Вася рассмеялась хрипло, по-настоящему - не девчачьим смешком, а таким, который у дворовых пацанов обычно бывает перед дракой или перед тем, как сделать какую-то хуйню и не пожалеть. Рома поймал этот звук почти телом: у него внутри отозвалось странным, глухим эхом, будто что-то совпало по ритму с его собственным пульсом. Лицо его на секунду застыло, как у человека, которому только что показали редкую породу - красивую, но кусачую, и он уже оценивает, насколько опасно и желанно потянуться, чтобы погладить.

Пузырь жвачки лопнул у него в опасной близости, влажный хлопок прошёлся по воздуху, и в нос ударил сладковатый запах, перемешанный с чем-то травяным, будто она жевала не “Турбо”, а какую-то ведьмовскую херню из аптеки. Рома не отшатнулся, наоборот, остался на месте, подавшись едва заметно вперёд, в зону этого запаха и звука. Он только прищурился и чуть повёл подбородком.

- Ну раз на парте нет нихуя, то и хуй за щекой не был никогда.

Рома сначала хотел рассмеяться, а потом почувствовал, как у него под рёбрами пробежало не просто злое удовольствие - тёплый, вибрирующий толчок. Вася не пыталась его пристыдить, она его поддела, как поддевают своего, и от этого внутри стало сладко и жарко, гораздо теплее, чем он бы когда-либо признал вслух.

- Слышь, СЫса, - протянул он лениво, с ухмылкой, уже почти по-свойски. - Ты так бодро про “хуй за щекой” рассуждаешь, будто лично проводила инвентаризацию. Полегче, а то я сейчас решу, что ты меня задеваешь не потому что смешно, а потому что нравлюсь.

Он сказал это не злым тоном и не “наездом”, а тем дружеским, матершиным подколом, которым во дворе проверяют: человек держит удар или начинает ломаться. При этом Рома всё равно краем глаза коротко пробежался по классу не из паники, а по привычке: где Глеб, кто слушает, кто может зацепиться за слова. И вернулся взглядом к Васе так же быстро, как будто она была единственным нормальным, живым предметом в этой гниющей комнате, острым и нужным.

- О, ну сиськи посмотреть таким набором заслужил.

Рома фыркнул, плечи у него чуть расслабились, и улыбка стала шире не похабной, а довольной, как у человека, которому подкинули удачный мяч. Её ответ был таким же метким и чуть грязным, и от этого у него где-то под кожей приятно заныло.

- “Сиськи посмотреть” оставь на потом, - отозвался он, и в голосе проскользнула лёгкая, почти ласковая хрипотца. - А то я, блять, пока до уроков доживу, мне и так придётся полкласса по анатомии пересобрать.

Вася отвлеклась от своих кубов резко, и Рома это почувствовал раньше, чем поймал её взгляд: воздух рядом чуть сдвинулся, внимание щёлкнуло, как предохранитель. Она посмотрела на него чуть агрессивно, и Рома на секунду замер, не моргнул даже, будто проверял, насколько ей хватит наглости держать этот взгляд. Его это не обидело, наоборот: внутри что-то качнулось, короткое и почти довольное, но вместе с этим по коже пробежала знакомая искра вызова, смешанная с внезапным интересом. Он чуть приподнял бровь, угол рта дёрнулся в кривую усмешку, а пальцы на столешнице сами собой постучали один раз - глухо, нетерпеливо.

- За проебы и поведение. А че? - отрезала она, будто не оправдывалась, а ставила галочку в анкете.

Рома поймал себя на том, что ему это нравится. Не жалостная история, не "меня обидели", не "я хорошая", а простое, спокойное признание, в котором не было ни стыда, ни просьбы о понимании. Он на секунду представил эту "коррекционку" не как страшилку из учительских разговоров, а как место, где людям просто дают не притворяться удобными, и от этой мысли у него внутри сладко и остро кольнуло не просто любопытство, а почти азарт. Ему вдруг захотелось не только слушать, но и провоцировать, чтобы слышать этот ровный, режущий тон снова.

- Хуй через плече, чё, спросить нельзя?

Рома хотел спросить ещё про драки, про то, кто там кого, про то, как она вообще вышла оттуда с такой ухмылкой и такими острыми словами, но не стал: слишком рано лезть в чужие кишки, когда человек ещё не решил, твой ты ему или нет. Но мысль: "А интересно, как она дерётся?", - промелькнула чётко и ярко. Вместо вопросов он только хмыкнул, глядя на её руку и на жвачку, и выдохнул через нос так, будто ставил оценку, которую пока скрывал.

Когда у неё снова лопнул пузырь, звук вышел почти наглым хлопком, и Рома едва заметно усмехнулся шире. Его взгляд на мгновение задержался на её губах, прежде чем он открыл рот, чтобы кинуть какую-нибудь гадость про "без жвачки мозг не заводится". Но её взгляд вдруг скользнул в сторону - туда, где сидела Алиса.

- Бэйба твоя? Хорошенькая, - сказала Вася.

- Не бэйба, не кипятись. Была б моя - я б впрягся, - бросил он сухо, чуть насмешливо, словно поправлял её по понятиям. - Это Алиса. Двоюродная моя сеструха, но мы не общаемся.

Слова прозвучали как гвозди: коротко, просто, без объяснений, но внутри у него всё равно всплыла эта липкая семейная связка, которую он всегда старался не трогать.

После того как классуха наконец отвлеклась на свой журнал, а по кабинету расползлась эта вязкая «типа-урочная» тишина, Рома ещё какое-то время сидел с лицом человека, которому всё похуй, но внутри у него всё ходило ходуном — от злости, от азарта и от того, что рядом у него вдруг оказалось новое живое существо, которое не моргнув уронило Глеба на пол и даже не попыталось сделать вид, что это случайность. Сентябрьский воздух из приоткрытой форточки тянул мокрым железом и сырой землёй, под потолком всё равно держался тонкий слой табачного дыма, а где-то в углу классной стены плесень чертила свои зелёно-чёрные корни, как будто школа сама тихо гнила изнутри, не спрашивая разрешения.

Когда учительница отвернулась к доске и начала писать по ней мелом, резко, будто пружина, повернулся Шуруп. Светлые волосы торчали в разные стороны, на ухе блестели свежие проколы - кривоватые, сделанные явно не “в салоне”, а “на коленке”. Он щёлкал зажигалкой без огня ритмично, как будто отбивал только что придуманную музыку, чтобы не потерять мотив.

- Тишина такая, как будто нас всех уже закопали, - прошептал Шуруп с широкой, беззлобной ухмылкой. - У нас тут, походу, новый факультатив: “как стать легендой за десять минут”. Училка - Васька СЫса. Дашь урок хоть?

Рома краем глаза следил, как Глеб, уже усевшийся обратно, строил из себя хозяина жизни, и одновременно на кубы на полях Васи.

Звонок на перемену, когда он пришёл, прозвучал не как облегчение, а как стартовая сирена. Стулья заскрипели, кто-то уже потянулся к окну курить, кто-то взвизгнул от смеха, и в этом гуле Рома наклонился к Васе так, будто просто хотел сказать гадость, но голос у него вышел ниже и собраннее, чем обычно.

- Слышь, СЫса, - бросил он с кривой ухмылкой, будто подколка, хотя в ней уже был смысл. - Ты ж пожрать-пожевать любишь, я вижу. Пошли на минуту, пока эти куры тут кукарекают. Ларёк у остановки, там тётка нормальна. Возьмём жвачку, “Юпи” или чё там тебе по кайфу, и заодно глянем, кто где шастает.

Он кинул взгляд мимо неё, на дверь, на коридор, где в любую секунду мог возникнуть тот самый “после уроков вам всем пизда”, и уголок рта у него дёрнулся ещё раз - злой, деловой.

Шуруп, услышав слово “ларёк”, ожил мгновенно, как будто это была не торговая точка, а храм приключений. Он отлип от окна, подкатил к ним почти танцем, и улыбка у него вышла широкой, беззлобной, такой, что можно было на секунду забыть, что он тоже “проблемный”.

- О-о, пошло-поехало, - протянул он театрально, глядя то на Рому, то на Васю.

Он подмигнул Васе так, будто они уже в одной шайке, и тут же, не теряя своей клоунской маски, бросил Роме почти буднично, но с правильной интонацией “я рядом”:

- Я с вами, - заявил он весело, будто объявлял начало тура по достопримечательностям. - Если чё с вами случиться, хоть по кустам вас соберу. Чё, попиздовали?

***

Алиса поймала взгляд Кости боковым зрением ещё до того, как он успел расправить свою гадкую улыбку во весь рот. Она уже знала этот манёвр - сначала прицелиться, потом выдать очередную “любезность”, чтобы проверить, дёрнется ли она, вспыхнет ли, даст ли ему удовольствие увидеть, что попал.

У неё в висках всё ещё гудело. Она медленно подняла на него глаза, задержала взгляд на его улыбке - и в этом взгляде было спокойное, холодное “ну давай, артист, выступай”.

- А ты к себе в гости позвать хочешь? Пожрать че есть или чисто на коврике предлагаешь потоптаться?

Алиса даже не моргнула сразу. Потом она чуть наклонила голову, как будто всерьёз обдумывала предложение, и уголок её рта дёрнулся в улыбке не тёплой, а острой, как иголка, которой прокалывают пузырь. Она перевела взгляд на его ботинки - демонстративно, лениво, будто оценивала товар на рынке, и только потом снова посмотрела ему в глаза, уже с ехидцей.

- На коврике? Эт ты загнул, конечно. Разве что в будке во дворе с тобой посидеть.

Она сделала вид, что снова уходит в учебник, перевернула страницу слишком аккуратно, будто ставила точку в разговоре. В её тишине после реплики было то самое знакомое, будничное “мы так живём”: они могли язвить друг другу хоть до вечера, это было их способом дышать, когда вокруг слишком много чужих глаз и слишком мало воздуха.

- Скучно одной идти, вот и всё. Портфель ещё тяжелый...

У Алисы гудела голова так, как будто внутри черепа кто-то крутил тугую гайку: то отпустит, то снова дожмёт. Она сидела на своём месте, стараясь выглядеть так, будто ей всё равно, будто она вообще не из тех, кто боится, хотя внутри у неё всё ещё отзывалась глебова угроза.

Учительница хлопнула журналом о стол так, что несколько голов машинально дёрнулись в её сторону. Взгляд у неё прошёл по рядам цепко, как метла по грязному полу. На секунду задержался на окне, на дыме, на тех, кто делал вид, что просто дышит свежим сентябрьским воздухом. Потом она, не тратя времени на воспитательные речи, объявила про “важный проект” - голосом таким, будто это не школьная затея, а государственная программа спасения страны, и от этой серьёзности в их обшарпанном кабинете стало даже смешно.

- Рябинина и Козлов: вы в паре будете делать.

Она назвала фамилии как приговор, сухо, без пауз, и Алиса сначала даже не отреагировала - только когда услышала свою, у неё внутри что-то неприятно щёлкнуло. Алиса медленно подняла глаза, посмотрела на училку так, будто пытается глазами выжечь в ней здравый смысл, и почувствовала, как в висках снова сжало от злости, от бессилия, от того, что “выбора нет” в этой школе было не фразой, а законом.

- Это шутка? - сказала она ровно, без визга, но так, что в голосе прозвенело. - Можно мне… с кем-нибудь другим?

Она не сказала “почему”, потому что это было бы слабостью. Она не сказала “он меня заёбывает”, потому что в этой деревне от таких слов только хуже: сразу найдут, за что ухватиться, и будут повторять неделю.

Она молча сжала пальцы на краю учебника, так крепко, что ногти почти впились в картон. По классу прошёл смешок, кто-то глупо шепнул что-то соседу, и это было особенно мерзко.

