майло стоял посреди комнаты, словно громом поражённый, с полуоткрытым ртом и широкими глазами, в которых отражался целый ураган недоумения и растерянности, потому что кристофер ликвидировал поцелуй ровно с таким же рвением, с которым майло в него их втянул. и теперь пальцы, только что цеплявшиеся за плечи криса с такой силой, будто тот был его якорем в бушующем море, безвольно повисли в воздухе, когда как внутри что-то ворочалось от того, что кристофер с ним говорил. (?!?!?) голосом, в котором явно чувствовался упрёк – блять не просто колкость, завёрнутая в презрение, и даже былого ледяного безразличия как не бывало. и майло честно говоря не знал, как на это реагировать. но больше всего что флетчер никак не ожидал услышать от янга – честность, которая выбила воздух из лёгких сильнее, чем поцелуй. до этого всё, что он знал о крисе – это то, что он может быть резким, яростным, отстранённым, и куда более молчаливым. таким, от которого не ждёшь ни объяснений, ни желания что-то обсуждать. максимум - раздражённое замечание сквозь стиснутые зубы, взгляд, прожигающий насквозь, как сигарета ткань футболки. и всё, что раньше вылетало из этого рта укладывалось в короткие, колкие слова, которые, как иглы, впивались под кожу и отравляли, не жалея. и майло со всем этим было н о р м а л ь н о. всё это было привычно, похоже на то, что ему приходилось переносить и раньше, а значит подвергалось адаптации. но блять сейчас… сейчас перед ним стояла не ледяная крепость, не стена из сарказма и злобы, а кто-то, кто говорил с ним, как будто они…они что? имеют значение друг для друга? как будто настало время начать устанавливать правила между ними? словно майло можно урегулировать, а у криса есть право решать, как майло может с ним поступать, а как нет? в этом всём было невыносимо много, сука больше, чем флетчер мог выдержать. это начинало походить на какие-то близкие отношения. он пёс, он не имеет права на близкие отношения. и мэл попытался чуть улыбнуться в ответ уголками губ, пытаясь привычно отступить назад в свою шелуху, туда, где всё легко, где можно отшутиться, где всё не по-настоящему. но у него блять не вышло. челюсть дрогнула, лицо подёрнулось чем-то неуверенным, и по глазам скользнуло замешательство. он открыл рот и закрыл. снова открыл  и снова не нашёл, что сказать, кроме жалкого – я…- потому что как можно спорить и оправдываться, когда кристофер увидел его насквозь, и знал наверняка, что майло лжёт, и всё равно…не оттолкнул? а потом всего два слова – я тоже – от которых подкосились колени. потому что это то, чего он никогда не ожидал услышать от кристофера янга, который всегда был неприступной и холодной крепостью. и его острожные пальцы, возвращающие бинт на место, прикосновения, которые обжигали сильнее, чем сама боль. майло не дёрнулся, не пошутил, не сделал ничего из того, что обычно помогало ему скрываться за маской. он просто стоял, подавшись вперёд, с полуоткрытыми губами и тенью чего-то беззащитного в глазах, пока крис затягивал повязку, будто пытался заново собрать его по кусочкам, а затем поцеловал. майлз зажмурился, когда губы криса накрыли его с почти настоящей нежностью, и он поддался автоматически, машинально, разрешая кристоферу держать его как тому хочется, и делать, что хочется, впуская язык, подчиняясь. но потом крис дёрнул его за волосы, заставил встретиться взглядом, и майло почувствовал, как земля уходит из-под ног. дыхание криса ещё ощущалось на губах, но сам поцелуй уже нет. флетчер моргнул, и дыхание у него сбилось не от поцелуя, а от того, как крис смотрел. сука видя насквозь. будто ждал, что флетчер сдастся и в этом, но он, к сожалению, не мог - предполагалось, что эту байку я скормлю тому, кто в травмах не сильно разбирается, ну… дейзи, например. если б она вообще заметила - майло чуть повёл плечом - не думал, что тебе будет до этого дело. какая, к чёрту, разница? я тут. я цел. здоров - он знал, что этого мало, но больше он сказать не мог. не потому что не доверял, дело было в том, что правда из него просто не могла вырваться. она сидела в нём, зашитая под кожу, чужим приказом, клятвой, на которой держалась вся его стая. он - пёс. он капитан. он мог бы говорить о чём угодно, но стоило только дотронуться до сути псов внутри всё сжималось в бетон, и ни одно слово не вылетало. это не было его решением, это было тем, как его научили ещё на первом курсе, и воспротивиться этому он просто так не мог.

