Маркелло периодически страдал от бессонницы. Особенно остро это влияло на жизнь, когда он только устроился на работу в Министерство. Вечный стресс, шепотки за спиной и куча мыслей о том, как и где искать информацию об отце. Спасали поочерёдно снотворные и тонизирующие зелья, вперемешку с сигаретами. И, чтобы держаться в стрю ещё парочка фокусов, которые он узнал от матери-колдомедика. Пускай теперь она была практически вычеркнута из его жизни, при этом добровольно, но кое-чему он всё же у неё научился. Сегодня спать ему мешали мысли, которые будто машины, летящие на неимоверной скорости по федеральной трассе (поездка в США произвела на него большое впечатление). Маркелло пусть и начал учебный год в качестве преподавателя довольно бодро, но выезжал, в основном, на своей артистичности и впечатлениях от того, как ему преподавали во время его обучения. Просвещать детские умы он не стремился никогда. Немного лукаво, конечно, но своих младших гриффиндорцев он учил каким-то чисто бытовым и практическим вещам. Это не требовало педагогических талантов. Но учить детей истории – нечто совершенно иное. Он мог бы не париться и делать всё как попало, раз уж это было наказание, но он не такой человек. Во-первых, он отказывался показывать Министерству, что это так называемое наказание ему в тягость, во-вторых, он старался всё всегда делать максимально хорошо, на крайний случай достойно. Поэтому теперь он идёт с зажжённой палочкой наперевес в сторону библиотеки, которая однозначно входит в топ-3 его любимых мест в Хогвартсе. Стоит взять несколько книг, в которых углублённо рассматриваются некоторые события магического мира, чтобы освежить воспоминания и не пичкать детей размытой и неточной информацией.

На нём потёртые рваные джинсы и простая серая футболка, в этом он обычно ходит по дому. Мантии и прочие атрибуты исконно магической британской моды, прошедшие сквозь века, не впечатляли его никогда. В библиотеке тихо, но не безлюдно, Марк чувствует это сразу же, а уже через пару мгновений видит свет в глубине зала. Не ему одному пришло в голову, что библиотека, довольно неплохой вариант для проведения бессонной ночи. Он бесшумно идёт к источнику света, погасив палочку, и обнаруживает за столом одну из своих учениц. Он узнаёт её даже со спины, девочка из Ильверморни, которая почему-то никак не могла ответить ни на один из её вопросов. Марк подходит ближе, оказываясь за её спиной. Она не оборачивается, увлечённая своим занятием – написанием чего-то.

– Любовные письма пишешь вместо сна? – вкрадчиво интересуется он, обнаруживая наконец своё присутствие.

Если бы хоть кто-то сказал Уилинг, что у неё могут быть проблемы с учебой, то она бы в жизни не поверила в такую чушь. Ведь она не получала плохих отметок с первого учебного дня, более того, все её оценки всегда были «превосходно». Однако с переездом в Хогвартс многое изменилось, она увидела совершенно новую жизнь. Вот только мысли о былом не оставляли её, если отец узнает о провалах, он прилетит с другого конца земли и сотрет дочь в порошок за такие ошибки. Самое обидно, что волшебница прекрасно знала историю магии, могла без труда ответить на все вопросы, которые задавал учитель. Или не могла? Какое-то странное чувство настолько сковывало её изнутри, что брюнетка не могла и слова произнести. Она точно помнит его взгляд, который был обращен на неё, его губы, которые не прекращали задавать ей вопросы, и немощность, которую ей приходилось испытывать. Терялась ясность мышления, пропадал дар речи, она даже забывала, как дышать. Ей не хотелось выглядеть глупой в глазах учителя, но по-другому просто не получалось. Наверное он уже несколько раз задался вопросом: как такая неспособная студентка была выбрана одной из представителей Ильверморни на турнире.