- Нет, нельзя. Я всё решила. Делаете в паре, тему можете сами выбрать. К концу чертверти чтоб сдали.

Татьяна в ответ лишь вздохнула и горячее дыхание скользнуло под одежду Феликса. Защекотало ключицы, а затем легло на грудь, свернувшись. Сердце пропустило удар и юноша прикрыл глаза от удовольствия.

- Вы очень добры ко мне, Феликс Феликсович. И я ценю это больше, чем умею показать.

С этими словами Руневская прижалась ближе к юноше, сливаясь с ним в единый организм, всё ещё вздрагивающий от переполняющих эмоций.

Из Тулы они двинулись вместе с извозчиком - крепкий хмурый мужик, которого Татьяна нашла на станции. Зазвенели монеты и вот уже путники тряслись по ухабам, разглядывая местный пейзаж.

- Баре, а по какому делу в нашу глушь путь держите? - поинтересовался извозчик, бросив взгляд через плечо.

Руневская не позволила ответить. Вытащила нос из одежды и с нежностью в голосе пояснила:

- Муж мой, Степан Иванович, учитель.

Феликс встрепенулся. Глянул на девушку с удивлением, но возражать не стал. Позволил щекам загореться в румянце, пока губы полушепотом смаковали слово "муж".

- А я… из здешних мест. Едем на могилы.

Извозчика ответ устроил, по крайней мере, вопросы он больше не задавал. Кивнул, с пониманием, а затем буркнул себе под нос:

- Деревенька нынче пропащая.

И словно в подтверждение словам на горизонте появилась церковь. Некогда белокаменная, теперь она напоминала сгоревшую свечу: покосившаяся, с угольными стенами и таким же выжженым чернеющим куполом.

Феликс непроизвольно сглотнул. Не нравилось ему место, которое местные кличали "пропащим".

- Скажите… А Яблочковы… что с ними сталось? - поинтересовалась Татьяна у извозчика и голос её задрожал ровно так же, как в поезде.

Мужик задумчиво почесал голову и бросил мимолётный взгляд на запущенный дом. Забор давно обвалился, а имение просело от времени и осадков, что несчасдно ломали сваи.

- Давно их тут нет, - отозвался мужик. - В Саратовскую губернию, слышно, подались. Лет двадцать, почитай, дом пустой стоит.

Татьяна спокойно кивнул и распорядилась, чтобы их высадили у дома старосты.

Староста встретил гостей с распростертыми объятиями. Он словно только их и поджидал, сидя у окна. Отвёл им чистую комнату и непременно пригласил к обеденному столу. Все были вежливы, но в движениях нет-нет, да проскакивала сухость.

- Не припомните ли фамилию Яблочковых? - поинтересовалась Татьяна за обедом, будто между делом.

- Были, - согласился староста. - Пётр Иванович помер ещё при Александре Павловиче. Всё сыну, Тихону, досталось. Крепкий хозяин был, детей у него много было. А лет с пятьдесят назад снялись всем семейством в Саратовскую. Дом сначала под дачи сдавали, но без ухода некому стало. Теперь пустует. Разграбили.

Он сказал об этом так спокойно, будто в лишнем имении не было ничего особенного.

- А Вольготские… не слыхали? Ирина Вольготская.

Староста нахмурился, но уже через миг отрицательно мотнул головой, продолжая трапезу.

- Нет, барышня. Такой не припомню.

Когда с обедом было покончено, на Андреевку спустился вечер - молчаливый, прохладный, совсем такой же как в Архангельском, даже ещё тише. Самое время, чтобы отправиться на прогулку и бередить старые раны.

Когда они пришли к речке в воздухе закружился запах тины и камышей. Здесь было гораздо холоднее, чем возле дома старосты и Феликс поежился, чувствуя, как кожа покрылась мурашками.

Татьяна долго молчала и всматривалась в речную гладь. Луна отрисовывала контур её задумчивого лица и кожа становилась удивительно бледной, похожей на фарфор.

- Сюда… сюда мы иногда сбегали по ночам, - поделилась девушка и на губах вдруг появилась улыбка.

Незнакомая, чужая, но такая живая и неприкрыто счастливая. Феликс тогда подумал: "Неужели вернулась и Елизавета, стоило только посетить отчий дом?".

- Тихон умел открыть дверь так, что ни одна петля не пикнула, а я умела утром стоять перед отцом с таким видом, будто всю ночь спала.

Татьяна усмехнулась тихо и Феликс вторил ей в ответ. Расстояние между ними сокращалось и тепло проникало под кожу, срывая с губ самый настоящий пар.

- Однажды была ранняя осень. Мы решили, что вода ещё тёплая. Разумеется, это была чудовищная ошибка. Я на следующий день свалилась с воспалением лёгких, меня держали в постели неделями, а Тихон потом ходил вокруг и приносил мне яблоки. Сам пытался меня лечить...

Пальцы Татьяны вдруг потянулись к застежкам плаща. Феликс застыл, стоило пуговицам тихо щелкнуть, а одежде скатиться по тонкой женской спине прямиком во влажную траву. Глаза неотрывно следили за юношей, пока Руневская сбрасывала перчатки и остальную одежду как наскучившую кожу. Без тени стыда, со своим привычным кокетством.

Татьяна ступила в воду и с губ сорвался вдох почти в унисон. Феликс видел, как вздымалась женская грудь, как темнели ареолы и соски в свете бледной луны, и плоть его отзывалась невыносимой тупой болью, из-за которой невозможно было думать.

- Идёмте же, супруг, - насмешливо обратилась Татьяна.

Её пальцы вцепились в тонкое запястье юноши и она потянула его следом за собой в речной холод.

- Скажите-ка мне… Что вы обожали больше всего в детстве? Не то, что полагалось любить юному князю… а то, за что вас могли отправить в угол - то, от чего щёки горели, а сердце колотилось, как пойманная птица.

Феликс застучала зубами, пытаясь улыбнуться, но холод воды и желание Татьяны завладели им лучше кукловода над марионетками.

- Мне нравилось держать вилку в правой руке, а нож в левой. Потому что мне было удобнее резать блюда левой рукой. Мне вечно говорили, что я издеваюсь и я продолжал. Продолжал, пока не получил хворостиной по пальцам. Мокрой, холодной, бр-р! - Феликс дернул плечами и мягко усмехнулся. - А ещё я любил хлеб с маслом и сахаром. Пробовали когда-то? Отец говорил, что это лакомство бедных. Разве он прав? Откуда у бедных такие деликатесы?

Зубы у Феликса застучали, и Татьяна уловила это мгновенно. Он пытался улыбнуться, и эта попытка была жалкой и трогательной одновременно: упрямое “я справлюсь” в лице, которое выдавало ровно обратное. Она придвинулась ещё теснее, как будто холод воды был всего лишь удобным предлогом позволить себе больше. Руки её скользнули по его предплечьям и задержались там с явной бесстыдной внимательностью. Пальцы сжались чуть сильнее, чем требовалось бы для “согреть”. Она подняла на него взгляд снизу вверх - ровный, ясный, чуть насмешливый, и в этом взгляде было всё, чем она умела удерживать людей: обещание игры и опасности.

- Мне нравилось держать вилку в правой руке, а нож в левой. Потому что мне было удобнее резать блюда левой рукой. Мне вечно говорили, что я издеваюсь и я продолжал.

Татьяна слушала так, будто ей рассказали не детскую шалость, а важную примету характера. Её губы дрогнули в улыбке, почти довольной: ей нравились такие люди, потому что в них всегда было зерно непослушания, которое не выжечь воспитанием.

- Продолжал, пока не получил хворостиной по пальцам. Мокрой, холодной, бр-р!

Она едва заметно нахмурилась от брезгливого раздражения к чужой власти, которая привыкла поправлять живое болью. Тут же скрыла это, как скрывают неуместное чувство. Татьяна наклонилась ближе, так, что её дыхание коснулось его щеки, и проговорила спокойно, почти светски, но с ласковой колкостью.

- То есть, Вы были упрямы с того возраста, когда Вас впервые посадили за стол, - сказала она тихо, и улыбка в её голосе была настоящей. - Следовало догадаться раньше. Мне это чрезвычайно по сердцу.

Татьяна, не отпуская его, провела пальцами по его кисти, будто проверяя несуществующий след. Потом чуть наклонила голову, и в уголках её глаз мелькнуло то самое лукавство, которое у неё заменяло нежность.

- А ещё я любил хлеб с маслом и сахаром. Пробовали когда-то? Отец говорил, что это лакомство бедных. Разве он прав? Откуда у бедных такие деликатесы?

Её лицо на миг стало другим - живым, как бывает, когда случайное слово попадает в старую, тщательно запертую комнату памяти. Пастила за столом у старосты ещё стояла у неё на языке, и от этого вопрос Феликса неожиданно оказался не про еду.

- Пробовала, - произнесла она негромко.

Она задержала его взгляд, чуть прищурилась, и в этой паузе было явное, почти дерзкое продолжение игры: она принимала его детские “неположенные” радости и делала их допустимыми рядом с собой.

- Ваш батюшка, вероятно, называл бедностью всё, что не подавали на фамильном серебре.

Татьяна развернула Феликса так, как разворачивают партнёра в танце, и повела вдоль камышей, туда, где туман был гуще, а берег - ниже, и где в темноте угадывалась старая, покосившаяся кладка, будто кто-то когда-то пытался укрепить кромку и давно бросил. Там вода была глубже и тише. Она остановилась, притянула Феликса к себе так близко, что их лбы почти соприкоснулись, и шепнула с самым лукавым нажимом:

- Видите тот чёрный куст на другом берегу? - она кивнула в сторону тени, едва различимой сквозь туман, но куста там уже не было. - Мы с Тихоном спорили, кто доплывёт до него быстрее. И знаете, в чём была главная подлость? Он каждый раз давал мне фору. С таким видом, будто делает мне милость. Я бесилась так, что готова была утопить его собственными руками…

Татьяна улыбнулась, и в этой улыбке вдруг вспыхнула девчонка - дерзкая, честная, упрямая, готовая на любую глупость, лишь бы выиграть. Она чуть отстранилась, посмотрела на Феликса долгим взглядом:

- Я Вам тоже дам фору. Одну секунду. Не больше. И если Вы проиграете - Вы мне кое-что задолжаете.

Она не сказала “что”, потому что недосказанное всегда тянет сильнее. Татьяна подняла руку и, касаясь его подбородка двумя пальцами, будто проверяя, не дрогнет ли он, произнесла почти шутливо, но так, что внутри шутки было настоящее приглашение:

- Только не смейте быть благородным и уступать. Я не люблю, когда мне дарят победу. Я люблю, когда её отнимают.

_кубик

Сэр Себастьян не двигался с места у высокого окна, его темный силуэт вырисовывался на фоне свинцового неба. Он медленно снял фрачную перчатку, палец за пальцем, не сводя с нее глаз. Звук шелка, соскальзывающего с кожи, прозвучал в тишине неприлично громко.

Спокойный мужской голос лился из беспроводных наушниках так непринужденно, будто читающий сообщал инструкцию шруповерта, но никак не отношения миледи Алисы и благородного Себастьяна.

Ксюша не обращала на это никакого внимания, жадно впитывая историю словно сухая губка влагу. Вчерашняя ночь будто переключила режим в голове у Лазаревой, заставляя в очередной раз наброситься на бульварные женские романы как и десять лет назад. Даже образы главных героев в голове принимали черты знакомых силуэтов и прогнать их от туда не представлялось возможным.

- Вы играли с огнем весь вечер, Алиса. Флиртуя с этим молодым полковником. Вы знали, что я наблюдаю.

