каждое разрушение в нашей жизни, это начало чего-то нового

через боль, страдания, разбитость, мы собираем себя заново, так что можно взглянуть на это расставания как еще один шаг в развитии внутреннего "я"

попробуй сейчас сосредоточиться на себе, на том, что тебя радует, интересно, начни развивать новый навык или хобби, отвлечешься, погрузишься в свой мир, разгрузишь мысли

Алистер знал, что сегодняшний вечер подарит им обоим потрясающие эмоции. Ну ему уж точно. Слуги весь день были заняты приготовлениями. Колдун хотел, чтобы все прошло идеально. 

В огромном зале горели тысячи свечей, пламя которых не дрожало от сквозняка — ведь воздуха здесь, казалось, и не было. Потолок терялся в тенях, а стены были усыпаны зеркалами, в которых отражения жили своей жизнью. Стол, накрытый черным бархатом, ломился от изысканных блюд — лепестки лунных яблок, кристаллизованный мед из снов, пироги с начинкой из забытого детства. Но никто не ел.

Гости кружились в медленном танце. У каждого — маска: у кого-то — серебряный череп, у кого-то — лицо лиса или пламени. Они не разговаривали, но время от времени поворачивались к Эли и склонили головы, будто приглашая.

— Здравствуй, Элоиза. Мы с тобой продолжим нашу игру — прозвучал голос Алистера из ниоткуда. — Сможешь ли ты узнать меня из тысячи масок, тысячи неизвестных тебе лиц? Здесь ли я? И если да, то кто из них? 

Алистер наблюдал, как Элоиза медленно шагала между танцующими. Один наклонился слишком близко — от него пахло ладаном и болью. Другой рассмеялся, но его глаза были полны тоски.

— Они — мои маски. Моя тень. Моё желание и мой страх, — прошептал голос вновь. — Выбери того, в ком увидишь меня настоящего.

Маг стоял в тени колонны, невидимый, но всё ощущал — каждый её шаг, поворот головы, её дыхание, сдержанное, будто она боялась сделать неверный выбор. Именно этого он и хотел. 

"Ты ищешь меня взглядом, но я спрятан не за маской — я в них всех. В страхе быть отверженным, в жажде быть узнанным. Узришь ли ты меня, если я покажу тебе всё, что скрывал?"

Он создал этот бал как зеркало — кривое, искажающее, но честное. Иллюзии не лгут, если ты понимаешь, что они отражают. Здесь — его обиды, одиночество, зависть, страсть. Всё, что он прятал под личиной холодного колдуна.

"Если она увидит во мне чудовище — я приму это. Но если узнает, что чудовище — только оболочка, быть может… она останется."

Она приближалась. Один из иллюзорных гостей чуть повернул голову — слишком по-человечески. Сердце кольнуло: она заметила. Почти. Почти там.

"Дай мне быть узнанным не за силу. За суть. Найди меня — и я поклянусь: больше никогда не исчезну."

— к чему весь этот спектакль?! 

Этническая немного арабская мелодия, люди в масках танцевали и кружились вокруг нее, каждый норовил как то до нее дотронуться и в центре этого хаоса она понимала, что это не люди. Это марионетки, куклы, и главный кукловод тянет каждую веревочку, чтобы кукла выполнила его указания. Все здесь по его замыслу. Девушка облокачивается спиной к холодному зеркалу, здесь лишь она живая, и сквозь музыку она слышит свое сердцебиение. Хотелось зажмуриться и не видеть этого ничего. А люди или нечто в масках продолжали смотреть на девушку жадными глазами, пожирая плоть и пытаясь добраться до души. 

Из подлобья она смотрит на все это, ей нужно найти Алистера, его настоящего и не в маске, он где то здесь, среди всего жоооо вихря событий. Ее внимание привлекла фигура, которая появилась возле нее так же неожиданно, тень, пусть они будут называться ТЕНЯМИ, редко чуть нагнула голову влево и она повторила это движение. Тень улыбается, только улыбка широкая, чудовищная, а за маской два глаза, один не живой, мертвый, будто алмаз блестит. Девушка не боится, она смотрит. Протягивает руку и сразу же отмахивается. — Исчезни! — грубо говорит она, а тень улыбается уже оскалом, хлопает в ладоши и исчезает, на полу останься лишь звериная маска. Что это было, защитная чудовищная натура? 