С каждым днем Дакота всё сильнее ненавидела себя, старалась исправить ситуацию, но всё попытки были тщетны. Этой ночью ей не до сна, завтра снова занятие у Сольери, быть может учебник по истории поможет ей собраться с мыслями. Когда все ученики уже сладко спали, девушка пришла в библиотеку, взяла несколько книг и устроилась за самой дальней партой. Перечитывая учебный материал, она понимала, что всё это уже ей известно, но стоит на секунду представить, как преподаватель обращается к ней, то в мыслях образуется пустота. Хорошенько приложившись головой об парту, брюнетка достает кусок пергамента, самое время попросить учителя о дополнительном задании, при этом максимально исключив контакт с ним. И вот, когда вступительная часть была написана, её личное пространство оказалось нарушено. Голос за спиной напугал Дакоту, она вскрикнула и резко вскочила на ноги, тем самым ударив макушкой по подбородку человека сзади. Удар был звонким, она даже услышала щелканье челюсти -Надо было ещё напасть со спины! - громко выругалась волшебница, потирая ушибленную голову. Любопытно, у кого же хватило ума подкрадываться сзади. Развернувшись, девушка тут же обомлела, перед ней стоял тот самый учитель -М..м..м.., - непонятно, что именно значили эти звуки, возможно, неудачная попытка произнесения обращения «мистер», или же ей с трудом давалось его имя, а может она просто захотела помычать, в любом случаи, дальше этих звуков разговор не пошел. Следовало бы извиниться перед Маркелло -Я.. это.. я.., - начало положено, уже что-то. Как действовать в такой ситуации Дакота не знала: предложить мужчине сесть? Принести лёд или воды? Просто провалиться сквозь пол? И тут на неё находит озарение, девушка резко хватает пергамент со стола и прячет его в карман мантии. Святой Мерлин, если он подумал, что она пишет любовные записки ему, то ей крышка. Багровый румянец не заставил себя долго ждать, нужно было срочно ретироваться с этого места. И Дакота уже стартанула, правда сделав один шаг снова врезалась в профессора, правда на этот раз удачно: прямо лицом в его грудь.

– Ну, не на такой приём я рассчитывал! – в голосе Марка чувствуется удивление и обида. От удара затылком по челюсти даже глаза заслезились. Но говорил он нормально, следовательно ничего не сломалось, хотя больно конечно, ещё как. Маркелло провёл по ушибленному месту, но руку быстро убрал, потому что облегчения от этого всё равно никакого не было.

Девушка походила на испуганную, нашкодившую кошку с шоком в глазах. Вся бравада из неё куда-то испарилась, стоило ей обернуться и посмотреть на Марка. Он, что производил такое жуткое впечатление? И началось какое-то невнятное мычание, как и на его уроках. Сольери никак не мог понять, в чём же дело. Вопросы он вроде бы задавал лёгкие и даже давал подсказки, видя, что у ученицы возникают трудности, но не получив, в итоге, ни разу вразумительного ответа, Маркелло ставил соответствующие оценки. Благотворительностью он заниматься не собирался, хотя и не до конца решил для себя, кому и как стоит давать поблажки, а где до конца стоять на своих принципах и убеждениях. Но точно знал, что за квиддич никаких поблажек не будет. Так или иначе это внеклассное занятие. И вот этот некоторый снобизм "спортсменов", считающих, что летание на мётлах по полю даёт им какие-то особые привилегии... не в его классе! Раз уж он может.

– Так, по крайней мере, разговаривать членораздельно и внятно ты умеешь, – обратился он к девушке, всё же надеясь получить какие-то пояснения хоть к чему-то и возможно даже извинение за нанесение травмы.