Ксюша не знала, что именно испытала девушка из книги - автор об этом умолчал, но сама она вздрогнула от сладкого предвкушения, точно такого же, что жило в ней вчера.

- Вы не имеете права… - диктор попытался изобразить женское бормотание, но получилось наиграно-пискляво.

- Имею. Вы помните условия нашего… перемирия?

Лазарева застыла, на мгновение прекращая развешивать нижнее белье на сушилку, что стояла на балконе. В воздухе кружился запах кондиционера, цветущей сирени, но Ксюша слышала только то, что описывал диктор: жасмин, ночные фиалки и кожа с табаком. Себастьян приближался к Алисе и вместо скрежета металла конструкции, девушка услышала как растегнулось ожерелье из жемчуга на главной героини.

Звонок прервал повествование на самом интересном месте. Ксюша от неожиданности вздрогнула, а затем потянулась к уху, принимая вызов одним легким касанием.

- Я жду объяснений, - послышался с той стороны недовольный голос Вари. - Куда ты вчера делась?!

Лазарева расплылась в довольной улыбке, привычно сморщив нос, но ответить подруге не успела.

- О, я знаю! - гавкнула Варька и тут её голос резко пропал из наушников и полился прямиком из динамика телефона. - ...была и с кем!

- Если знаешь, то зачем спрашиваешь?

Варя в ответ крякнула. То ли усмехнулась, то ли проглотила возмущение - очередная загадка на уровне Бермудского треугольника.

- Жду всех мерзких подробностей, - сообщила подруга.

Ксюша была готова поклясться, что та сейчас ехидно потирала ладошки, смакуя собственные фантазии.

- Вы же не помирились, верно? Только не говори, что ты его простила и сейчас он лежит на соседней половине кровати.

- Может и лежит, - кокетливо протянула Лазарева. - У себя дома.

Варя с каким-то облегчением выдохнула, но не созналась бы в этом даже под самыми страшными пытками.

- Ну? Ты будешь рассказывать сегодня или нет? - потребовала подруга и Ксюша услышала, как она пилила ногти.

- А что рассказывать? Мы прошлись по школе, немного погуляли по району...

- Помирились?!

Лазарева поморшилась от громкости голоса подруги и едва не уронила трусы на машину, что стояла под окнами.

- Да мы и не ругались.

Варя издала нервный смешок - явно вспомнила, как приводила Ксюшу в чувства долгие месяцы, пока та не встретила себе другого парня.

- Просто...Мы оба пришли не туда, - Лвзарева поморщилась, вспоминая вчерашний разговор и их глупость. - Он стоял на сопке, а я ждала его на площадке. Вот так.

На другом конце провода затихли, а затем вздохнули со стоном.

- Только не говори, что ты ему поверила.

- А ты бы не поверила?

Варя задумалась. Действительно, а не так как в подростковом возрасте. Долго молчала, пока Ксюша волнительно кусала нижнюю губу.

- Не знаю, - честно призналась подруга. - Наверное поверила, но не бросилась на шею сразу.

Ксюша усмехнулась и тряхнула волосами.

- Да никто и не вешался. Говорю же - погуляли, зашли к нему. Представляешь, он нашёл касету, которую мы с ним записали десять лет назад.

В душе вдруг стало теплее от воспоминаний собственного лица, смотрящего на молодых людей с экранов телевизора.

- Подожди, - перебила Варя поток настольгии. - Зашли к нему? И что, даже не переспали? Просто посмотрели касету и разошлись?

- Почему? - удивилась Ксюша. - Мы макароны поели. Попили чай.

На последнем было сделано особенное ударение и в голосе прорезалась широкая улыбка.

- Вкусный чай?

Ксюша задумалась и молчание её стало красноречивее любых слов.

- Да ну?! - хрюкнула Варя. - Совсем-совсем не вкусный?

- Да нет... - неуверенно отозвалась Ксюша. - Крепкий, горячий, но знаешь...Раньше лучше что ли был.

- Конечно лучше, - рассмеялась Варя. - Раньше один заварочный чайник был, а теперь сколько? Есть с чем сравнивать.

На несколько мгновений повисла тишина, а затем подруга заметила, будто между прочем:

- Я вообще-то обиделась, если ты не в курсе. Обещала, что выпьешь со мной, а в итоге...весь вечер с бывшим. Тебе не стыдно?

- Очень стыдно, - улыбнулась Ксюша. - Что думаешь насчёт раковой в качестве извинений? Только ты, я, раки и холодное пиво.

- Ну даже не знаю, - протянула наигранно Варя. - А во сколько общий сбор шабаша?

- В восемь.

- Ладно, - вздохнула так, будто совсем не хотела. - Приду.

Телефонный звонок оборвался, но Ксюша знала - вечером её всё равно ждал допрос с пристрастием.

За столом сидели вдвоём, не ожидая компании. Варя задумчиво слушала, отчищая раков от панциря, а Ксюша машинально размешивала мохито трубочкой.

- И что, прям зубами расстегнул? - поинтересовалась подруга.

Лазарева кивнула и тут же почувствовала, как вспыхнула шея от воспоминаний.

- И что было потом?

Несколько дней спустя Яр сидел дома за ноутбуком так, как сидят люди, у которых работа давно стала привычкой тела: чуть наклоняясь вперёд, не замечая, как напрягается шея, как пальцы механически находят нужные сочетания клавиш. В квартире стояла жара, липкая и бесстыдная.

Яр распахнул балконную дверь настежь, и всё равно было душно: воздух шёл с улицы тяжёлый, с пылью, с запахом асфальта и прогретой листвы, с отдалённым шумом машин, который не успокаивал, а только подчёркивал одиночество комнаты.

На столе, рядом с ноутбуком, стоял высокий стакан с холодным чаем: лёд уже начал сдавать, на стекле выступили мокрые капли, и эта маленькая влага была почти единственным признаком жизни среди сухого тепла. Яр пил медленно, в паузах между вкладками, и каждый глоток был как короткое спасение - просто возможность не сойти с ума от собственного дыхания.

Расследование началось, как начинаются многие исчезновения: с сухого голоса на том конце телефона, с обрывков фамилий, с чужих фотографий, где человек улыбается так, будто в мире нет дыр, в которые можно провалиться. Пропала родственница клиента - не громкая история из новостей, не криминальная хроника, а обычная, человеческая беда, которая сначала выглядит бытовой, а потом внезапно разрастается до масштаба кошмара.

Яр уже успел собрать базовое: даты, адреса, несколько странных мелочей, несостыковки, которые пока не складывались в узор, но уже зудели в голове. Он всегда начинал с простого, почти скучного: с социальных сетей, потому что люди давно научились врать словами и по телефону, но редко умеют врать собственным привычкам: кого они лайкают, куда заходят ночью, какие группы читают в три часа утра, какие фотографии удаляют, какие - выставляют напоказ, словно оправдание перед самими собой.

У него открывались страницы, списки друзей, комментарии под давними постами. Он переходил по ссылкам, сверял имена, сохранял скриншоты, отмечал повторяющиеся лица.

Он работал аккуратно, даже красиво, как человек, которому важно не только найти, но и понять. Мышка тихо щёлкала, окно браузера сменяло окно, имена на экране начинали сливаться в одно длинное полотно чужих жизней, а лед в стакане всё больше растворялся, превращая чай в бледную воду. Иногда Яр машинально касался пальцами талисмана на шее - лисицы из странного металла, холодной даже в эту душную жару. Металл ложился на кожу как якорь: напоминал, что он здесь не просто так, что у него есть нить, по которой можно пройти, даже когда вокруг чужие страницы и чужие судьбы. Он сделал пометку в блокноте, вернулся к поиску, открыл профиль очередной женщины из списка, и на мгновение завис, поймав себя на странном ощущении: будто лицо на фотографии кого-то напоминало, будто линия губ, прищур глаз, лёгкое упрямство в позе цепляли память.

Память, как назло, всегда выбирала не то время и не то место. Чужая страница во ВКонтакте, какие-то старые фотографии - и вдруг в голове всплыл Ксюшин профиль, каким он видел его когда-то мельком, в школьные годы. Он вспомнил это не с грустью и не с жалостью, скорее с коротким внутренним уколом, который тут же попытался прикрыть рациональностью. Воспоминание было не о том вечере, не о макаронах и видео, не о её шаге к двери , а о том, как странно мозг цепляется за человека, когда тот однажды стал для тебя мерилом тепла.

Яр сделал ещё один глоток, почувствовал, как холодная вода со льдом скользнула по горлу, и позволил этой мысли пройти насквозь, не задерживаясь: у него была работа, у него был исчезнувший человек, у него были цифры, сроки, факты.

За балконом шумел город, внутри щёлкала клавиатура, а на столе вода по стеклу ползла вниз тонкими дорожками. Яр снова открыл список друзей, снова погрузился в чужую жизнь, и в этом упорном, почти монотонном труде было что-то успокаивающее. Только иногда, на самых тихих паузах, когда курсор мигал в пустом поле поиска, он ловил себя на одном коротком, неуместном желании: чтобы кое-кто тоже не исчезал молча, чтобы кое-кто, хотя бы на этот раз, оставил нитку.

Яр почти вышел на балкон с сигаретой уже в пальцах. И ровно на этой точке он застыл: со стороны улицы, снизу или сбоку, донесся чужой, незнакомый, слишком уверенный голос:

- ...была и с кем!

Яр машинально сделал шаг назад в комнату, не потому что испугался, а потому что мозг мгновенно переключился в режим охоты: поймать смысл, вычленить важное, понять, кто говорит и зачем.

- Если знаешь, то зачем спрашиваешь?

Следом в этот шум вошёл голос Ксюши - узнаваемый сразу, с первой интонации, как узнают запах знакомых духов в толпе: по телу коротко прошла реакция. Он не стал выходить, не стал демонстративно хлопать дверью или делать вид, что его нет. Он просто остановился в проёме, в тени, так, чтобы слышать и не вмешиваться, и это было не подслушивание из слабости - это было то самое профессиональное любопытство, которое всегда побеждало воспитание, когда на кону стоит важная информация.

Первые секунды он слушал почти нейтрально, как слушают чужую болтовню в очереди: Варя чуть давила, хотела "мерзких подробностей", а Ксюша отмахивалась, уходила от прямых углов, оставляя только контуры. Но как только разговор зацепил их выпускной - ту самую "последнюю встречу" и тему "кто куда пришёл", Яр почувствовал, как внутри подтянулись мышцы, будто он снова сел на качели на той площадке и услышал, как цепь скрипнула. Не больно. Скорее досадно от того, насколько легко чужие слова могут снова раскрыть старый шов.

- Просто...Мы оба пришли не туда. Он стоял на сопке, а я ждала его на площадке. Вот так.

Яр поймал в себе одну простую вещь: он перестал быть заложником той версии, которую носил десять лет, и это ощущалось как снятый с груди ремень - можно наконец вдохнуть не глубже, а спокойнее. Он не улыбался и не кис. Он стоял неподвижно, слушал, и в этом неподвижном спокойствии было то, что он редко позволял себе: признать, что ему важно, как она это рассказывает и что она выбирает не прятать.

- Да никто и не вешался. Говорю же - погуляли, зашли к нему. Представляешь, он нашёл касету, которую мы с ним записали десять лет назад.

Яр уже не мог слушать отстранённо. Его губы дрогнули в короткой усмешке.

- Почему? Мы макароны поели. Попили чай.

Он услышал "чай" - то самое слово-ширму, удобное, смешное, с намёком, и на долю секунды в нём действительно поднялось тёплое. Ксюша не соврала, что ничего не было, она не вычеркнула ночь из рассказа.

- Вкусный чай?

- Да нет... Крепкий, горячий, но знаешь...Раньше лучше что ли был.