Эли подходит к нему со спины и обнимает сзади мужчину. 

— Нашла. — он явно не будет этого ожидать. Она буквально утыкается в него. — Не исчезай, не сегодня, обещай мне. — шепчет она ему в спину. Пусть это будет он, пусть это будет настоящий колдун, а не эти Тени. 

Она нашла его. Слишком быстро. Настолько хорошо его изучила? Настолько сильно душой связана с ним, что смогла отыскать его? Но Алистер понимал, что все это неважно. Она так отчаянно пыталась доказать, что он ей не нужен. Но сегодня показала, что это всего лишь слова. 

Мужчины ухмыльнулся. На его лице отразилась триумфальная улыбка. Наконец-то. Она всегда была его, всегда принадлежала ему, с тех самых пор как он впервые ее увидел. И теперь он сделает ее своей во всех смыслах. 

— Моя прекрасная, безбашенная принцесса, ты нашла меня. Но готова ли ты принять меня со всеми моими демонами? —  поворачивается к Эли Алистер и продолжает. — Ты спрашивала меня о моем прошлом, помнишь? Спрашивала кому принадлежит этот замок? Сегодня я все тебе расскажу. Но прежде, давай отужинаем. 

Алистер щелкает пальцами, и иллюзорные гости исчезают. Мужчина берет Элоизу за талию, и вместе они направляются к прекрасно засервированному столу, который ломится от всяких явств. 

Алистер помогает Эли сесть за массивный дубовый стол, а затем аккуратно произносит ей на ушко:

— И отвечая ра твою просьбу, я НИКУДА не собираюсь уходить. НИКОГДА. Понадобятся все силы мира, чтобы забрать тебя у меня. 

ДАВАЙ!

ДАВАЙ!

ПРИНЦЕССА ЛЕБЕДЬ, КОГДА ВЫБРАЛА КОЛДУНА

отлично ))

Каждый её шаг звучал всё более уверенно, и звучал звонче прежнего. Девушка пусть и выглядела хрупкой и изящной в своём амплуа блондинки в розовом на каблуках, но имела свою силу. И её сила исходила из слабости, которую она всеми фибрами души отрицала и не желала принимать.

Когда они достигли астрономической башни и вышли на балкон, где красовался телескоп, она наконец отпустила. Разжала цепкую властную хватку и выдохнула. На его остроумное изречение Вивиан ответила не сразу, а лишь отдышавшись.

- Не нужно подавать мне идей, я ведь могу и воодушевиться. - с усмешкой произнесла блондинка, повернувшись к нему и глядя на него всё той же приторно притворной улыбкой и с фальшивым блеском в глазах.

- А теперь отвечай, в чём твой план? - девушка сделала шаг в его сторону и он раздался эхом стука каблучка о каменные полы. - Никогда не поверю в то, что добродушный хаффл станет любезничать с дочерью Долорес. - последнее слово, имя родной матери она буквально произнесла так, словно на её язык попало нечто склизкое, мерзкое и до жути невкусное. Она сказала это не так как говорят о родном человеке. Она сказала это так, как говорят о том, что доставляет крайнюю степень неприязни. Как будто желала отразить её отвращение к себе. К дочери, которая до сих пор не в министерстве и не стала той, кто возрождает идею о чистоте крови волшебников.

Её рука дрогнула и она потянулась к его лицу, остановившись в сантиметре от него. Она не прикоснулась, но всё равно прощупывала его. Как будто пыталась понять, почувствовать, ощутить всю суть.

- И почему такое милое лицо досталось тому, кому так близки все эти Даблдорские штучки? Магглы, волшебство, что доступно всякому...

Она говорила эти слова, сама в них не веря, в лишь вторя матери. Которая ежедневно вдалбливала в её светлую головушку эти мысли. О силе, власти, превосходстве и о том, как бывают мерзки магглы. Которых она сама не была уверена, что ненавидела на самом деле.