В этот же момент юная мисс зачем-то резко хватает со стола пергамент и прячет его. До этого Марк успел разглядеть лишь начало первой строки: "Уважаемый профессор". Это что, реально любовное письмо кому-то из педагогического состава? Очень любопытно. Кто же мог поразить воображение юной американки? Не все преподаватели, конечно, были сильно старыми, но, чтобы запасть хоть на кого-то из них, нужно было изрядно приглядеться. Марк в своё время даже и не думал особо приглядываться, другие дела были. Может это Станислав, обладающий каким-то особым "простым" шармом? Или Нил? Пусть он, как и Марк, не то, что бы профессор, но выглядит довольно привлекательно, пока не открывает рот. Хотя вот если рассуждать сейчас, то ведь в любого можно влюбиться. Вкусовщина, все дела.

Однако углубляться в подобные размышления можно и на досуге. Можно даже опрос среди учеников провести! А сейчас действительно не до того, ученица попыталась от него сбежать, но врезалась ему в грудь, выбивая из лёгких воздух.

– Ну-ка, сядь на место, – строго, но беззлобно сказал он, взяв девушку за плечи и мягко подтолкнув к стулу. – Во-первых, бегать, как ниндзя головой вперёд нецелесообразно, – они были почти одного роста и соотношение его грудь - её голова как минимум необычно. – Во-вторых, я ничего с тобой не сделаю и ни в чём не обвиняю, кроме удара в челюсть. Но обещаю не наказывать, если мы сейчас внятно поговорим.

Хотелось добавить и в-третьих о том, что отношения между учениками и преподавателями запрещены. Но это уже было бы что-то из раздела цитат Вильгельма Вагнера, который сообщил ему как-то, что в школе курить нельзя...

– Я мазохист, предпочитаю жизнь, – что действительно кажется странноватым даже для него самого.

После смерти отца, которую официально признали самоубийством, он много думал на эту тему. И ещё раз после того, как узнал, что это могло быть убийством. И обе версии имели место быть истиной. Всю жизнь Маркелло Дино был сломлен. Он улыбался, играл с сыном, но в море дикой радости океаны грусти было не спрятать. И прыжок с моста казался достаточно логичным исходом. Марк злился, но понимал. Понимал, что иногда есть силы, которые сталкивают тебя с краю, хочешь ты того или нет. А Марк не хотел. Не смотря на развалившуюся семью и тот факт, что вряд ли бы кто-то грустил по нему слишком сильно. А, если вдруг сильно, то недолго. Он не питал ложных надежд о том, что чья-то жизнь без него станет вдруг невыносимой. Он знал, что приносит с собой свет, но, когда уходит, по нему не скучают. И тем не менее, он не мог представить себя на месте отца.

Происходящее чувствуется каким-то туманно нереальным. Может из-за сигаретного дыма в лицо, от которого Сольери даже не морщится. Или же всё дело в светлых глазах напротив, которые пристально смотрят на лицо, оставшееся без маски обычного спокойствия и уверенности. "Я знаю" – хочется ответить на то, что в школе курить нельзя. Что может быть очевиднее? Но Марк успевает только приоткрыть рот, который профессор тут же грубо затыкает. Поцелуем? С которым в лёгкие попадает обжигающий дым. Обескураженный Марк закашливается и едва не теряет опору, шатнувшись в сторону пропасти. Теперь это всё точно похоже на какой-то артхаус, подобный тому, который Маркелло смотрел однажды в маггловском кинотеатре. Эдакая атмосфера меланхолии с философским флёром грусти, в которую внезапно вклинивается бодрая звуковая дорожка с "Kissing Strangers" и на картинку накладывается эпилептическое мигание стробоскопа. Артхаусный сюрреализм, вот что. Марк даже не лезет с вопросами по типу, что это было. Просто, какой смысл? Реальность сюра необъяснима, и можно либо ломать мозг, пытаясь понять, либо просто плыть по течению сквозь кроличью нору.

– Ну, пойдёмте, – чуть рассеянно пожимает плечами Сольери и протягивает профессору руку. Жест сравнимый с тем, как ребёнок тянет руку к здоровой дворовой собаке, чтобы погладить, но прежде замирает, чтобы та могла его обнюхать.