Ей не понравилось. У Яра лицо осталось спокойным, а внутри прошёл точный, неприятный ток. Не обида, не "ах, бедный я", а короткий удар по самолюбию, как щелчок по носу.

У него напряглась челюсть, язык упёрся в зубы, дыхание стало тише, и в этот момент он не стал ни оправдываться, ни злиться на неё, ни придумывать себе сказки - он просто принял информацию как факт: Ксюша была не в восторге, она не очарована, она не "поплыла" настолько, чтобы даже подруге сказать иначе. И странное дело: вместо того чтобы сдуться, Яр собрался ещё плотнее. В нём включилась не обида. Если ей "раньше было лучше", значит, она помнит "раньше".

- Ладно, приду.

Когда в разговоре мелькнули раки, холодное пиво и это будничное "в восемь", внутри шевельнулось коварное, почти азартное любопытство, то самое, профессиональное: когда тебе случайно подбрасывают координаты, и ты мгновенно понимаешь, что это не “план”, а шанс.

Он поймал себя на том, что уже автоматически прикидывает: где в городе нормальные раки, куда чаще ходят такие компании, как быстро он сможет оказаться там “по дороге” и с каким лицом появиться, чтобы всё выглядело случайностью, а не вылазкой охотника. Не потому что он собирался вломиться в их круг и ломать чужой вечер, нет, он слишком уважал границы, чтобы делать из себя бедного бывшего с претензиями, но ему внезапно стало важно проверить одну простую вещь: как она поведёт себя, если увидит его.

***

В раковую Яр зашёл с нарочитой небрежностью хищника, знающего, что охота уже началась. Его взгляд, обжигающий и методичный, просканировал зал и тут же намертво зацепился за Ксюшу. Всё остальное - шум, пар, даже друг Денис растворилось в фоновом гуле. Внутри что-то ёмко и горячо перевернулось, не "ой", а низкий, уверенный гул, будто мотор запустили.

Он подошёл к их столику с рассчитанной небрежностью гравитации, которая притягивает именно к нужной точке. Расстояние между ними стало физическим, заряженным, как перед грозой.

- О, вот это поворот, - его голос пророкотал ниже, интимнее, обращаясь только к ней, несмотря на слова для всех. - Я и забыл, что Екатеринбург такой маленький. Привет, Ксень. Привет, Варя.

Яр потянулся обнять Ксюшу, и это не было приветствием. Это был захват. Его руки обвили её талию с властной нежностью, притянули на мгновение плотно к себе, позволив ей насквозь прочувствовать его силу и жар. Ладонь, скользнувшая по её спине, была не просто касанием - это был медленный, изучающий жест, зажигающий нерв за нервом. Он отпустил её не до конца, оставив пространство между их телами тонким, трепещущим листком бумаги, сквозь который передавалось каждое биение сердца.

Он сделал вид, что поправляет спинку её стула, но его пальцы на миг коснулись её оголённой кожи у ключицы - случайно-неслучайно, точечно и дерзко. Искра, побежавшая по жилам, отразилась в его тёмных глазах. Яр отвёл взгляд последним, медленно, с явной неохотой.

- Ну, раз уж судьба такая шутница подкинула... - продолжил он, подзывая официанта жестом, который не оставлял места для возражений. - Мы точно должны это отметить. Всё лучшее к столу за мой счёт.

В этот момент Денис, будто уловив новую, более интересную частоту вечера, шагнул вперёд. Его взгляд на Варе был прямым и весёлым, как вызов на дуэль.

- Это Денис, - представил Яр, не сводя глаз с Ксюши. Его голос стал бархатным, доверительным, только для неё. - Мой давний соратник по оружию против скуки. Но сегодня, кажется, оружие нам не понадобится.

Пока Денис, включив всё своё обаяние, начинал диалог с Варей, Яр наклонился к Ксюше. Его губы оказались в сантиметре от её уха, так что тёплое дыхание смешалось с запахом её духов.

- А ты... не шевелись, - прошептал он так тихо, что слова почти потерялись в гуле зала, но стали ярче любого крика. - У меня теперь планы на тебя. На этот прекрасный вечер.

Он откинулся на спинку стула, который ловким движением придвинул к их столу, и поймал её взгляд снова. Уголки его губ дрогнули в обещающей улыбке.

Он поймал взгляд официанта и, не отрывая глаз от Ксюши, заказал ещё алкоголя и целую гору раков со всеми соусами.

Колено Яра под столом неосторожно-точечно коснулось колена Ксюши и не отодвинулось.

- Так, Ксю, - начал он, наливая вино ей в бокал. Его рука была устойчива, но когда он передавал бокал, его мизинец на долю секунды провёл по её костяшкам. Электрический разряд, замаскированный под случайность. - Рассказывай. Всё, что было после того, как мы выпустились, а то мы так и не успели нормально это обсудить в тот раз.

Он изучал её лицо при свете лампы. Его взгляд был не просто внимательным - он был раздетым. Он читал каждую её реакцию, как карту сокровищ.

- Нет, погоди, - перебил он сам себя, прежде чем она успела ответить. Его лицо приблизилось снова. - Я сам угадаю. И если угадаю - ты пьёшь. Если нет - пью я. Потом поменяемся. Как тебе идея?

Он произнёс последнее слово на полушепоте, растягивая его, обволакивая им её. Его рука лежала на столе, и указательный палец начал медленно, лениво водить по конденсату на её бокале, повторяя тайный, соблазнительный узор.

Ксюша рассказала Варе абсолютно всё - даже не стала скрывать своих эмоций, когда Ярик вдруг полез делать ей...ну..."то самое". Голос её прыгал как кардиограмма, местами становясь громким, возбужденным, со смешными нотками, а иногда проваливался до еле различимого шёпота, когда рядом проходили официанты или другие гости заведения.

Разговор плавно свернул к привычным темам - работа, планы на совместный отдых этим летом. Пальцы уже прокручивали экран телефона, демонстрируя все собраные в копилку материалы с картинками и полным прайсом услуг.

- О, вот это поворот, - голос над головой раздался неожиданно и девушки вздрогнули.

Тут же затихли, а затем каждая из них переменилась в лице. Ксюша кокетливо улыбнулась, а Варя превратилась в ворчливую бабку, что стала чистить раков быстрее, будто боялась - украдут.

- Я и забыл, что Екатеринбург такой маленький. Привет, Ксень. Привет, Варя.

- Пиздобол. Ты меня называла, - фыркнула подруга тихо, но чтобы Лазарева услышала наверняка. - Привет, Тихонов.

Ярик потянулся обнять Ксюшу слишком нагло, слишком по свойски. Сильные руки обвили тонкую талию и по коже поползли приятные обжигающие волны. Дыхание сбилось, глаза сверкнули, а в голове снова появилось: "Изменилось. Совсем перекроил себя".

Мужчина отстранился, но всё ещё остался рядом. Пальцы скользнули по спинке стула Лазаревой, задели дугу выпирающих ключиц. Жест был собственическим, явным, но скрытый под маской случайности.

- Ну, раз уж судьба такая шутница подкинула...

Ярик не закончил фразу, жестом подозвав официанта, и девушки, не сговариваясь закатили глаза. Стало ясно - шабаш сорван, но каждая из них реагировала на факт по разному. Варя цокнула языком, пнула Ксюшу под столом. Лазарева лишь кокетливо улыбнулась и повела плечом, будто говорила: "Да ладно, будет весело".

- Мы точно должны это отметить. Всё лучшее к столу за мой счёт.

Ксюша придвинулась к мужчине ниже. Наклонилась так, чтобы в носу защекотал её приторно-сладкий запах, а горячее дыхание опалило щеку, не дотянувшись до уха.

- Ты что меня преследуешь? - поинтересовалась она и мягко усмехнулась, принимая привычное сидячее положение.

Взгляд Лазаревой наткнулся на незнакомца, который пришёл в раковую вместе с Яриком. Их ровесник, улыбчивый, он будто ждал момента, когда можно выйти из тени и теперь бесцеремонно глазел на Варю, привлекая к себе её внимание.

- Это Денис, - пояснил Ярик. - Мой давний соратник по оружию против скуки. Но сегодня, кажется, оружие нам не понадобится.

Ксюша сложила губы буквой "о" и даже протянула этот звук с каким-то пониманием. Варя же в ответ фыркнула, но ладошку подала. Представилась и, о чудо!, подвинула стул поближе к окну, разрешая подсесть к Её Величеству.

- Стареешь, - пошутила Лазарева и подружка в ответ только шикнула, переключая всё своё обояние на Дениса.

Ксюша прикусила трубочку от коктейля, чтобы скрыть довольную улыбку. Сделала небольшой глоток, но тут же подавилась, когда губы Ярика оказались в жалком миллиметре от её уха - слабая зона ещё со школы, о которой прекрасно знал.

- А ты... не шевелись, - приказал мужчина бархатным шёпотом, от которого внизу живота всё непростительно скручивалось. - У меня теперь планы на тебя. На этот прекрасный вечер.

Брови Ксюши удивленно взметнулись и она выпустила пластиковую трубочку изо рта.

- Да? А что если я испорчу твои планы?

Они смотрели друг другу в глаза и уголки губ подрагивали, выдавая, что очередная игра с непредсказуемым (а может наоборот) финалом уже началась.

Ярик снова поддался ближе и их колени под столом соприкоснулись. Никто не дернулся, чтобы разрушить контакт, и воздух за столом снова стал густым.

- Так, Ксю, - начал мужчина, наполняя бокал вином. - Рассказывай. Всё, что было после того, как мы выпустились, а то мы так и не успели нормально это обсудить в тот раз.

Ксюша фыркнула, скрывая довольный смешок.

- Вообще не удивительно, - отозвалась она и смахнула прядь волос с плеча. - Мы в тот раз настольгировали. О школьных буднях. О нас.

Она сделала паузу, позволяя насладиться им двоим ударениями, нажимами, за которыми скрывалось слишком много всего. Собиралась действительно поддаться, рассказать, как Ярик вдруг перебил.

- Нет, погоди, - заявил он. - Я сам угадаю. И если угадаю - ты пьёшь. Если нет - пью я. Потом поменяемся. Как тебе идея?

- По одному факту? Или как ты хочешь? И давай уже начнём - вино пахнет слишком хорошо, чтобы так долго не пробовать.

Гребнева едва заметно качнула головой - жест короткий, суетливый, будто она боялась случайным движением нарушить воздух между ними. Её голос, мягкий, осипший от волнения, прозвучал поспешно, почти виновато:

- Нет-нет, всё хорошо. Это же ваша квартира.

Руслан в ответ тоже покачал головой, но его движение было медленнее, увереннее, будто он хотел одним этим жестом опровергнуть её робость. Он чуть придвинулся, уперевшись ладонью в косяк, склонился к Регине так, что от его дыхания у неё могли бы дрогнуть ресницы. В голосе зазвенела то тихое тёплое упрямство, от которого становилось трудно отводить взгляд:

- Нет-нет, ты же у меня… Я хочу, чтобы тебе было хорошо.

Он на мгновение замолчал, будто собрался с мыслью, вдохнул глубже, как человек, который решается на что-то незначительное внешне, но важное внутри. Его плечи чуть приподнялись, словно таили в себе ещё одно слово. И только после паузы, аккуратной, почти интимной, он признался не громко, но так искренне, что фраза будто разлилась теплом по комнате:

- Я бы хотел, чтобы ты ещё задержалась, поэтому я сделаю всё, чтобы тебе здесь было хорошо.

Руслан смотрел на Регину неотрывно, через этот взгляд протягивая невысказанную просьбу: "останься немного, побудь рядом, дай мне ещё хоть пару часов". И в этой тишине между ними, в дыхании, запахе чая, медленном смешении света от лампы и теней, словно что-то на секунду стало правильным, уютным, по-настоящему их.