Безил слушал её, не перебивая, позволяя каждому слову пройти сквозь него без щита и без усмешки. Она говорила резко, зло, с такой яростью, будто выдирала каждую фразу изнутри, как занозу, вросшую в кожу слишком глубоко. Он видел, как улыбка на её лице держалась из последних сил, липкая, тяжёлая, неестественная — не потому, что она хотела казаться насмешливой, а потому что иначе не умела. Она держала дистанцию, строила стены, выкладывала их из иронии, острот, из хруста каблуков и привкуса огневиски, как из кирпичей.

Когда она сказала "Не нужно подавать мне идей, я ведь могу и воодушевиться", он не вздрогнул, не ответил мгновенно, хотя в ней в этот момент сквозило то же, что было в зельях без противоядия — медленное, тягучее разрушение. Он стоял, как стояли бы немногие — не заглядывая под маску, но и не сворачивая взгляд, не отворачиваясь. Приняв её спектакль, не осмеяв.

— А теперь отвечай, в чём твой план? — этот шаг, резкий, точный, как у хищника, и звук каблука, расколовший тишину, будто бы хотел напомнить ему: это не игра. Что бы он ни думал, что бы он ни чувствовал, для неё всё было проверкой. Испытанием. Допросом. Она не верила в доброту. Не верила в жесты без подоплёки. И каждое её слово, особенно "Никогда не поверю в то, что добродушный хаффл станет любезничать с дочерью Долорес", — было ударом. Не сильным, нет. Но целенаправленным, точным, с отработанной жестокостью того, кто давно научился: бьёшь первой — остаёшься целой.

А дальше — рука, которая замерла у его лица. Не коснулась, не дрогнула. И всё же он чувствовал её — будто её дыхание перешло в пальцы, передавало жар, смятение, неуверенность, страх. Эта рука не спрашивала позволения. Но и не угрожала. Она искала — вслепую, отчаянно, как ищут в темноте опору, ещё не зная, крепкая ли стена или зыбкий мираж.

— И почему такое милое лицо досталось тому, кому так близки все эти Дамблдорские штучки? Магглы, волшебство, что доступно всякому... — она произнесла это с тем отвращением, с каким плевали на пол при слове «грязнокровка» в тёмные времена. Но в этом отвращении не было настоящей веры. Там было только то, что она слышала с детства, вдалбливаемое голосом матери, ставшим внутренним эхом. Безил уловил это. Не осудил. Не отшатнулся. Потому что в её словах звучало не мнение, а боль. Та самая, от которой иногда хочется, чтобы тебе просто не досталось этого лица. Чтобы не надо было всё время быть тем, кого видят первым, чтобы судить.

Безил медленно выдохнул, позволяя тишине немного полежать между ними, как остывающему золоту в тигле — не мешая, не тревожа, просто давая ей быть. Он смотрел на неё без вызова, без тени страха или отступления, и даже без попытки защититься шуткой, как делал всегда, когда разговор заходил на острые углы. Сейчас он не носил своей маски — не потому, что не мог, а потому что она этого не заслуживала. Ни фальши, ни игривой лёгкости, ни пустых слов.

Он не отодвинулся, не понизил голос до утешающе-снисходительного, не стал переубеждать или спорить. Вместо этого он слегка склонил голову, как бы признавая, что да — он услышал всё. И слова, и паузы между ними. Услышал не только то, что она произнесла, но и то, что осталось внутри, за зубами. Он не удивился, не разозлился, не принял на себя. Потому что понял — сейчас она сражалась не с ним, а с чем-то глубже.

— Тогда выходит, мне остаётся только признать, что лицо досталось мне по чудовищной ошибке природы, — пробормотал он, нарочито торжественным, чуть театральным тоном, и позволил себе лёгкую, ленивую усмешку — ту самую, что гасила напряжение, не убивая смысла. — Я же просил об угрюмой внешности и шраме, но мне, как всегда, подсунули не тот комплект. Клянусь, в отделе распределения рож лиц там явно кто-то безответственно заколдовал рулетку.

Он отступил на шаг назад, чуть вытянул руки в стороны, как будто представлял себя на суде присяжных. В его жесте не было вызова — только открытость, чуть ироничная, чуть нарочитая, но тёплая.