кристофер сжал зубы, его пальцы еще сильнее впились в волосы флетчера, - но ты решил проверить, пойму я что ты пиздишь или нет, - его взгляд пристальный, впился в него, - я просто не могу понять, как ты, сука, с такой травмой играл на поле? жить надоело? - майло вздохнул, и этот выдох вышел с хрипотцой от того, как отчаянно ему сейчас хотелось, чтобы крис не задавал этот вопрос. сукасукасукаблять. флетчер закрыл глаза на секунду, как будто это могло дать ему хоть какую-то передышку, но пальцы криса крепко держали его, не отпуская, и даже если бы он хотел спрятаться, уже было слишком поздно - я не проверял - выговорил он наконец с трудом - я надеялся, что пронесёт - мэл чуть дернулся на этих словах, но не вырывался, просто сдвинулся, как будто тело просило хотя бы сантиметр свободы - я капитан, крис - сказал флетчер так будто это могло объяснить всё на этом ёбаном свете - если бы у меня был выбор, я бы всё равно вышел на поле. и я не жду, что "охотник" сможет это понять.

крис молчал, молчал дольше, чем следовало, не потому что не знал, что сказать, а потому что это расползалось в нем, не злостью, а чем-то другим. тягучим, вязким, болезненным, но тёплым. флетчер дёрнулся, попытался создать хоть каплю дистанции, но крис не отпустил. он продолжал держать его за волосы, не жестоко, нет, скорее, как якорь, как будто если ослабить хватку, тот снова исчезнет. - не проверял, - выдохнул он, его голос звучал глухо, как будто боялся другой интонацией испортить, спугнуть, - пронесет, - крис злился, но на этот раз это чувство ушло куда-то глубже, под пласт заботы и чего-то, что он сам не до конца понимал. его пальцы ослабли, медленно скользнули по шее флетчера, потом вдоль ключиц, замирая там, где под кожей пульсировала тонкая жизнь, - ты совсем жизнь свою не ценишь, да? - он посмотрел на него с каким-то странным выражением, в котором ещё теплилось что-то живое, настоящее, но это было на грани, - да, ты капитан, но твоя жизнь дороже, чем капитанство, флетчер, один неудачный удар и тебя бы не стало. великого капитана бы не стала, и тебя бы запомнили как того, кто умер от игры из-за безрассудства, - он провёл ладонью по его боку, чуть ниже бинта, аккуратно, болезненно нежно, и выдохнул, будто что-то внутри него надломилось и в то же время собрало воедино. потому что в тот момент, когда флетчер это сказал, он был не высокомерным, не отстранённым, не защищающимся, он был сломленным. и в этой трещине, что сквозила между словами, крис вдруг увидел нечто гораздо большее, чем ложь, чем скрытность, чем упрямство. он увидел в нём ту самую уродливую часть, которую не показывают никому ту, что дрожит где-то под ребрами, ту, что сжимает челюсть до боли, лишь бы не просить о помощи. ту, что учат глотать страх, не показывать слабость, выбирать долг даже тогда, когда ты истекаешь кровью. он увидел это и не отвернулся. не испугался. потому что это уродливое внутри флетчера… не пугало. оно тянуло еще больше к этому ебанному майлзу флетчеру. оно было родное. узнаваемое. и, возможно, именно поэтому в этот момент ему захотелось не выговаривать, не добивать, не вытягивать из него больше. а просто быть рядом. он снова коснулся губ флетчера, втягивая его в поцелуй не с жадностью, как раньше, не с гневом. а с пугающей, бережной осторожностью. как целуют того, кто стоит на краю. и аккуратно поднял на руки, ноги флетчера обхватили его талию. крис медленно уложил его на спину на свою кровать, поправил бинт, чуть придавил, проверяя, не больно ли. все его движения были выверенными. мягкими. почти интимными в своей точности. потому что ему не было всё равно. потому что, чёрт возьми, сердце дрогнуло.