Сам Вагнер, если вдруг вы его спросите, за поцелуй это не считал, сравнив бы скорее с теми древними ритуалами коренных американцев, когда вместе с дымом передаёшь человеку еще что-то. Что-то за гранью обычного понимания и того, что можно выразить словами. Однако, и эффект отвлечения от лишних мыслей во время соприкосновения уст всегда работал на "ура". Ему ли не знать? А вместе с дымом, что сейчас покинул уста обоих, Марку передавалось, то туманное чувство обречённости на жизнь с дырой в груди, к которой, как казалось, ты уже привык и всё равно легче не становится.

Его тяжёлый взгляд не сходит с юноши, пока тот пытается прийти в себя и, откровенно, уже готовится применить левитационные чары в случае надобности, однако всё обходится еще более заслезившимися глазами. День и вправду выдаётся из обыденности выходящим, особенно когда Вагнера вдруг загоняют в тупик., а, уж поверьте, бывает это не часто. И всё же, что делать с протянутой ему рукой он откровенно не знал и даже особо не мог предположить. В воздухе повисает неловкая пауза растягиваясь в своём напряжении крайне долго и усугубляясь хмурым взглядом мужчины направленным на эти тонкие, ожидающие чего-то пальцы. Только позже до него наконец доходит! Собственная рука быстро обшаривает нагрудные карманы, извлекая чуть мятый, однако весьма красивый платок с инициалами и небрежно оставляет его на повисшей в воздухе руке ученика. А сам Вагнер, с чувством исполненного долга, и уверенностью, что поступил абсолютно правильно, неспешно начинает спускаться по холмистому хребту, сходя с дороги к Чёрному Озеру. Благо холодная горная вода всегда могла похвастаться своей относительной чистотой для подобного природного источника.

Немая сцена будто останавливает время. Лишь ветер продолжает обдувать фигуры, застывшие на мосту. Марк не может не заметить хмурого взгляда своего учителя, но он вроде в нём не виноват и не знает как реагировать и стоит ли вообще. Обычная рациональность и рассудительность отключились. Чтобы не думать все эти безрадостные мысли, которые крутились вокруг полученного письма. Наверное так.

В упорно протянутую руку, начавшую уставать, наконец ложится платок. Изысканный и помятый. Прямо как сам профессор, правда в том больше помятости нежели изыска. Марк промокает влажные глаза, которые на этот раз заслезились то ли от ветра, то ли от недавнего кашля. Хочет тут же вернуть платок владельцу, но тот уже шагает вниз по хребту. Умываться. Умывать. Неважно. Маркелло идёт следом, держась на шаг позади, как утёнок, у которого случился импринтинг. Первый встреченный человек после душевного потрясения – именно тот, за которым стоит последовать без лишних вопросов. Никакой логики, но Сольери и не следовал ей, когда люди проявляли к нему участие. У них до первого косяка был не карт-бланш на доверие, но что-то к этому близкое.

С платком Марк всю дорогу играется. То развевает на ветру, то пытается сложить, то просто мнёт ткань в беспокойных пальцах. Это до странного умиротворяюще, но отвлекает от дороги. Поэтому ничего удивительного в том, что в какой-то момент он врезается в спину профессора.

– Mi scusi, – переходит он почему-то на итальянский, потирая нос. И с этого момента и до самого Чёрного Озера идёт рядом.

Озеро, как и библиотека входили в его личный топ-3 лучших мест в Хогвартсе, который он составил к концу первого курса. С тех пор ничего не изменилось. Марк подходит к самой кромке воды и садится на корточки, опуская свободную руку в озеро. Руку же с платком он протягивает профессору. Чужое добро надо всё-таки возвращать.

Впечатавшийся в спину "утёнок" даже не пошатнул широких плеч профессора, однако и несдержанного, малость будто раздражённого выдоха он не сдержал, молча ожидая пока ученик выплывет из-за его спины и поровняется с ним в шаге. Тишина вновь повисла меж ними, однако уже не угнетала. было, действительно, что-то особенное в том когда разделяешь с абсолютно незнакомым человеком свои чувства. Доверие, покой и уверенность в том, что никто не осудит. А с иной стороны, моментами казалось, что Вильгельм попросту забыл, что идёт к озеру не один. Сам себе на уме, сам себе господин.