— А если серьёзно, — продолжил он уже тише, голос стал глубже, в нём осталась лёгкая хрипотца после огневиски и ночного воздуха, — я никогда не понимал, почему мы должны делить магию. Делить доброту. Делить, кому можно надеяться, а кому — только бояться. Наверное, это и есть “все эти Дамблдорские штучки”, как ты сказала. Но знаешь, я выбрал бы их снова. Потому что, если выбирать между тем, чтобы идти по коридору и видеть в людях врагов — или видеть в них что-то большее, пусть даже они огрызаются и держат руку возле лица, — я выберу второе. Даже если получу по зубам.

Он медленно опустил руки, уже не играя, не изображая ни суд, ни выступление. Только он. Ровно, спокойно, без драмы.

— А с тобой я стою не потому что ты “дочь кого-то”, а потому что ты — ты. И если ты хочешь кричать — кричи. Хочешь ненавидеть — ненавидь. Только не молчи. Потому что, чёрт побери, мне по-настоящему интересно, что ты скажешь, когда всё это из тебя вырвется. Когда перестанешь повторять то, что тебе когда-то вбили. И начнёшь говорить то, что слышишь сама.

Он закончил, не делая паузы для эффекта, не ожидая реакции. Просто отпустил слова, как птиц в воздух. Пусть летят.

Он казался ей слишком милым, слишком хорошим, слишком добрым, слишком неземным... и вообще слишком много этого "слишком"! Она отстранилась и обвела его внимательным взглядом, пристально изучающим каждый сантиметр его тела. Прислушиваясь к интонациям голоса, и вглядываясь в его глаза. Словно жаждала, когда обнаружит подвох, и сможет произнести победоносное "ХА!" Но пока что этого не случалось... И она сделала несколько шагов, раздающихся звонким стуком каблучков о каменные плиты. Девушка стала накручивать прядь своих белокурых локонов на указательный палец, а так же наконец с её лица пропала та самая улыбка. Осталось лишь внимание, сосредоточенное только на нем.

- Надо же, и правда не собираешься? Хоть мы и одни... - девушка вдруг решила рассуждать вслух. - ... и каждый может сделать что угодно, выставив это как случайность. - пожалуй такое мышление было вполне в духе Амбридж, тем более что она была одной крови с самой яркой представительницей этого рода.

Вивиан замолчала, остановившись возле перил, к которым незадолго до того прижала Безила. И облокотилась на них так же, но не спиной, а глядя лицом куда-то вдаль. И ненадолго задумавшись о том, что же сказать ему...

Ему, такому бесхитростному, очаровательному, но... с другой стороны вырывающего её из своей привычной реальности. И делающим это не то что без усилий, а самой наглой доброжелательностью, в которую она никак не верила.

- И не будет твоих шуток, розыгрышей? Вы ведь их все так любите. Только и ждёте повода подставить кого-то этим, выставить посмешищем. Я знаю, мне рассказывали... - Вивиан вздохнула, вспоминая как Долорес донесла до неё информацию о том, как сперва сорвали важный экзамен своими салютами Уизли и над позором матери ликовал весь Хогвартс. А затем её вовсе отвели в лес на потеху кентаврам, которые впоследствии отвели ту в Азкабан.

Безил почувствовал, как во взгляде Вивиан было слишком много резкости, слишком много цепкости, слишком много недоверия, и всё это "слишком" отдавало лёгким холодом, будто в тёплое помещение вдруг приоткрыли окно в ночь. Он уловил, как её глаза скользили по нему, обмеряя каждую деталь, будто она искала трещину, изъяны, что-то уродливое, что должно было скрываться за внешним. Он выдержал это испытание молча, без попыток спрятаться или ответить взглядом. Ему даже было странно знакомо — эта жажда поймать подвох, схватить момент, когда маска сорвётся. Но, разумеется, он не носил маски, и потому её «ха» всё не наступало.

Безил следил за каждым шагом Вивиан, и гул каблучков отдавался в его висках как отдалённый барабанный бой. Она играла пальцами с локоном, а он едва заметно склонил голову, словно хотел рассмотреть её движение так, как рассматривают фехтовальщик жест противника: там всегда скрывается удар, пусть даже ещё не нанесённый. Когда улыбка наконец исчезла, и её лицо очистилось до сосредоточенного внимания, он вздрогнул внутренне, но не позволил себе выдать этого — в молчании было удобнее прятать то, что в нём шевелилось.