сердце флетчера вдруг на секунду сбилось с ритма, когда крис перестал давить, а просто… посмотрел на него. так, как будто увидел что-то за его словами, разглядел скрытую угрозу. и от этого, чёрт побери, ему стало по-настоящему страшно. он очень быстро пролистал весь разговор в своей голове и прикусил себе язык. опять сказал что-то не то блять или то? он не хотел продолжать разговаривать на эту тему, оказавшись в такой ситуации впервые, когда кто-то со стороны вдруг смотрит на тебя и видит всё, что было не так. а потому он вздрогнул от неожиданности стоило пальцам кристофера скользнуть по шее. и, прикусив себе язык, лишь соглашался и кивал в такт всем словам криса. да, его могли унести с поля. да, всё могло закончиться. да, безрассудство. и хуже всего было то, что смерть была бы охуительным вариантом в сравнении с тем, что сделал б с ним хозяин, если майло хоть на секундочку бы позволил себе оступиться в этих трёх играх - я просто очень люблю лакросс и у меня шикарная линия защиты, между прочим - не удержавшись, ляпнул майло, расслабившись и расплываясь в улыбке от ощущения ладоней на своих боках прежде чем он успел подумать, что это было бы неуместно. сука просто ну как приятно это чувствовать в такт словам криса, прозвучавшими голосом, от которого внутри всё потеплело!! и когда губы криса снова мягко коснулись его, флетчер сдался, и телом, и душой. ноги сами обвились вокруг его талии, руки сжались на плечах криса, пальцы зацепились за ткань. и в этом всём сквозила такая отчаянная нужна, такая откровенная, что это стало очевидно обоим в этой комнате и майло захотелось зажмуриться и не дышать. и лёжа на кровати, смотря на криса снизу вверх, майло глаза не прятал, хоть там плескалась благодарность, через которую сочилась усталость - мне показалось или ты сказал, что я великий капитан? - прошептал он едва слышно почти по-детски искренне.

крис усмехнулся, смотря на флетчера сверху вниз, склонившись так близко, что ощущал чужое дыхание. и в этот момент в глазах криса не было ни злости, ни упрёка, ни того невыносимого напряжения, с которым он вошёл в эту комнату. только тёплая, тяжёлая, почти физическая тень заботы, странной, неловкой, но настоящей. о которой, конечно, он потом будет жалеть. и ненавидеть себя. но в этот момент, все это отошло на второй план. - никто тебе не поверит, флетчер, - он провел ладонью по ребру, осторожно, почти благоговейно, как будто прикасался к трещине не в кости, а в самом флетчере. там, где хранилось всё то, что он не сказал. что не мог сказать, - но ты еще и человек, и забываешь о том, что человек смертен. - кристофер двинулся вниз, оставляя мягкие укусы на шее, пока руки расстегивали джинсы и стягивали вниз вместе с боксерами. стянув их и отправив подальше, кристофер оставил мягкий отпечаток своих губ на нижней линии живота, - не двигайся, - крис ощущал вкус флетчера на языке задолго до того, как губы действительно коснулись кожи. губы касались сначала только самых безопасных зон: сгиб колена, где кожа была тонкой и прозрачной, словно пергамент, внутренняя сторона бедра, низ живота, где напряжённые мышцы формировали твердый рельеф под пальцами. каждый поцелуй оставлял невидимый след. когда он наконец приблизился к центру, его дыхание стало глубже, горячее, он чувствовал, как воздух выходит через ноздри и обжигает влажную кожу, как флетчер реагирует на это мгновенное изменение температуры мелкой дрожью. первое прикосновение языка было намеренно легким, просто плоская поверхность, скользящая снизу вверх, от основания к головке, собирая каплю влаги, которая уже успела выступить. он обхватил губами только головку, не принимая глубже, и начал играть языком именно с этой зоной: круговые движения вокруг, легкое посасывание, когда чувствительная кожа натягивалась чуть сильнее, кончик языка, скользящий по узкой щели. одна рука властно легла на бедра майлза, не давая тому двинуться и изменить темп.