Вагнер задерживает взор на глади воды и вспоминает, что нужно иногда моргать только когда Сольери нагло тревожит воду пальцами. Это заставляет перевести взгляд на паренька и заметить протянутый ему платок. Собственные пальцы даже не дрогнули, оставаясь глубоко в карманах мантии.

— Оставь себе. — Ему действительно было лень стирать его и, кроме того, странно было забирать только что одолженную в такой ситуации вещь. И только вздохнуть как француженка из 17-го века не хватало. Француженка. Вил хмурится будто ему в мёд подлили крепкую ложку дёгтя и возвращает взгляд к закатному озеру.

— Необычнайно красиво.. — Тихо признается он с придыханием произнося едва не каждую букву. Казалось, он никогда не сможет налюбоваться этим пейзажем, его глаза никогда не привыкнут вновь к солнечному свету. только такому, мягкому, алому, совсем не обжигающему глаза. — На твоей родине закат столь же красив? — Взяв во внимание акцент и недавнее высказывание юноши, задается вопрос Вил, пусть и прекрасно знает ответ. А прекрасный вид.. Не меняет его желание закурить вновь. пальцы выуживают новую сигарету, на кончике палочки появляется такой же алый и нежный свет, сливаясь с закатным полотном.

– Ладно, – пожимает плечами Марк и суёт платок в карман пальто. Затем он старательно умывается озёрной водой, раз за этим они и пришли. Вода приятно холодит кожу, и на несколько мгновений хочется туда окунуться, но для этого есть много причин против. Поэтому, смыв с себя явные следы грусти, он тщательно утирается выуженным из кармана платком, а потом засовывает его обратно, предварительно сложив его более-менее аккуратно.

За это время закат успевает достичь своей самой прекрасной формы, окрашивая часть неба в красно-розоватые оттенки.

– Аха, – соглашается с высказыванием Марк, задирая голову, чтобы насладиться видом. На ноги он не встаёт и остаётся сидеть на корточках у воды.

Не зря это место входил в тройку его любимых. Виды здесь были потрясающие, хотя с Астрономической башни, пожалуй, немного лучше. Самую малость. В детстве дети делятся на два типа: те, кто наблюдает за птицами и те, кто за ними гоняется. Сольери однозначно принадлежал к первой категории. Особенно запомнились длительные прогулки в Гайд-парке. Он мог часами наблюдать за утками и лебедями, сидя на сырой земле около пруда и частенько уговаривал отца купить хлеба, чтобы покормить птиц. Кормление уток – одно из немногих занятий, которое объединяло отца и сына. На долгие минуты ему даже иногда казалось, что у него нормальная семья. "Нормальная семья" – любимая когда-то игра...

– Моя родина – Британские острова, – обвёл Марк рукой пространство вокруг себя, наконец поднявшись на ноги. Теперь он перевёл свой взгляд с заката на вновь закурившего профессора. Запах озера и сигаретного дыма, приправленный визуальным рядом неба и высокой фигуры, создавал довольно гармоничную картину с энергетикой лёгкой меланхолии. Самое то, чтобы вспомнить.

Вспомнить, как он с детства мечтал посетить свою историческую родину. Выбраться из Англии хоть куда-то помимо Хогвартса, но Сольери будто приросли к одному месту и сдвигаться больше не желали. Зато теперь-то мать решила уехать на пмж в Румынию!

– В Италии я не был, если вы имеете в виду мою этническую родину. Пока что. Я поду туда, чтобы развеять прах своего отца, рано или поздно и тогда смогу вам рассказать, какие там закаты, – в голосе чувствуется некоторая обида, но не на профессора Вагнера, а скорее на сложившуюся ситуацию. На родителей.