— Надо же, и правда не собираешься? Хоть мы и одни... и каждый может сделать что угодно, выставив это как случайность.и каждый может сделать что угодно, выставив это как случайность. — её слова, лёгкие, произнесённые с оттенком опасной задумчивости, прошли по его коже словно тонкая струя ледяной воды. Он откинулся слегка назад, ладонью нащупав холодный камень перил, и глядел не на неё, а в ту же даль, куда она устремила свой взгляд. — Всё можно выставить как случайность... — повторил он шёпотом, скорее для себя, чем для неё, и усмехнулся с лёгкой горечью, будто это была истина, с которой он слишком давно знаком.

Он не сводил глаз с её профиля, когда она говорила о шутках и розыгрышах, и едва заметно качнул головой, словно отмахиваясь от этого обвинения.

Безил уловил не просто слова матери, а тяжёлый след памяти, отравленной чужим позором. Он не поспешил оправдываться. Вместо этого позволил паузе разрастись и заползти в пространство между ними, прежде чем заговорил низко и ровно, будто каждое слово нужно было вытянуть из глубины груди.

— Да, любят смеяться. Да, играют чужой болью. Да, в их шумах и салютах есть жестокость. Но я никогда не ставил тебя в эту череду. — он перевёл взгляд прямо в её глаза, и в этом взгляде не было ни вызова, ни защиты, только упрямая честность. — Я не держу за спиной петарды. У меня есть только слова. И они не для того, чтобы подставить. Они — чтобы ты знала, что рядом с тобой есть хоть один человек, который не ждёт твоего падения ради смеха.

Он сделал шаг к ней, не касаясь, но сокращая дистанцию, и его голос стал мягче, тише, но от того плотнее, как будто воздух вокруг уплотнился.

— Ты ищешь подвох, потому что так тебя научили. И всё же... если однажды ты поймаешь его во мне, пусть это будет не потому что я хотел выставить тебя посмешищем, а потому что я слишком по-глупому верю, что даже твой взгляд может смягчиться, когда ты перестанешь ждать удара.

Он не дотянулся, не протянул руки, только позволил словам и взгляду лечь между ними, словно камни на мост, который она ещё не решалась перейти.

Поведение парня стало гораздо более спокойным и Вивиан стала сама постепенно расслабляться в его присутствии. Ведь теперь не было шумных разговоров вокруг, ничьё внимание не мешало, яркие вспышки не отвлекали взгляд, и они находились сейчас наедине друг с другом. А Амбридж младшая всегда предпочитала разговоры с людьми наедине разговорам прилюдным. Ведь люди при других всегда так или иначе примеряют маски, как множество образов, подбирая подходящий под ту или иную ситуацию. Другое дело когда вокруг никого. Не пред кем выделяться, нет нужды привлекать внимание и играть роль. Именно по этой причине она утащила Безила подальше от толпы в такое отдалённое ото всех место. Астрономическая башня в это время суток была прекрасна. Тёмная прохладная атмосфера, ни одного посетителя, тишина и красивый вид. Не только на величественный древний замок, но и на бескрайнее полотно звёздного неба. Которое внушало чувство умиротворения и восторга.

- Что ж, вижу сейчас твой настрой несколько переменился... - она немного напряглась когда тот сделал к ней шаг, но мысленно поблагодарила, что Безил не стал двигаться дальше и уж тем более прикасаться к ней. - интересное преображение происходит у людей. Стоит им выйти из тени на свет, или же зайти обратно. - проговорив это и задумчиво глядя на парня, блондинка улыбнулась. Не фальшиво, не едко, не надменно. А легко и по простому.

- Знаешь, все эти салюты, фейерверки, это весьма изобретательно. Но ничто из созданного людьми не сравнится с этим. - сказав это, Вивиан указала рукой в небо, глубокого синего оттенка с множеством сияющих точек на нём.

- Они такие тихие, спокойные. Но завораживают и вселяют покой даже в самую мятежную душу. - она подошла к парню и встала рядом, глядя на небо.