майло не шевельнулся, когда крис усмехнулся и склонился ближе, настолько, что его дыхание смешалось с его собственным. он смотрел вверх в глаза, в которых больше не было злости, не было острого света допроса, только невыразимая, медленно нарастающая тяжесть чего-то большего. взгляд янга больше не жёг как прежде, не пробивал до костей и не разрушал до основания. в нём не было ничего из того, что мог наблюдать флетчер ранее за все их прошедшие встречи. теперь там плескалось что-то неожиданное, почти невыносимо заботливое, и от этого майло захотелось отвести глаза, пошутить, разрушить всё это. потому что было странно непривычно, но он не мог, потому что от этого кристофера от просто таял и плавился.он просто лежал, позволяя этому взгляду быть. и всему остальному просто случиться. майлзу смутно подумалось, что если бы он знал, что ради такого нужно всего лишь потерять одно ребро, он бы интереса ради отдал бы даже два. и в подтверждение этому, ощутив движение ладоней в этой области, флетчер едва заметно сжал челюсть от того, как сильно внутри всё среагировало. эта осторожность была его другим слабым местом, что мог позволить себе лишь один человек. и крис только что нагло нарушил все правила. двигаясь изнуряюще бережно. приказ не двигаться прошёл сквозь него не звуком, а интонацией, и флетчер замер, чувствуя, как его собственное дыхание сбивается. оно сплетается с тем, что горячими порциями срывается с губ криса, касаясь тех мест, прикосновение в которых отзываются дрожью в затылке и подрагивающих ногах. это всё было слишком. происходило так нежно, так не в стиле их обычных боёв, перепалок, поцелуев на срыве, что майло сразу понял, что пропал, когда начал дышать чаще и тяжелее, когда начал ощущать, как тело выходит из подчинения, отвечает, хочет остаться так навсегда. и янг блять только начал... первое прикосновение языка вызвало у майло судорожный всхлип как будто лёгкие не справились с неожиданностью. флетчер откинул голову назад, затылком вжимаясь в подушку, а шея вытянулась, обнажая линию, по которой всё ещё горели следы зубов. он чувствовал, как тёплая влага собирается в уголках глаз от непривычного и пугающего чувства, необъяснимого по своей природе, что лилось из криса вместе с каждым движением. язык скользил намеренно плоско и медленно, от основания вверх, и майло еле слышно постанывал, сжав бёдра, но вдруг натолкнулся на твердую, властную ладонь, не позволившую ему изменить темп. ему оставалось лишь сгорать в этих круговых, щекочущих, влажных движений, медленно сходя с ума от возбуждения и наслаждения - …крис - только и смог выдохнуть он, и в этом прозвучало слишком много мольбы и нужды, перемешанных с растерянностью.

кристофер ощущал, как под его ладонями тело флетчера постепенно расслабляется, мышцы живота, еще минуту назад напряженные в готовности к отпору, теперь подрагивали под пальцами. крис поднял взгляд, медленно, с той же ленивой тщательностью, с какой до этого проводил языком по самой сердцевине его нужды, и остановился, с вниманием, которое обрушилось на флетчера в один миг, сосредоточенно и неотвратимо, как солнце, решившее испепелить только одно лицо среди тысяч. - не шуми, сможешь быть тихим? - и как бы крис не скучал по звукам, которые издавал флетчер, сейчас они были в доме с родителями, а не у него в квартире. крис ощущал, как флетчер плавился от этих медленных, дразнящих движениях, и крис сменил тактику, одной рукой зафиксировал бедра, предотвращая непроизвольные толчки, а губы наконец приняли его полностью, медленно погружаясь вниз, пока нос не уперся в лобок. особое внимание он уделил основанию - его губы сжимались там с легким давлением, в то время как язык играл с чувствительной уздечкой слюна стекала по коже, смешиваясь с естественной смазкой, создавая влажные, неприличные звуки. его собственное тело реагировало странным образом – где-то глубоко в животе загоралось тепло, но это было не просто возбуждение, а нечто более сложное, к тому, как далеко он может зайти. он не знал, что с ним происходит. это должно было быть как обычно: жёстче, быстрее, как всегда, с этим знакомым послевкусием власти, злости, ярости, чего-то понятного, привычного, с чем можно справиться, крис просто смотрел на флетчера, раскрасневшегося, дрожащего под ним, и в нём, будто из ниоткуда, поднималось какое-то тяжёлое, медленное чувство, не имеющее названия. крис разработал ритм – три медленных, глубоких движения, затем резкий подъем до головки с одновременным круговым движением языка. его свободная рука тем временем опустилась ниже, пальцы скользнули между ягодиц, нащупывая, подготавливая, но не проникая – просто давление, намек на то, что могло бы быть. когда он почувствовал приближение кульминации, то не замедлился – напротив, усилил темп, одной рукой фиксируя бедра, другой продолжая стимуляцию у основания. в последний момент он полностью принял его, касаясь носом лобка, чувствуя как член упирается в горло и наполняет его. кристофер принял все, до последней капли, чувствуя, как пульсация передается его собственному телу, как горячая горечь заполняет рот. с влажным, грязным звуком он отстранился, вытер подбородок, - вот и все, - он смотрел на раскрасневшегося, потерянного флетчера и его сердце билось слишком быстро для него, - ты хорошо справился, - навис над ним, его ладонь сама потянулась к щеке флетчера, пальцы впились в волосы у виска, не столько удерживая, сколько фиксируя, словно боясь, что если он отпустит, все это рассыплется как мираж. губы коснулись губ флетчера, поцелуй получился каким-то неуклюже честным. не страстным, не яростным, он был медленным ровно в том темпе, в каком жаждало тело. он позволил себе лечь рядом, не отстраняясь, не уходя. под ним всё ещё горело напряжение, внутри ком из страха, из желания, из бессильного «почему, блядь, именно он», но он остался. крис положил ладонь на живот флетчера, под самый край, чувствуя, как кожа под ней подрагивает от дыхания. он закрыл глаза и просто лежал.

