшей дочери. - Сейчас даже просто жить - страшно.
Оливия поёжилась, вжав голову в плечи. Чем дальше, тем холоднее - и не только на улице, но и в домах, в сердцах, однако не в разуме. Разум горел мыслями, среди которых было мало хороших.
Ей так хотелось плакать. Рыдать навзрыд, как когда она была маленькой, уткнуться в подушку и кричать, кричать в неё, пока не сорвётся голос, лишь бы выпустить всё то, что её режет без ножа. Она так хотела просто быть полезной, помогать людям, спасать жизни и души, а сейчас видит, как что бы она ни сделала - будет только хуже, но в другом месте, с другими людьми.
- Хэлен не стало, когда закончилось моё дежурство. Я мирно спала, пока она умирала, пап, я могла ей помочь, если бы была рядом, если бы была внимательнее. Она даже не могла позвать на помочь, её парализовало целиком, она не смогла дышать. Пап, а если кого-то ещё заденет этим? У нас почти не было времени изучить, что с ней, что если мы не сможем спасти ещё кого-то?
- Оливия.
Голос Генри прозвучал холодно, резко, заставляя девушку остановить поток мысли и всхлипнуть. Перед глазами - пелена слез, отца она почти не видит, только размытый силуэт, но сморгнуть не смеет.
- Ты устала. Ты просто очень сильно устала. Ты не можешь спасти всех, я говорил тебе об этом много раз, и твоя бабушка тебе говорила, а ты всё пытаешься.
Оливия ещё раз всхлипнула, сжимая руки в кулаки. Пальцы почти онемели, но ладони слегка побаливают от давящих кожу ногтей.
- Я не могу уставать, не сейчас. Папа, помяни моё слово, всё будет только хуже, я чувствую это, всем своим нутром, значит сейчас, пока ещё есть шансы, надо стараться.
- Тебе нужно поспать...
- Я не могу. Нельзя, нельзя спать, я трачу на это бесценные часы, - вскочив из-за стола, младшая Нестлинг небрежно вытерла слёзы с глаз и направилась к чайнику, ставя его на газовую плиту и зажигая огонёк. Силуэт её слегка покачивается, пытаясь удержать баланс, а руки трясутся, стуча ложкой по краю почти пустой кофейной банки.
Нельзя спать. Нельзя дышать полной грудью. Нельзя жить.
- Пути Господни неисповедимы - у тебя могли появиться более важные дела, или же твоё настроение могло не располагать к пикнику. Я бы понял, естественно, но всё равно рад, что сложилось благополучно.
На благодарность юноша сдержанно кивнул, но на лице его расползлась довольная улыбка. Радовать близких было чем-то вечным, постоянным, константой, и когда она успешно применялась на деле, было невозможно игнорировать, когда старания замечали. Эванс тоже стала близким человеком для Джоша, и с тех пор, как начались их отношения, могла вкушать плоды такой заботы практически изо дня в день.
- Потому что у каждого свои предпочтения в зависимости от времени года, периода дня и настроения? - Джош беззлобно рассмеялся, беря из корзинки пару апельсинов и начиная ими жонглировать. Медленно, но верно и в надежде повеселить Лили хоть немного. - А я к тебе, к сожалению, ещё не настолько внимателен, чтобы по одному взгляду понимать, что ты захочешь поесть в определенный период времени.
Подкинув в какой-то момент оба спелых фрукта, Брукс растерянно задвигал руками в попытке поймать их, но успешным был только один, упавший ровно в ладонь. Второй же с тихим "боньк" стукнул когтевранца по лбу, и тот поморщился, после с глупой улыбкой глядя на свою компаньонку. - Вот так всегда. Фокусник не был пьян, но фокус всё равно не удался, - подхватывая апельсины и укладывая их на одну из тарелок с остальными фруктами, Джошуа выложил также сэндвичи и термосы с напитками. - У меня тут вода и лимонад, что предпочтешь? И пока разливаю, поделишься, как прошёл твой день?
Да, подруга, плохи твои дела, если невооруженным глазом видно, что твое настроение уже давно не располагает к взаимному веселью, - мысленно сказала сама себе Лили. Что да, то да – врать и притворяться она не умела, что тот же Северус всегда называл ее слабостью («врать полезно уметь»). На Слизерине, если верить ему, нужно было тщательно взвешивать каждый свой шаг, на Гриффиндоре можно было вести себя более свободно, и это нравилось Лили, и все же это не избавляло иногда от болезненных откровений, «трудной правды», как это мысленно называла про себя Эванс. Она действительно ценила заботу Джоша, но что-то было не так, это ощущение усиливалось с каждым днем, и игнорировать его не могли ни Лили, ни Джош, который тоже наверняка все прекрасно замечал. Прелесть и одновременно сложность истинных чувств в том, что их не скроешь.
- Спасибо, я не откажусь от фруктов. То, что надо, чтобы освежиться в жаркий летний день, - Лили невольно улыбнулась, наблюдая, как Джош жонглировал, и тут же тряхнула головой, прогоняя некстати явившееся наваждение – другого парня на месте Джоша.