Они говорили ещё какое-то время, и именно в этот момент, когда воздух между ними стал почти плотным, как туман перед дождём, ворвалась Кира. Она появилась с шумом и объявила начало праздника, бренча в обеих руках красивыми прозрачными бутылками - их стекло звенело светло, радостно, как будто само торопилось рассказать о своих содержимых.

- А мы ещё местный яблочный сидр прихватили! - объявила она с гордостью человека, совершившего подвиг. - У них там какое-то новое производство. И медовуху ещё. Пойдём дегустировать?

Она подмигнула Регине с тем балагурным задором, который всегда делал её чуть громче.

- И закусывать пастилой! Там разные виды: и обычная, и как зефир, и мармеладная такая. И в упаковках красивых! А ещё у меня, Региночка, подарок для тебя. Пойдём-пойдём!

Она уже тянула девушку за рукав, звеня бутылками, словно новогодними колокольчиками. Руслан лишь вздохнул, потёр переносицу, но на лице появилась тень улыбки - та самая, обречённая, теплая, когда понимаешь, что вечер пошёл не по плану… но стал от этого только уютнее.

Кира действовала стремительно. Она практически взахлёб втолкнула Регину на высокий стул у барной стойки, словно знала заранее: вот здесь ей и сидеть, как маленькой гостье деревенского праздника. Одним движением большого пальца она ловко сорвала крышку с бутылки - характерное пчок прозвучало так бодро, будто объявило начало застолья, и тут же сунула Регине в руки открытую, пахнущую сладким яблоком бутылку.

- Давай! - и, не дав ни секунды опомниться, чокнулась с ней собственным стеклом так звонко, что пузырьки внутри вспорхнули, как маленькие искры.

Она отпила широким глотком с тем ребяческим удовольствием, которое делало её походку и жесты всегда чуть более шумными, чем нужно, но всегда живыми, тёплыми.

Не успела Регина даже сморгнуть, как Кира уже ловко перехватила другую коробочку - небольшую, аккуратную, с красивой ленточкой сливочно-золотого цвета. Она сунула её девушке прямо в ладони, подбодрив мягким толчком пальцев, будто вручала не подарок, а маленький секрет.

- На, держи, это тебе! - и лицо у неё расплылось в широкой, довольной улыбке.

Коробочка действительно была хороша - плотный матовый картон с крошечными оттисками, тиснёные ромбы на крышке, тонкая бумага внутри. Кира с гордостью наклонилась ближе, заглядывая через плечо, словно боялась пропустить выражение Регининого лица.

- Это тоже из Коломны, - пояснила она тем тоном, которым обычно делятся великой новостью. - Они там возобновили какое-то дореволюционное производство… вроде бы это было популярно в девятнадцатом веке. Ну, мыло вот это - душистое, как раньше делали. А это… - она ткнула пальцем в маленькие стеклянные роллеры с золотистой крышечкой, - масляные духи. Лавандовые. Представляешь? На старых рецептурах, говорят!

Она говорила быстро, запально, размахивая руками так, что сидр тревожно звякнул в её пальцах, но удержался. Её глаза искрились азартом, словно она только что привезла не наборчик для ванной, а часть культурного наследия и теперь считала своим священным долгом лично экспонировать его Регине.

Руслан в ответ качнул головой и вдруг наклонился. Ладонь уперлась в дверной косяк и Регина оказалась в ловушке. Сердце подпрыгнуло и внутри всё стянулось в тугой узел, зазывающий срочно занять туалет.

- Нет-нет, ты же у меня… Я хочу, чтобы тебе было хорошо.

Мужчина на мгновение замолчал, но взгляд продолжал неотрывно следить за Региной.

- Я бы хотел, чтобы ты ещё задержалась, поэтому я сделаю всё, чтобы тебе здесь было хорошо.

Регина посмотрела на него с тенью мольбы и неловкости. Ей пора было возвращаться домой, но разве могла она отказать?

- Я...да, - она кивнула суетливо, отгоняя от себя мысли. - Я задержусь.

Кира выскочила, словно черт из табакерки. Пахла радостью, яблоками и головокружительными приключениями, которые всегда заканяивались чем-то неприятным.

- А мы ещё местный яблочный сидр прихватили! У них там какое-то новое производство. И медовуху ещё. Пойдём дегустировать?

Она даже не дождалась ответа. Схватила Гребневу за руку и потянула в сторону кухни, гремя бутылками, словно люстрой.

- И закусывать пастилой! Там разные виды: и обычная, и как зефир, и мармеладная такая. И в упаковках красивых! А ещё у меня, Региночка, подарок для тебя. Пойдём-пойдём!

Она усадила Регину на высокий барный стул и тут же открыла бутылку одним нажимом пальца.

- Давай!

Они чокнулись и воздух наполнился запахом сладких весенних яблок.

Регина даже не успела сделать нормального глотка, как Кира всучила ей под нос коробку, перевязанную аккуратной ленточкой.

- На, держи, это тебе! - лицо девушки расплылось в довольной улыбке, когда она посмотрела на Регину, ожидая реакцию. - Это тоже из Коломны. Они там возобновили какое-то дореволюционное производство… вроде бы это было популярно в девятнадцатом веке. Ну, мыло вот это - душистое, как раньше делали. А это… масляные духи. Лавандовые. Представляешь? На старых рецептурах, говорят!

Регина в ответ лишь кивнула, разглядывая все эти сокровища.

- Классно. Спасибо.

Кира с восторженным взвизгом выудила из сумки ещё один маленький стеклянный роллер, на этот раз с бергамотом - таким же, как в наборе, только "её любимым". Она открутила крышечку ловким щелчком и, ухватив пальцами запястье Регины, повела по коже ароматной дорожкой чуть выше того места, где бился пульс.

- О, этот тебе точно пойдёт, - сообщила она с уверенностью человека, который ошибиться не может по определению.

Пока аромат бергамота начинал смешиваться с запахом кожи Регины, Кира уже ловко разливала сидр - винтовой крышечкой по дереву, тихий звон стекла, пена, таящаяся у горла бутылки. Затем она нырнула в большую холщовую сумку и мигом вытащила ещё два гостинца: коробку с пастилой в деревянном футляре и плотный бумажный пакет с коломенскими калачами к чаю, сделанными по старому рецепту.

- Ну что, культурно угощаемся, как в старину! - объявила она, будто речью открывала городской праздник.

Руслан наблюдал за всей этой суматохой с выражением человека, который пытался понять, когда именно его спокойная квартира превратилась в ярмарочный балаган. Однако взгляд его снова и снова возвращался к Регине - к тому, как она сидела, к плоскому свету лампы на её плече, к блеску масла на запястье. Он придвинулся ближе, наклоняясь так, чтобы его плечо едва касалось её. Позволил себе короткое движение - кистью скользнул по её спине, будто невзначай, затем коснулся пальцами её локтя, мягко обхватывая его. Он подмигнул, притянул чуть ближе, настолько, чтобы ощутить её тепло.

И наконец обнял, сжав одним движением крепче, уверенно, но всё ещё осторожно.

- Ну что, похоже, Кира официально включила тебя в список своих подружек, - шепнул он, позволяя голосу немного осесть, стать ниже и теплее.

Шум тем временем только усилился. Кира пыталась одновременно найти штопор, достать ложки и объяснить Антону, где лежит "та самая коробочка с грушевыми цукатами". Слова её путались, перемежались смехом и звоном стекла.

- Да подай ты мне вот это! Нет, не это, другое! - вторила она собственному хаосу, создавая впечатление, будто квартира вдруг стала размером с рынок.

Но внезапно Кира хлопнула себя по лбу.

- Ой! Мы же ещё в машине половину забыли! Пойдём, Антоша, ты мне нужен, ты же у меня сила богатырская!

Она схватила его за рукав и потащила к двери, напоследок остановившись перед Региной. Подмигнула ей по-женски, будто передавала секрет, в котором мужчины участия не принимают.

- Ты тут, солнышко, кушай, не стесняйся, а то как не родная. Мы быстро!

Руслан отметил её жест - короткий, дружески тёплый, немного заговорщический. И взгляд его скользнул обратно к Регине, отмечая мельчайшие изменения в её позе, дыхании, выражении губ. Внутри проскользнула мысль, короткая, но плотная: "Похоже, она здесь действительно… останется. Надеюсь".

Квартира стихла неожиданно быстро, словно кто-то выключил шум. Дверь хлопнула, шаги удалились, и воздух вернулся в своё естественное, тихое, густое состояние. Двое остались в этой тишине, где даже свет казался теплее.

Руслан снова придвинулся, позволяя своему телу закрыть остаток расстояния. Его рука медленно легла на талию Регины, подтянула ближе, так, как это делают мужчины, для которых расстояние - уже не формальность, а лишняя помеха. Он слегка наклонился, задерживая дыхание у её уха.

- Ну что, - произнёс он низко, - мы снова остались вдвоём. Опасная ситуация, знаешь?

Ему хотелось растянуть это мгновение, позволить каждой секунде прожечь пространство между ними. Он медленно обхватил её запястье ладонью - движением, исполненным обманчивой осторожности, будто брал в руки хрупкий фарфор. Руслан наклонился не порывисто, а с той сдержанной, намеренной медлительностью мужчины, несущим в себе возрастающий заряд напряжённости и обещания.

Тёплый выдох скользнул над кожей Регины, а затем Руслан вдохнул глубже. Аромат ударил в сознание с внезапной, почти болезненной интенсивностью, прекрасной и терпкой в своей откровенности. Бергамот звенел яркой, пронзительной нотой. Желание вспыхнуло в нём немедленно и властно, как если бы сама сущность этого запаха проникла в кровь, обратившись в физическое томление. Он приблизился ещё сильнее, на мгновение прикрыв веки, позволив себе погрузиться в ощущение без остатка, утонуть в нём с почти благоговейной самоотдачей.

Кончик носа Руслана, едва коснувшись кожи Регины, совершил путь вдоль внутренней стороны запястья. Он замер там, дыша ровно, но с глубиной, выдававшей сосредоточенную интенсивность. Казалось, он вбирал в себя не просто запах, а самую субстанцию её тепла, её животворного трепета. Не касаясь губами, дабы сохранить остроту ожидания, он, однако, позволил себе провести кончиком носа вдоль запястья вновь. На сей раз медленнее, с чувственной, смакующей основательностью, будто различая и оценивая каждую отдельную ноту этого дразнящего букета.

Когда же Руслан поднял взгляд, расстояние, разделявшее их, оказалось до опасности малым, сведённым почти на нет. Он смотрел в глаза Регины долгим, неотрывным, пристальным взглядом - тем взглядом, каким смотрят мужчины, более не намеренные скрывать свои намерения, наслаждающиеся их откровенностью, играющие ими как тонким и острым оружием. Свет лампы зажигал в его зрачках золотистые искры, а собственное дыхание его стало глубже, ощутимо тяжелее, выдавая внутреннюю борьбу сдерживаемой силы.

- Запах… интересно раскрывается на тебе, - произнёс он негромко, почти на выдохе, и голос его осел, потемнел, обрёл низкую, бархатистую хрипотцу.

Он совершил ещё один, едва уловимый наклон вперёд. Достаточный для того, чтобы его губы, не коснувшись плоти, ощутили её тепло и прошлись вдоль края её ладони призрачным, тёплым касанием одного лишь дыхания. Не поцелуй. Но его тень, его эхо, его многообещающий намёк - тот, что всегда волнует и манит сильнее самого явленного действия.

Руслан снова удержал свой взгляд на её лице, погружаясь в её черты с такой глубокой, ненасытной сосредоточенностью.