майло лежал, наконец позволив себе расслабиться, но всё ещё слегка дрожа, с размытым взглядом, устремлённым в потолок, когда крис приказал ему быть тихим. он лишь едва пискнул, соглашаясь и прикусив нижнюю губу до боли, потому что любая попытка сейчас открыть рот грозила обернуться громким стоном, криком или чем-то ещё более постыдным. он чувствовал, как пальцы криса впиваются в его бёдра, удерживая на месте, и это было одновременно и мучительно, и божественно. снова ощущать, что контроль полностью в чужих руках, что ему не нужно ничего решать, просто отдаться и позволить крису вести. но стоило лишь тёплым чужим губам наконец принять его член в себя полностью, майло зажмуривается так сильно, что перед глазами вспыхивают звёзды, а пальцы вцепляются в простыни, рванув их с тихим шуршанием. он полностью растворяется в ощущениях горячего влажного тепла обволакивающего его, и языка (чёрт, этот проклятый язык) играющего с уздечкой, то кружа вокруг, то слегка поддевая. майло слышал эти тихие, мокрые звуки, от которых в висках пульсировало, и хотел бы блятьоченьсильнохотел бы вторить им в такт, но пришлось лишь прикусить собственную ладонь. он не понимал, что происходит. обычно между ними было жёстко, быстро, с оскалами и укусами, с борьбой за власть. но сейчас... сейчас крис делал всё так медленно, так осознанно, будто разгадывал его по кусочкам. и самое страшное было то, как его тело отзывалось на каждое движение с такой готовностью, будто ждало этого годами. и флетчер не хотел признаваться себе в том, что, возможно так оно и было. пальцы криса скользнули ниже, между его ягодиц, майло резко вдохнул через нос, но не дёрнулся. он не боялся, он оченьоченьочень сильно...хотел. боже, он хотел. он летел, он бежал, он пришёл сюда лишь за этим, и даже этот лёгкий намёк на давление, на возможность большего, заставил его спину выгнуться. ритм, который задал кристофер, сводил его с ума, и майло чувствовал, как напряжение нарастает где-то внизу живота, как мышцы сжимаются в предвкушении, и он не мог сдержать дрожь, пробежавшую по всему телу. он не мог долго выдерживать это великолепие, слишком долго он этого ждал, мечтал, представлял, чтобы продержаться долго, поэтому в самый крайний момент, что крис принял член на всю длину полностью, до самого основания, майло закинув голову назад, кончил. и мир на секунду пропал, сконцентрировавшись лишь на пульсирующем органе, изливающемся в горячее и плотное горло. майло не успел даже предупредить, не успел ничего сказать, просто сжал зубы, чтобы не закричать, пережидая эту волну накрывшую его с такой силой, что в глазах потемнело. голос янга прозвучал хрипло, и майло приоткрыл глаза, увидев, как тот вытирает подбородок. но прежде чем он успел что-то сказать (а он и не знал, что тут можно сказать), ладонь криса прикоснулась к его щеке, пальцы вплелись в волосы у виска, и майло... замер. этот жест снова был нежным и интимным, таким, к которому флетчер мог уже начать привыкать, а потому он чуть подался навстречу, будто хотел сказать спасибо, но не словами, губами, что осторожно распахнулись навстречу. и мэл честно боялся сломать, испортить этот момент. его ладони поднялись, коснулись лица янга, в первый раз не цепляясь, не требуя, а просто держась, как будто боялся, что тот исчезнет. в этом поцелуе флетчер был не флетчером. не тем, кто шумный, дерзкий, лживый и вечно на подъёме. в нём сейчас не было ни дерзости, ни позы. только что-то растерянное, слишком мягкое для того, кем он привык быть. он чуть сдавленно выдохнул в губы криса. ему не хотелось, чтобы это кончалось, не хотелось выпускать кристофера из виду даже на секунду - не прогоняй меня - прошептал он так тихо, что даже сам едва услышал - я потом сам уйду, хорошо? - но крис услышал, лёг рядом, а майло придвинулся чуть теснее, чувствуя, как ладонь янга лежит у него на животе, под самым краем рёбер, и как его собственная кожа подрагивает под этим прикосновением. и что-то внутри него твёрдое и  колючее, годами копившееся  вдруг разжалось…