- Ничего страшного, - Лили ответила ободряющей улыбкой, чтобы сгладить неловкость. – Лимонад, если можно. Мой день… да вполне неплохо. Изо всех сил готовлюсь к экзаменам, а какие еще могут быть заботы у Адской старосты? А твой день? – спросила скорее ради вежливости. Когда их разговоры превратились в «как-дела-нормально-уроков-много»? Или всегда такими были? И в чем причина – в скучности самой Лили или в том, какой человек рядом с ней?
-
Lumie
3 октября 2024 в 16:42:01
-
AppleAlice
7 октября 2024 в 7:19:25
Показать предыдущие сообщения (2)Тишина в шуме
И единственное, что хотелось - целовать, целовать и целовать.
Целовать до одури, до безумия, упиваться каждой секундой. Чувствовать, как сильные руки крепко прижимают к себе. Ощущать друг друга каждой клеточкой тела. Грудью прижиматься к груди, а спиной к холодной стене. Запрокидыать голову и уходить в экстаз от дорожки поцелуев от мочки уха к ключицам. Трепать волосы и прижимать их к впадинке груди. И руки по бедрам медленно поднимаются выше, под предательски длинную школьную юбку.
Астория давно наблюдала за Гарри Поттером. Золотой мальчик, гордость гриффиндорской команды по квиддичу, лучший друг Гермионы Грейнджер, местной зубрилки с вечно растрепанными волосами. Астория не понимала, как кто-то может быть в нее влюблен, она же ничего дальше учебников не видит.
У Астории тяжелело внутри, когда она видела их рядом. Ей хотелось кричать от несправедливости, но ком в горле вставал поперек. И вместо этого она уходила прочь, гордо расправив плечи - Асторию Гринграсс совершенно не волнует то, с кем якшается Золотой мальчик.
Асторию Гринграсс волнует, как они с Гарри проведут сегодняшний вечер.
Они встретили друг друга в самый печальный период своей жизни. Пятый курс не пощадил никого, и дело тут даже не в СОВ. На Гарри обрушилось все магическое сообщество, а и без того нелюдимая, Астория еще больше отстранилась от общества софакультетников, изредка проводя время лишь с самыми близкими. Она не любила шумные вечеринки, секс на подоконнике и сплетни у кого что больше и эстремальнее. Одноклассницы фыркали и называли ее паинькой. Им было забавно наблюдать, как младшая Гринграсс начинает пылать от ярости.
- Заткнитесь все!
- А то что? Лекцию прочитаешь о вреде беременности в шестнадцать?
Они встретили друг друга совершенно случайно на астрономической башне. Она тогда впервые решила попробовать сигареты, а святой Поттер, как некстати, оказался поблизости.
- Курить вредно.
- Поэтому у тебя из кармана торчит Мальборо?
С тех пор астрономическая башня стала местом их неизменной встречи.
Они любовались звездами и обсуждали всякое разное. Астория любила, когда Гарри ложил голову к ней на колени, она трепала ему волосы. Они то говорили полушепотом, то срывались на звонкий заливистый смех. Им больше не нужны были сигареты, чтобы расслабиться и "выпустить пар". Гарри и Астория стали отдушиной друг для друга. Честно говоря, они даже не поняли, как стали встречаться. Просто в какой-то момент это произошло, и никто даже не стал возражать.
Они целовались на прощание и целовались при встрече. Целовались на подоконниках, полу и кровати. Она изучали друг друга постепенно. Гарри сносило крышу, когда Астория брала инициативу в свои руки - французские поцелуи были ее коронными. У Астории искры летели из глаз, когда Гарри прокладывал дорожку поцелуев от мочки уха по шее, ключицам и останавливаясь на груди - не нужно было ничего, кроме его рук, чтобы Астория стонала в объятиях Гарри.
Никто даже не догадывался, что слизеринская паинька и Золотой мальчик могли любить друг друга во всех смыслах этого слова. И это было им на руку.
Седьмой курс стал настоящим испытанием для Астории. Знала ли она, что он не вернется? Безусловно, самой первой узнала. Когда Волан-де-Морт пришел к власти, Гарри Поттер и Астория Гринграсс оказались по разные стороны баррикад. Ей просто-напросто не хватило духа пойти наперекор своей семье, за что она возненавидела себя на долгие годы. Она держалась максимально отстраненно от своих софакультетников, и все чаще слышала в свой адрес издевательское "паинька", которое, казалось, прилипло к ней, как пресловутая жвачка к подошве.
Они были вместе, и никто даже не догадывался об этом. И это было самое главное.
Второе мая девяносто восьмого стало тем днем, когда все наконец-то встало на свои места. Они вновь встретились на астрономической башне, и тогда никто из них не проронил ни слова. Гарри Поттер и Астория Гринграсс просто наслаждались тишиной и обществом друг друга. Поговорить они успеют всегда.