Голос его сорвался ещё ниже, обрёл хриплый, сдавленный тембр, когда он, наконец, проговорил:

- Позволишь?.. Я бы хотел узнать этот аромат ближе. Гораздо ближе.

И произнёс он это таким тоном, с такой многозначительной интонацией, что становилось совершенно очевидно: вопрос сей касался отнюдь не одних лишь духов, но самой сути происходящего между ними.

Он позволил губам, наконец, коснуться её кожи там, где капля бергамота отдавалась особенно ярко - в той чувствительной впадине у основания ладони. Это не было поцелуем. Это был медленный, влажный контакт, будто он пробовал на вкус самую суть аромата, смешанного с солоноватым оттенком её кожи. Его язык едва коснулся этого места, и в воздухе повис тихий, влажный звук.

- Вот где он прячется, твой секрет, - прошептал он, и его горячее дыхание обожгло влажную кожу.

Его губы оторвались от её запястья с едва слышным влажным звуком и поползли вверх по внутренней стороне руки томным, бесконечно медленным движением, полным намеренной, сладострастной неги. Это был не путь, а поклонение, где каждый миг растягивался в вечность. Каждый сантиметр кожи Регины он исследовал с благоговением хищника, заворожённого своей добычей. Его губы скользили по нежной, почти прозрачной коже у локтевого сгиба, ощущая под собой тонкую сеть синеватых вен, и он замирал, прислушиваясь, как под его прикосновением учащался её пульс.

А затем он достиг плеча. Здесь он позволил себе задержаться, погрузившись в густой, интимный аромат кожи Регины, который уже не принадлежал духам - это был чистый, животный запах её кожи, тёплый и терпкий, смешанный с лёгкой солоноватой влагой. Его нос почти уткнулся в нежную кожу, а губы прильнули к этому чувствительному месту в почтительном, но жадном поцелуе.

Руслан достиг ключицы, и его губы обвели хрупкий изгиб Регины с особой тщательностью. Его зубы слегка коснулись выступающей кости - не укус, а лёгкое, дразнящее давление, заставившее её вскрикнуть. Затем его язык провёл по яремной ямке, чувствуя под собой бешеную пульсацию.

Движение к шее было исполнено хищной грации. Он не целовал, а словно помечал территорию, оставляя на её коже горячие, влажные следы, которые тут же высыхали, вызывая мурашки. Его губы нашли место под её ухом - ту самую точку, где аромат духов смешивался с её естественным запахом, создавая опьяняющую смесь.

- Здесь пахнет иначе, - прошептал он прямо в её ухо, и его дыхание заставило её содрогнуться. - Здесь пахнешь только ты.

Его язык обрисовал контур её ушной раковины, а затем он медленно, неумолимо двинулся к её губам. Но не поцеловал сразу. Он задержался в сантиметре от них, позволяя ей чувствовать тепло своего дыхания, смешивающееся с её собственным.

Когда губы Руслана нашли губы Регины, это было подобно вспышке - мгновенной, ослепительной, наполняющей всё существо жаром. Этот поцелуй не спрашивал разрешения, он был самой сутью их существования, логическим и страстным завершением всего, что было между ними до этого мгновения. Его губы прильнули к её с такой уверенной нежностью, что в ней не было места неуверенности, лишь глубокая, властная убеждённость.

Его рот двигался в унисон с её ртом не как захватчик, а как идеальный партнёр в этом безмолвном, пламенном диалоге. Его язык скользнул внутрь, встречая её язык, и их движение стало медленным, глубоким, исследующим танцем, полным взаимного открытия. Он не забирал, а делился, не требовал, а приглашал.

Его руки, одна на её щеке, другая на талии, не сковывали, а направляли, притягивая её ближе в такт этому долгому, томному поцелую. В нём чувствовалась вся сила его желания, но выраженная не через грубость, а через невероятную, сконцентрированную интенсивность. Он пил из её губ её дыхание, её тихие стоны, и каждый его ответный вздох был горячее предыдущего. Это был поцелуй, стиравший границы, поцелуй, в котором два желания сплелись в одно неразрывное целое, и когда он, наконец, оторвался, чтобы перевести дух, их лбы соприкоснулись, а в воздухе висело общее, наэлектризованное молчание, полное обещаний.

- Так что, - выдохнул он, с трудом оторвавшись от неё. - не хочешь... задержаться? Хотя бы ненадолго.

Кира взвизгнула, напоминая радостного ребёнка. Тут же нырнула в свою сумку и выудила ещё духов. Пальцы её вцепились в запястье Регины и роллер мазнул по бледной коже, оставляя выше линии пульса влажный след с запахом бергамота.

- О, этот тебе точно пойдёт, - заявила девушка с важным видом, будто не могла ошибаться.

Кира снова спряталась в своей сумке. Закряхтела, будто из неё старуха внутренняя полезла. Забормотала какие-то ругательства, а судорожно вздохнула - протяжно, с писком ноздри.

На столе оказались две обещанные коробочки. Одна была до верху наполнена ароматной пастилой. В другой лежали зажаристые крендельки, которые можно увидеть только в рекламе пива.

- Ну что, культурно угощаемся, как в старину! - воскликнула Кира.

Желудок Регины тут же отозвался ворчанием. Запах стоял такой сильный, что невольно захотелось съесть всё, что дали. "Нельзя! Ты же в гостях!" - заорал здравый смысл и Гребнева прислушалась, заставляя себя страдать.

Руслан вдруг придвинулся ближе. Пальцы его скользнули по спине, задели локоть. Прикосновения невинные, но привлекающие Регину прямо к мужчине, чтобы позволил обнять. Тело вздрогнуло и Гребнева застыла, чувствуя, как сердце подпрыгнуло в груди.

- Ну что, похоже, Кира официально включила тебя в список своих подружек, - шепнул он и румянец вцепился в ухо, куда мужчина выдохнул слова.

Кира, тем временем, продолжала устраивать хаос. Она командовала, Антон сопел и уже был близок к тому, чтобы надеть ей сумку на уши.

- Я не понимаю, блять, что такое цукаты! - гавкнул он.

- Да подай ты мне вот это! - не унималась Кира.

Очередной пакет ей под нос и девушка закатила глаза, срывая Антона с внутренней цепи.

- Нет, не это, другое!

Какая-то купленная ими в поездке хрень метнулась в раковину и парень махнул рукой. Буркнул что-то себе под нос и уже собирался отправиться вон из кухни, как Кира вспомнила.

- Ой! Мы же ещё в машине половину забыли! Пойдём, Антоша, ты мне нужен, ты же у меня сила богатырская!

Она схватила его за рукав и, не обращая никакого внимание на ругань, потащила в сторону двери. Даже умудрилась напутствие Регине дать, прежде чем квартира погрузилась в тишину.

Руслан снова придвинулся ближе. Ладонь опустилась на талию Регины и он подтянул хрупкое тело ближе, заставляя то застыть как перед чарами.

- Ну что, - выдохнул мужчина на ухо. - Мы снова остались вдвоём. Опасная ситуация, знаешь?

Сердце застучало как бешаное и Регина нервно выгнула пальцы. Кивнула медленно, смиренно, принимая любой исход.

Пальцы сомкнулись на тонком запястье, подтягивая руку ближе к лицу мужчины. Ноздри его забавно раскрывались, когда он изучал запах, прислушивался к нему, запоминал.

Кончик носа сменился губами. Влажные поцелуи тянулись от ладони выше. Задели плечо и долго оставались там, будто Руслан отыскал здесь что-то необыкновенное. Узор выпирающих ключиц. Шея. Затем шло ухо - обжигающий шёпот, влажный язык, очертивший контур ушной раковины, вызывая по телу дрожь.

- Здесь пахнет иначе, - прошептал Руслан хрипло. - Здесь пахнешь только ты.

Губы мужчины накрыли чужие и Регина вздрогнула от неожиданности. Тело напряглось, а затем вдруг расслабилось, прижалось ближе, будто в попытке спрятаться в Руслане от внешнего мира.

Он отстранился и лоб прижался ко лбу. В воздухе застыл запах бергомота и их тяжелое дыхание, оставшееся между ними после долгого поцелуя.

- Так что, - поинтересовался Руслан. - Не хочешь... задержаться? Хотя бы ненадолго.

- Я...мне уже пора, - пробормотала Регина. - Там мама и...вещи.

Через несколько дней после Нового года квартира Геремеевых стала привычно "не такой громкой". Больше никто не командовал строгим голосом, не перекладывал вещи с одного места на другое, потому что "знаю лучше!", не смотрел мыльные сериалы на полную громкость, да ещё и со всеми повторами. На кончике языка закрутился знакомый привкус свободы, что появлялся по молодости, когда родители уезжали на дачу на целые выходные, а ты оставался один. Только, почему-то, сейчас он быстро приелся и захотелось снова услышать "звезда моя!" и выбежать на улицу, чтобы в форточку кричали: "Шапку немедленно надень!". 

Руслана долго стояла в коридоре, пытаясь обхватить запах руками так, будто Галина Степановна ещё не села в поезд до родного города. В квартире было тихо-тихо и снова Геремеева оказалась "у руля" в собственном жилище. "Даже похвастаться не успела!" - подумала женщина и обижено выпятила нижнюю губу как ребёнок. Сразу вспомнила своё возвращение на утро первого января и этот пристальный горящий взгляд матери. А ведь тогда Галина Степановна открыла было рот, но так ничего и не сказала. Улыбнулась хитро и продолжила мешать манку. Поняла ли что дочь влюбилась, хотя зарекалась? 

Юлька тоже скучала по бабушке в своей странной детской манере. То девчушка подбоченивалась и смотрела своим генеральским взглядом, звонко проговаривая "звезда моя!", то вдруг застывала под сигнал радио, задрав указательный палец к потолку, и внимательно слушала погоду на завтра, словно что-то понимала в этих циклонах и антициклонах. Иногда капризничала, вопрошая про следующий приезд бабушки и, конечно же, шла спать исключительно к матери - привыкла почти за месяц. 

Артём теперь приходил чаще, будто Галина Степановна перед отъездом наказала ему следить за хозяйством и её девицами. Вечерами квартира наполнялась самым настоящим животным рёвом и Юлька, смеясь, бежала по всей квартире. Цеплялась за материнские ноги, висела и совсем не давала готовить. Руслана злилась, ворчала себе под нос, а затем цеплялась за их хохот, вымышленную погоню и уносилась следом, на мгновение забывая про первое, второе и компот. И разве можно ругать? Нельзя, когда в детских глазах столько неподдельного счастья. 

Они сидели за столом молча. Тот самый вечер без разговоров, в котором ты так остро нуждался после тяжелого дня. В воздухе клубился пар с чашек и слышался запах лимона, яблочного варенья и свежих блинчиков, жирно вымазанных топлёным маслом. 

Руслана поглядывала на Артёма поверх металлической тёрки. Стреляла глазами, пока губы растягивались в хитрой улыбке - сегодня от чего-то остро хотелось объятий, поцелуев, убедиться, что мужчина действительно рядом, а не просто мимо проходил. 

- Слышь… - обратился Артём к Руслане и голос его упал до интимного тембра. 

Воздух сразу же стал наэлектризованным, сводящим внутренности, заставляющим их дрожать. 

Руслана в ответ на его фразу только промычала. Мазнула внимательным взглядом по мужскому силуэту и снова уткнулась в морковку, стружка которой сыпалась в неглубокую тарелку с голубой каёмкой. 

- Может… что-нибудь втроём замутим? 

Улыбка у женщины стала шире и вместо задумчивого скольжения большого пальца по нижней губе, Руслана вдруг отправила в рот остатки морковки. Захрустела ей, словно гигантский заяц, и подпёрла щёку рукой. 

- И что же ты хочешь? 