-

утро выдалось туманным и неживым, как будто даже солнце не решалось подняться слишком высоко. майло проснулся и какое-то время не мог понять, где он находится. тело было ватным, усталым, будто его накануне прокрутили в центрифуге, а потом выбросили обратно в постель. простыня сбилась на бок, рядом было слишком тепло, и подушка пахла чужим. пахла крисом. блять, крис. майло перевёл взгляд и увидел распластанное рядом с ним тело, чужое и своё одновременно, с приоткрытыми губами и непозволительно мирным выражением лица. и флетчер с силой заставил себя отвернуться, прикусив внутреннюю сторону щеки, потому сердце застучало сначала еле слышно, но потом всё громче, чётче, отчётливее. он подскочил и обхватил себя руками за рёбра, как будто надеялся уничтожить это тупое желание изнутри. он знал, как это всё зарождается, как пробирается под кожу, становится больше него самого. и он всегда знал, что ему это нельзя. слишком поздно, майло. он выскользнул из комнаты, как вор, пока ещё розоватый свет не окрасил комнату окончательно, а на завтрак спустился последним. и сразу заметил, как крис поднял на него резкий, острый, как лезвие взгляд, который не оставлял места ни утру, ни нежности. в этом взгляде не было ни следа вчерашнего поцелуя, ни едва слышного «я тоже», ни бинтов, ни рук, дрожащих от заботы. флетчер снова увидел в его взгляде ту самую волчью сталь, от которой внутри всё съёжилось. он замер, пытаясь сообразить - что тогда вчера ночью было? маска? момент? ошибка? всё вокруг вдруг стало… зыбким и недостоверным, существующим словно только в его голове, и не больше. он не сказал ни слова, уселся рядом с отцом криса, и даже не стал извиняться за опоздание, только вяло пробормотал что-то дейзи. флетчер опустил глаза в тарелку и вяло ковырял в еде, потому что один только взгляд криса уничтожил в нём былое самодовольство, задор, и бесконечную, пронзительную живость, с которой он вчера скакал по дому, будто здесь вырос. он не был готов вернуться к войне настолько быстро. дейзи хлопотала возле плиты, но её радостные реплики об утре и сырниках проходили мимо, не задевая, как будто у майло внутри выросла перегородка. он только кивал, да, да, спасибо, очень вкусно, не хуже, чем в университете. и всё это звучало издалека, будто говорил не он. уильям, в отличие от всех, просто спокойно за ними смотрел, но так пристально, казалось, что внутри него работал очень тихий, но очень чёткий прибор, что-то вроде компаса или рентгена. майло вновь почувствовал себя под этим взглядом неуютно, он пытался отвести глаза, но всё же как только прозвучало - вы не забыли, мы же сегодня на матч едем - флетчер вскинулся, будто его кольнули - чур, я на первом! -выдал он слишком быстро и радостно, чтобы потом встретившись взглядом с крисом и, изогнув бровь, буркнуть - такие правила. кто успел, тот и съел, да? - и тут же обернулся к родителям, словно ища в них союзников.