Спустя год Гарри и Астория покинули стены столь родного им Хогвартса руку об руку и отправились на поиски себя. В тот момент они окончательно поняли, что наконец-то обрели друг друга, несмотря на обрушившийся на них гнев семьи Гринграссов, которая не помедлила отречься от блудной дочери, и бесконечной прессы, которая была жадна до сенсаций.
Они были вместе уже несколько лет, но никто даже не подозревал об этом, все думали, что они просто любовники для периодического секса. Гарри и Астория лишь смеялись и наслаждались этой тайной, сбегая от папарацци, которые норовили подловить Поттера на каждом углу, куда-то далеко. Они вместе объездили самые затерянные уголки земного шара, где никто и никогда бы их не достал.
У них никогда не было дома - место, где они ощутили бы покой и умиротворение. Поэтому они решили создать его с нуля, начав с самих себя. После этого Астория Гринграсс стала Асторией Поттер. Еще спустя время на отшибе Лондона появился маленький домик, с палисадником, усеянным чайными розами и астрами, а на заднем дворе появились кольца для квиддича. Потому что дом там, где ты чувствуешь себя собой.
Они оба нуждлись в тишине и покое, где их никто и никогда бы не потревожил. И это было их раем. Раем в кромешном аду.
- Я чертовски устал за сегодня, ты даже не представляешь.
- Я знаю.
И единственное, что хотелось - целовать, целовать и целовать.
Коллега по цеху заманивал приехавшего в командировку в Испанию Генри к себе в гости как мог: мол, всё равно тебе ещё две недели тут работать, а в выходные работать нельзя, ты и так игнорируешь сиесту в будни, тебя надо переучивать. Идеи потратить выходные на достопримечательности Педро не оценил и дальнейшие аргументы Нестлинга даже не слушал, едва ли не силой в итоге протащив того несколько километров на машине. Вытаскивал из машины он его тоже силой, но уже не одних рук, а всех приглашенных, в том числе немногочисленных соседей, среди которых была и та девушка, которая по заверениям коллеги делала невероятную маргариту.
Аделина любила жизнь так, как, кажется, Генри никогда не мог её полюбить. Молодая испанка, вскружившая ему голову, практически сияла этой любовью - к жизни и к миру, в котором она существует, и даже к нему, случайно оказавшемуся в чужом загородном домике британцу. Она покачивалась в такт мелодии, записанной на виниловой пластинке, игриво поводила загорелыми плечами, откидывая на спину кудрявые локоны, и бесконечно искренне улыбалась каждому из гостей.
Генри видел, как на неё смотрят другие - с любовью, нежностью, восхищением, а кто-то практически молился на неё, складывая ладони и склоняясь перед ней. Когда закончились напитки (маргариту она действительно делала божественную) и заела пластинка, Аделина достала виуэлу и устроилась на одной из скамеек, наигрывая мелодию, знакомую только ей, но трогающей струны души других. Стоило кому-то заскучать или отойти в тень, пытаясь слиться со стеной, как девушка находила способ привлечь его к общему празднеству, не оставляя и не забывая никого.
- Даже и не скажешь, что она маггл, да? Так вписывается хорошо в любую компанию, невероятно просто, - со смехом на губах спросил Педро, дружески хлопая Генри по неожиданно крепкому плечу. А британец так и замер там, где стоял, уже не улыбаясь и неотрывно наблюдая за танцующей среди других Аделиной, в пышной алой юбке, мечущейся будто бутон тюльпана на ветру, и золотых украшениях, сверкающих в закатном солнце. Босые ноги её гладили ледяные волны, не сбивая, не заставляя упасть, а обнимая, будто ласковые коты обвивают щиколотки хозяев своими хвостами.
- Ты не говорил, что она маггл. Разве у вас не соблюдается статья 73?
Нет, невозможно. Если кто-то из них всех и был похож на волшебницу, как из сказок, то именно она - эта кудрявая девица, рисующая руками невиданные картины, и трогающая чужие сердца, не вспарывая им грудную клетку. Нестлинг не мог себе позволить даже думать теперь о ней, как думал до этого, - это нарушение законодательства, это неправильно, нужно сообщить в вышестоящие органы и тем более закопать как можно глубже это скребущее чувство... чего-то выше его понимания. Его дома ждут смотрины невест, которых ему подобрала мать, как и его старшему брату, он не может вот так просто бросить всё, в чём рос и во что верил. Не может ведь?
- Я знаю её с детства, когда про эту статью даже не слышал от родителей, и она ни разу не подвела нашего доверия. Плохо что ли? Или ты у нас тут расизмом по магической принадлежности решил заняться, м?
Генри несколько секунд стоял, открывая и закрывая рот, пытаясь найти объяснение, но в конце концов побеждённо выдохнул - аргументы иссякли. Нет, не плохо. Возможно, даже к лучшему, что он вылез из своего закостенелого костюма в этот теплый день в чужой стране.