Артём от неожиданности смутился. Зрелище было таким редким, что Руслана невольно залюбовалась. Зрачки расширились, а сердце запрыгало быстрее, чем новенький мяч с блестящим боком. 

- Слушай… а давай… построим замок. 

- Замок? - брови Русланы вопросительно подпрыгнули. 

Артём в ответ кивнул и продолжил: 

- Из подушек. И одеял. Настоящий. Юлька точно обрадуется! 

Руслана в ответ мягко усмехнулась. Смотрела на довольное лицо и думала: "Да ты и сам не против спрятаться под простынями и подушками!". 

В этот момент послышались громкие детские шаги, напоминающие топот суетливой утки. Юлька не привычно бежала, а почему-то шла, подозрительно потирая глаза. Те блестели в свете тусклой лампочки уж чересчур неприятно, словно девочка в любой момент была готова расплакаться. 

- Ну? - обратился Артём к своей вечной спутнице по шалостям в квартире Геремеевых. - Построим крепость? Чтобы аж до потолка? 

Юлька тут же согласна закивала и приткнулась к мужчине как к родному. Подняла руки к потолку, требуя, чтобы её немедленно подняли. 

- И что же, мне вам теперь подушки небось выдавать? Простыни?

- И что же ты хочешь? 

Артём уловил в вопросе Русланы не скепсис, а то самое тёплое любопытство, от которого у него внутри всё каждый раз съезжало с боевой стойки. Он сначала даже не нашёлся, что ответить. Уголок рта дёрнулся, взгляд на секунду ушёл в сторону, будто он проверял, не слишком ли это глупо звучит со стороны взрослого мужика. Потом всё-таки вернулся к ней глазами, уже спокойнее, и в этом взгляде было упрямство, замешанное на детском азарте.

- Замок, - повторил он с тем самым напором, который обычно оставлял для допросов, но сейчас звучал почти смешно. - Самый настоящий. Чтобы можно было туда залезть и пропасть.

Когда брови Русланы подпрыгнули, он не удержался от короткой усмешки не колкой, а довольной, будто попал ровно туда, куда целился. Её мягкая усмешка отозвалась в нём чем-то тёплым, почти телесным: плечи сами собой расслабились, дыхание стало глубже, и он поймал себя на том, что уже мысленно видит, как это всё будет выглядеть.

Топот Юльки он услышал раньше, чем увидел её, и мгновенно переключился, как по внутреннему тумблеру. Когда девочка приткнулась к нему и подняла руки, Артём автоматически наклонился, подхватывая её под мышки, чувствуя, как она цепляется за его шею с той безоговорочной уверенностью, от которой внутри что-то болезненно приятно сжималось. Он прижал её к себе, чуть покачал, понизив голос:

- Тише, тише… сейчас всё будет. Замок - дело серьёзное.

На слова Русланы про подушки и простыни он повернул голову, уже не выпуская Юльку из рук, и в его лице мелькнуло то самое притворное изумление, за которым пряталась улыбка.

- И что же, мне вам теперь подушки небось выдавать? Простыни?

- В смысле "нам"? - переспросил он, делая вид, что только сейчас осознал масштаб предприятия. - Конечно, нам всем. Коллективная стройка, товарищ командир.

Он оглядел комнату оценивающим взглядом, будто выбирал место для оперативного штаба, и добавил уже деловито, но с лёгкой насмешкой, адресованной ей одной:

- Покажи, где взять, я сам принесу.

И на секунду, совсем короткую, он задержал на Руслане взгляд дольше положенного. Потом отвёл глаза, поправил хватку, прижимая Юльку крепче, и сделал шаг в сторону дивана, уже полностью втянувшись в игру, но не отпуская того тихого, тянущего чувства, которое неизменно возникало, стоило Руслане быть рядом.

Артём сразу перешёл в режим человека, который внезапно нашёл себе важное, почти государственное дело. Он аккуратно опустил Юльку на ковёр, присел рядом, оглядел гостиную так, будто принимал объект под застройку, и удовлетворённо хмыкнул - пространство позволяло размахнуться. Внутри у него щёлкнуло то редкое, сладкое чувство, когда можно быть одновременно взрослым и абсолютно несерьёзным, и ни то ни другое не противоречит друг другу, особенно когда Руслана где-то рядом, и каждый её взгляд, каждое движение отзывается в нём тихим, но настойчивым гулом влечения.

- Так, - протянул он деловито, поднимаясь и уже стаскивая с дивана первую подушку, - фундамент у нас тут. Мягкий, но надёжный. Это важно, между прочим.

Он бросал подушки на пол одну за другой, нарочно шумно, с преувеличенной сосредоточенностью, чтобы вызвать нужный эффект, но всё его внимание было тонкой, невидимой нитью привязано к ней. Краем глаза он улавливал движения Русланы раньше, чем осознавал их. Чувствовал, как воздух густел, становился плотнее, теплее. Артём чуть сместился, будто не рассчитал шаг, и на секунду коснулся её бедра тыльной стороной ладони. Соприкосновение было мимолётным, но оно обожгло его кожу, послав по телу мгновенный, яркий разряд. Слишком мимолётно, чтобы это можно было назвать чем-то, но достаточно осознанно, чтобы внутри у него тепло скользнуло вниз живота, заставив кровь загустеть и лениво ударить в висках. Он даже не посмотрел на неё сразу - сделал вид, что занят пододеяльником, который никак не хотел держать форму, но его пальцы слегка дрожали, а в голове проносились образы её тела, которое он так хорошо узнал и уже снова отчаянно хотел.

- Теперь берёмся за простыни, - сказал он громче, чем нужно, встряхивая ткань и тут же приглушая голос, наклонившись ближе, так что его дыхание, согретое внутренним жаром, коснулось её кожи, - Без них замок получится… ну, скажем, без крыши. А это уже не замок, а бардак. Руслана, давай, помогай нам, присоединяйся.

Он ловко перекинул пододеяльник через спинку кресла, закрепил его подушкой и, вытянув руку, будто случайно задел её пальцы. На этот раз задержался на долю секунды дольше - ровно настолько, чтобы почувствовать тепло её кожи, её пульс, и этого было достаточно, чтобы в груди неприятно приятно кольнуло, а низ живота сжался от внезапного, острого желания. Артём тихо выдохнул, больше себе, чем вслух, пытаясь заглушить этот внезапный прилив страсти, смешанной с нежностью.

- Слушай… - начал он, оглядывая получившуюся конструкцию и снова скользя взглядом в её сторону, задерживаясь на изгибе её губ, на линии шеи, - а гирлянда у вас есть? Для атмосферы.

Он полез выше, поправляя "крышу", и теперь оказался почти вплотную. Его плечо коснулось плеча Русланы, он почувствовал тепло её тела через тонкую ткань, и оно обожгло его сильнее любого огня. Слегка наклонившись, будто чтобы рассмотреть узел на ткани, он шепнул, едва заметно усмехнувшись, и его губы оказались опасно близко к её уху:

- Обещаю, Юлька ничего не заметит. Я прикрываю.

В этих словах был намёк, глубокий и тёмный, обещание чего-то большего, что рвалось наружу из-под слоя этой игры. Отстранился тут же, не дав моменту перерасти во что-то явное, снова становясь шумным, деловитым, почти комичным. Но внутри напряжение никуда не делось, наоборот, стало плотнее, слаще, разливаясь по венам густым, томным жаром. Артём поймал себя на том, что улыбался, пока подсовывал ещё одну подушку, и понял: этот замок строился не только из простыней. Он строился из каждого украдкой брошенного взгляда, из каждого мимолётного прикосновения, из этого невысказанного, но жгучего желания, что витало в воздухе, обещая, что настоящая сказка этой ночи ещё впереди.

Замок, наконец, обрёл свои очертания - причудливый, шаткий, но уютный собор из подушек и тканей. Воздух под его сводами был тёплым, густым, напоённым запахом её духов, её кожи, их совместного смеха. Артём, с деловитым видом главного инженера, устроил последнюю подушку и, закинув руки за голову, улёгся на пол, всем телом ощущая мягкость импровизированного ложа.

- Ну что, команда, - провозгласил он с наигранной серьёзностью, - объект сдан. Пора опробовать на прочность.

Он перекатился на бок, оказавшись так близко к Руслане, что между ними оставалось лишь несколько сантиметров пространства, которое тут же заполнилось напряжённым, звонким теплом. Его бедро почти касалось её бедра, плечо было вплотную к её плечу. Каждый его вдох вбирал в себя её запах, смешанный с пылью ковра и сладким ароматом мандариновой кожуры. Всё его существо, всё внимание сконцентрировалось на этой тонкой полоске воздуха, разделяющей их тела - на этой запретной, манящей границе.

Он лежал неподвижно, но внутри бушевала тихая буря. Каждый нерв был натянут, как струна, каждая клетка помнила жар её тела, влажность её кожи, сдавленные стоны, которые она издавала совсем недавно. Его рука, лежащая на собственном животе, непроизвольно сжалась, пальцы впились в ткань свитера, сдерживая порыв коснуться её, провести ладонью по её боку, под свитером, найти ту самую нежную кожу на талии.

Артём повернул голову, и его взгляд, тяжёлый и тёплый, скользнул по профилю Русланы: по ресницам, по линии носа, по губам, которые он так хорошо помнил на вкус. Сознание того, что они не одни, что в двух шагах лежит ребёнок, лишь подливал масла в огонь. Эта вынужденная сдержанность, необходимость скрывать каждый взгляд, каждый жест, превращала простую близость в невыносимо пикантную, сладкую пытку.

Он чуть сдвинулся, будто поправляя положение, и его колено коснулось её ноги. Прикосновение было мимолётным, но от него по всему его телу пробежала волна жара, заставившая кровь густо ударить в висках. Он затаил дыхание, слушая, не изменится ли её, но всё вокруг было наполнено лишь тихим дыханием Юли и отдалённым гулом телевизора.

Его рука, лежавшая между ними, медленно, почти незаметно развернулась ладонью вверх. Это было и предложение, и вопрос, и молчаливая мольба. Он не смотрел на неё, глядя в потолок замка, но всё его существо ждало - ждало, ощутит ли она тепло его ладони, положит ли свою руку в его, позволит ли этим пальцам сплестись в тайный союз под прикрытием детского сна и тканевых стен.

Атмосфера под сводами замка была густой, как сироп, заряженной невысказанными словами и запретными желаниями. Каждая секунда тишины, каждое случайное движение лишь усиливали это напряжение, делая его почти осязаемым. Он лежал рядом с ней, и весь мир сузился до этого шаткого укрытия, до её дыхания, до бешеного стука собственного сердца, которое кричало о том, чего нельзя было сделать вслух, но что так отчаянно хотелось повторить.

- Ну... как тебе?

- В смысле "нам"? - поинтересовался Артём и лицо его стало удивительно важным. - Конечно, нам всем. Коллективная стройка, товарищ командир.

Руслана вдруг рассмеялась как самая настоящая дурочка. Глаза её заблестели и глянули на мужчину с таким обожанием, что даже перехватило дух: счастливый, с её ребёнком на руках, готовый испачкать колени в пыли, чтобы построить замок. Зубы вцепились в нижнюю губу и Гремеева прикусила, стараясь сдержать улыбку, которая рвала рот.

- Покажи, где взять, я сам принесу.

Руслана покачала головой.

- Не найдёшь, - отрезала она, явно заявляя своё право на участие в масштабной стройке замка из подушек.

Стоило Юльке оказаться ногами на полу, как в комнате закипела работа. В воздухе закружился запах стирального порошка, перьев, что вырывались из подушек, стоило им плюхнуться на ковёр.