поездка началась спокойно. крис сидел на заднем, глядя в окно с видом смертельной сосредоточенности, и даже не пытался втянуться в разговор. майло, напротив, болтал. сначала о погоде, потом про матч, потом про прошлую игру «псов». уильям то поддакивал, то подкидывал что-то о стратегии, и майло почувствовал, как в груди что-то шевелится от этого разговора. потому что уильям слушал, ну, правда слушал, и это было приятно. но что-то всё равно было странно, потому что машина вдруг свернула, и гладкий асфальт сменился рыхлой проселочной дорогой, отчего колёса загрохотали по гравию - сокращённый маршрут до города - сухо бросил уильям, не оборачиваясь. и они поехали, правда чуть быстрее, чем позволяла такая трасса, и майло обернулся к крису, хотел что-то сказать, но тот даже на него не взглянул. спустя минут двадцать машина замерла. уильям вышел, обойдя багажник, достал какой-то огромный, судя по всему походный рюкзак и поставил его на землю. в его движениях скользила абсолютная уверенность, а тон был не терпящим возражений - вылезайте. я приеду за вами завтра - он расправил плечи, чуть приподнял подбородок и посмотрел на обоих - поговорите. я жду от вас того, что вы помиритесь и перестанете устраивать дома бедлам - гравий взвился пылью, когда янг старший ударил по газам, и флетчер мог только провожать машину взглядом, слыша как мотор затихает вдали. крис на эту выходку лишь выругался, развернулся и пошёл быстрым, резким шагом в ту сторону, где скрылся его собственный отец. но майло  за ним не пошёл, просто сел под ближайшее дерево, вытянул ноги и запрокинул голову к небу.

разговор с харви закончился, но особого результата не принёс. харви спектр - один из лучших адвокатов в мире, и он клялся, что утечки про ту историю, из-за которой у фреда седина, не могла нигде появиться. что она так глубоко похоронена, что если та девушка откроет рот, её засудят в мгновение ока. и хоть харви успокоил его, но рыдающий беньи, в его объятиях, пока фред гладил его по кудрям, мягко, нежно, успокаивающе, всё равно это не успокоило фреда. не полностью.

- всё будет хорошо, я с тобой, - шепчет фред, уверенно, будто это правда. он обнимает беньи, прижимая его к себе, и сам удивляется, как уверенно звучит это слово. потому что он действительно верит. пока он здесь, никто не тронет беньи. каждое его слёзы, как удар по сердцу, каждое рыдание как нож, разрезающий его изнутри. и он не станет просить его успокоиться. он просто будет рядом. держать, пока не начнёт дышать ровно, пока не поверит, что сейчас безопасно.

и когда беньи засыпает, так и не проронив ни слова, джонсон осторожно укутывает его в одеяло, проверяет дыхание - это уже привычка, автоматизм. оставляет невесомый поцелуй на лбу и уходит искать решение. правда, сначала он смотрит на беньи, как заворожённый, и в этот момент он не узнаёт себя. то, что он чувствует, когда смотрит на него - это любовь. он никогда не чувствовал такого с беллой. не так, не до самозабвения. не до того, чтобы забыть о страхе, только ярость и желание защитить. я люблю тебя. он не говорит это вслух, но каждая его клетка сейчас шепчет об этом. он любит беньи так, будто без него не будет фреда. и он не позволит миру снова сломать его.

в пустой комнате - целое детективное агентство, разложенное по полкам: планы, нити, фамилии, вырезки из постов, каждая линия, каждая мысль  в попытке уберечь беньи. защитить. любой ценой. и когда глубокой ночью он засыпает сам, уже в другой комнате, он не чувствует усталости. он чувствует только одно: если кому-то и суждено стать его щитом, пусть это будет он.