Руслана подавала "рабочим" "строительные материалы". Украдкой наблюдала за тем, как Юлька льнула к Артёму, явно воспринимая его не просто добрым гостем, а самым настоящим другом. Девочка могла доверить ему свои детские тайны, позволяла гладить по голове и подхватывать на руки. С мужчиной вдруг становилась удивительно покладистой и у Геремеевой внутри виновато сжималось: ребёнку нужен был отец, но где его взять, если все хотят только одного?

Чужая ладонь вдруг скользнула по бедру. Тело вздрогнуло, будто по нему прошёл электрический разряд, и Руслана моргнула, вырываясь из мыслей. Взгляд скользнул по довольному лицу Артёма, что сделал это нарочно, но мимолетно, чтобы не попасться.

- Теперь берёмся за простыни, - объявил мужчина.

Юлька, что уже улеглась на подушке к верху попой, тут же дернулась. Перевернулась и посмотрела на Артёма с привычным детским любопытством.

- Зачем?

Они с мамой всегда строили шалаш под чем-то. Например, под столом в её комнате, и всегда обходились исключительно подушками.

- Без них замок получится… ну, скажем, без крыши. А это уже не замок, а бардак. Руслана, давай, помогай нам, присоединяйся.

Работа снова закипела и конечности мужчины и женщины в очередной раз столкнулись. По телу прошла стая мурашек и Руслана взглянула на Артёма с ноткой укоризны. "Совсем дурак? А если Юля увидит?" - спрашивала абсолютно без слов, надеясь на возникшую недавно ментальную связь.

- Слушай… - протянул мужчина. - А гирлянда у вас есть? Для атмосферы.

Руслана покачала головой.

- Только на ёлке. Снимать её не стану, - заявила твёрдо, чтобы даже не пытались уговорить.

Артём пожал плечами и тут же принялся поправлять крышу, пока Юлька помогала ему снизу. Она постоянно задирала голову и тонко пищала: "Так?".

Артём вдруг приблизился к Руслане настолько близко, что дыхание перехватило от неожиданности. На мужских губах появилась довольная улыбка и горячее дыхание коснулось уха. Щеки тут же вспыхнули и внизу живота появился жар, который заставлял ноги дрожать, а промежность ныть в сладком предвкушении.

- Обещаю, Юлька ничего не заметит. Я прикрываю.

Геремеева тут же шикнула.

- Перестань. Потом получишь то, что хочешь.

Замок обрёл формы и все втроём нырнули внутрь. В квартире сразу же стало тихо, а по "крыше" запрыгали причудливые тени, которые раньше не замечал.

Артём перевернулся на бок и Юлька последовала его примеру. Прижалась к мужчине и они вдвоём стали так близко к Руслане, что она уже не могла различить запахи, смешавшиеся в один.

Замок погрузился в тишину. Юля мирно сопела, явно провалившись в сон, а взрослые люди продолжали играть в незаметность, касаясь друг друга на короткий миг.

- Ну... как тебе? - прошептал Артём и голос его пробрался под самую кожу.

- Ты молодец, - признала Руслана. - Хорошо получилось и Юльке понравилось. Только как мы её теперь в кровать понесем, чтобы не разбудить?

Женщина улыбнулась и повернула голову, сперва, чтобы посмотреть на дочь, а затем и на мужчину.

- Рассольник варить пойдём? Чай потом попьём.

Артём выпрямился медленно, будто только сейчас позволил себе выйти из роли строителя и вернуться в тело, где каждая мышца пела от смеха и возни.

- Ты молодец. Хорошо получилось и Юльке понравилось. Только как мы её теперь в кровать понесем, чтобы не разбудить?

Слова Русланы он принял не сразу - сначала отозвалось что-то тёплое и горячее одновременно, почти неловкое удовлетворение, смешанное с внезапным приступом желания, оттого что она сказала "молодец" так просто, без иронии, словно доверяя ему самое ценное. Он машинально провёл ладонью по затылку, чувствуя, как напряжены мышцы шеи, и хмыкнул, бросив взгляд на замок, который теперь казался не просто детским укрытием, а их общим, интимным пространством, ещё хранящим тепло их тел и электричество их украдкой брошенных взглядов.

Артём подошёл ближе, так что его грудь едва не коснулась её плеча. Он смотрел на Руслану - на то, как она улыбается, как свет ложится ей на щёку, и ему дико захотелось прикоснуться губами к этому месту, вдохнуть её запах, смешанный с пылью и детским сном. От этого внутри что-то сжалось жарким узлом, и он тут же отвёл взгляд, сосредоточившись на задаче, чтобы не выдать себя лишним, чтобы не сорваться и не прижать её к стене прямо здесь, в полумраке комнаты.

- Давай я, - сказал он уже увереннее, кивнув в сторону замка, и в его голосе проскользнула хрипотца, выдавшая напряжение. - Я аккуратно. У меня, между прочим, опыт… э-э… транспортировки. Очень ценных грузов.

Он говорил тихо, почти шёпотом, и в паузе между словами позволил себе короткое, почти случайное прикосновение - кончиками пальцев коснулся её запястья, будто проверяя, не холодно ли, и этот мимолётный контакт обжёг его кожу, послав по телу волну жара. Сердце при этом стукнуло так гулко и мощно, будто пыталось вырваться из груди, и Артём мысленно усмехнулся над собой, стараясь сохранить внешнее спокойствие, хотя всё его существо кричало о том, чтобы коснуться её снова, уже не случайно, а властно, настойчиво.

Когда речь зашла о рассольнике, он выдохнул и позволил плечам опуститься, но это была не просто усталость - это была сладкая, томная истома после эмоциональной бури. Мысль о кухне, кастрюлях и чае неожиданно показалась правильной, почти уютной перспективой, но даже в этой обыденности он видел Руслану - её руки, её спину, её наклон над плитой, и это зрелище заставляло кровь снова бежать быстрее.

- Рассольник - это хорошо, - сказал он с притворной важностью, но в его глазах танцевали тёплые, тёмные искры. - Я за.

Он замолчал, задержав взгляд на ней на лишнюю секунду, и в этом молчании было всё: и усталость, и тихая, пьянящая радость, и жгучее осознание, что этот вечер - лишь начало, что под покровом быта и детского сна тлеет настоящий пожар, готовый вспыхнуть от одного их прикосновения, от одного неосторожного взгляда. И он уже не хотел тушить этот огонь.

Артём переступил порог её квартиры на следующее утро, и мир сузился до неё одной. Он нёс в руках пакет, от которого пьяняще пахло апельсинами и мандаринами, но этот запах был лишь слабым эхом на фоне её присутствия. Каждый шаг в прихожей был шагом к Руслане, и уже по тому, как воздух в квартире казался густым и недвижимым, по тому, как тихо стояли вещи, он почувствовал: что-то не так. Но сначала, в первую долю секунды, его накрыла волна воспоминаний - жар её кожи под его ладонями, влажность её губ, её сдавленные стоны в темноте, которые до сих пор звенели в его крови. Он увидел её, и всё его тело, всё существо, ещё не остывшее от памяти о ней, отозвалось глубоким, томным гулом желания.

В Руслане ему померещилось напряжение, острое и холодное, и оно вступило в мучительный диссонанс с огнём, что всё ещё пылал у него внутри. Воздух между ними, секунду назад казавшийся тёплым от его воспоминаний, внезапно стал колючим и тяжёлым.

- Привет, - выдохнул он, и голос его, обычно такой уверенный, прозвучал чуть хрипло, будто пересохло горло от внезапного спазма тревоги.

Он поставил пакет на табурет, и его пальцы, только что крепко державшие груз, на мгновение разжались, почувствовав слабость. Шинель он сбросил на ходу, почти не глядя, всё его внимание было приковано к ней, к малейшему движению её плеч, к тени на её лице.

- Ты чего такая… тихая? - спросил он, делая шаг вперёд, и этот шаг был уже не порывом страсти, а осторожным движением человека, подходящего к раненому зверю. В его голосе не осталось и следа утренней бодрости, только низкая, тёплая хрипотца заботы и нарастающей паники. - Юлька ещё спит?

Он не осмелился подойти вплотную, остановившись в двух шагах, но его взгляд был пристальным, почти физически ощутимым. Он скользил по её лицу, выискивая малейшую трещину в её спокойствии, и каждая обнаруженная им деталь вонзалась в него, как лезвие. Тревога, холодная и цепкая, начала разгораться в его груди, вытесняя остатки утреннего тепла.

- Рус, - прошептал он, и это слово прозвучало как мольба, как оберег. Он сократил дистанцию ещё на полшага, и теперь между ними оставался лишь сгусток этого тяжёлого воздуха. - Что случилось? Скажи.

В его голосе не было требований, только растущая, почти паническая потребность знать, понять, защитить. Он смотрел на неё, и всё в нём, каждое чувство, каждая новая, хрупкая нить, что начала плестись между ними, кричало в тревоге.

- Рассольник - это хорошо, - протянул мужчина бархатным шёпотом, заставляя Руслану кокетливо улыбнуться. - Я за.

- За? - протянула женщина. - В таком случае, перенеси ценный груз и пойдём на кухню. Там будет и первое, и второе, и компот.

На последнем слове сделала то странное ударение, которое понимали только взрослые. В глазах заплясали черти и женщина вылезла из замка с хищной улыбкой. Манила, пленила, звала поскорее последовать за ней.

Дверь в детскую комнату закрылась и квартира погрузилась в привычный мрак. Только из-под ванной тянулась жёлтая полоска света и шумела вода. Взрослые вздыхали, переговаривались сбитым голосом, видимо обсуждали очень важные дела, не касающиеся детских ушей.

Ночью, когда квартира окончательно затихла: свет погас и гость ушёл домой, случилось то, чего не ждали, чего не было уже давно.

Артём ввалился на кухню утром с пакетами как к себе домой. Пространство встретило его удивительным молчанием, только морковь агрессивно шаркала по металлической терке.

Руслана сидела за столом чуть ссутулившись. Под глазами пролегли темные круги, а щеки впали так сильно, будто женщина морила себя голодом не меньше месяца. Лямка майки сползла с тонкого плеча, но Геремеева даже не удосужилась её поправить.

- Привет, - выдохнула мужчина и голос у него получился хриплым после морозных улиц.

Руслана не ответила слова. Только кивнула едва заметно и тихой кошкой скользнула к плите, где крышка во всю скакала по кастрюле.

Артём поставил пакеты на табуретку и маленькое помещение наполнилось запахом снега, мандаринов и апельсинов. Всё действо напоминало, что праздники ещё не закончились, но Руслане уже было не до олевье и холодца.

- Ты чего такая… тихая? Юлька ещё спит?

- Спит, - отозвалась Геремеева и поморщилась. - Не ори.

Не просьба, а приказ. В памяти сразу же всплыли образы: мечущаяся по постели дочь с горяченными щеками и кислый запах рвоты, что наполняла таз. Кашель у ребёнка был настолько удушливым, что Руслане пришлось спать сидя, укачивая девочку так, будто она грудничок. Руки теперь отваливались, дрожали и настроение из вчерашнего игрового стало раздраженным, озлобленным на весь мир.

- Рус, - шёпотом позвал мужчина.

Женщина обернулась, стрельнув в него тяжелым взглядом.

- Что?! - шикнула она.

- Что случилось? Скажи.

Геремеева в ответ хмыкнула с раздражением, так напоминая свою мать.

- "Что случилось"? - переспросила она. - Юлька заболела. Я с восьми утра на ногах. Мне сегодня точно не до...рассольников и чая. Если ты за этим.

Женщина отвернулась и нижняя губа предательски дрогнула. Сейчас она нуждалась в Артёме больше, чем когда-либо, но не знала - чувствовал ли он то же? Или всё ещё просто спал?

Мысли роились и Геремеева чувствовала, как внутри неё всё хрустело, ломалось и могло оборваться окончательно, если бы все её страхи вдруг стали реальными.