попытка беньи отвлечься, и отвлечь фреда, отпраздновав рождество с большой компанией. словно притвориться, что у них все хорошо, фред рад подыграть. он отчаянно хочет вытравить влюбленность, чтобы сохранить дружбу и не потерять беньи. и когда с ним заводит диалог майлз флетчер из другой команды лакросса, которую беньи терпеть не может, фред не может оторвать взгляда от беньи. он слушает того в полуха, наблюдая как хмурится люсеро, поглядывая на них, а в голове крутится только сплетница. и когда складка на лбу беньи становится всё глубже, сильнее, он вдруг чувствует, как внутри всё сжалось от беспокойство. фред извиняется перед собеседником и подходит к беньи, мягко прикасаясь к складке, разглаживая ее, словно пытается стереть её тревогу. - что беспокоит? – спрашивает он, заглядывая в глаза, и то, что видит там джонсон заставляет его сердце наполнится надеждой. – пес, - сквозь зубы отвечат беньи, и фред никогда не видел такого выражения лица у люсеро. не видел его таким недовольным, и чтобы он цедил сквозь зубы. весь оставшийся вечер он не отходит от беньи. и возможно, возможно есть надежда, что может быть…. желание понять, что ещё осталось между ними, и, может быть, что-то большее, чем просто дружба.

и эта надежда рушится, когда беньи сует в руки ему кольцо. сердце сжимается, словно кто-то вырвал его из груди, и он чувствует, как всё внутри — трещит по швам. пока они едут в машине к родителям беньи, потому миссис люсеро фред никогда не может  отказать. после вечеринки сплетница снова дала о себе знать, но опубликовав новость о том, что они женаты. этот пост конечно разрушает ту атмосферу оставшуюся после вечеринки, но фреду уже плевать, что она пишет про него. главное, чтобы беньи не трогала. фред применяет свою излюбленные тактики уговоров беньи на поездку, любимая еда, и свой уговаривающий взгляд. и сейчас сидя в машине, крутя обручальное кольцо беньи, он думает, что лучше бы они остались дома. чтобы его надежда не разрушилась на тысяча осколков, впиваясь в сердце. он не подает вида, когда кольцо ложится в его ладонь. просто сжимает пальцы, ровно, точно, как будто это кнопка выключения чего-то внутри. фред не говорит сразу, боится что голос предаст. он же думал… что кольцо не просто символ, что беньи носил его не из привычки, а с тем же намерением, что носил и фред. а теперь кольцо беньи на его ладони, и это больно. надежда вот что было самым страшным, он, черт возьми, думал...хватит. он бережно берет кольцо, будто боится сломать, прячет в карман, молчит, потому что если скажет сейчас, вырвется не то, что надо. - хорошо, -говорит он ровно, только на вдохе дрогнул голос, - придержу. все, на этом точка, он не будет умолять, не будет просить. он просто остается, отворачивается к окну и вся поездка до дома люсеро проходит в тяжелой тишине. в груди пустота, как после глухого удара в солнечное сплетение. фреду срочно нужно покончить с влюбленностью беньи, ради их дружбы и ради него самого, чтобы не было больно.

семейство люсеро встречает их шумно и с любовью. фред безумно скучал по этой атмосфере, пусть и сердце всё ещё сжималось от боли, когда он вспоминал свою семью. но изабелла люсеро словно магнит, притягивает его в материнские объятия, и он крепко обнимает её в ответ, словно пытаясь вернуть часть того тепла, которое давно потерял. он жмет руку мистеру люсеро, чувствует его тепло и уверенность, и с сестрами беньи - нежно, как с родными, которых давно не видел. хотя они и есть родные. никто не замечает, как между двумя друзьями повисает неловкое, напряженное молчание, словно невидимая стена разделяет их. они оказываются в столовой, где накрыт стол, и тут всё меняется. запах свежего хлеба, аромат горячих блюд и в воздухе появляется ощущение привычной домашней теплоты. фред включается в разговор, стараясь скрыть тревогу, пока миссис люсеро не замечает кольцо на его пальце. - о, вы с беллой решились на этот важный шаг? поздравляю! - все тут же начинают поздравлять его, искренне, с улыбками и добрыми словами. он же, словно вдруг проснувшись, прерывает их, - это не белла, она мне изменила, - и все тут же переводят взгляд на беньи, который, словно в замешательстве, набивает рот картошкой, чтобы не говорить. пусть беньи никогда не раскроет свою ориентацию, пусть его семья не узнает правду для фреда его кольцо значит всё.  

беньи засовывает себе в рот такой огромный кусок мяса, что давится, и что-то там бормочет, но ничего не разобрать. фред заботливо поворачивается, бьет по спине, рука задерживается чуть дольше, успокаивающе гладя, - аккуратнее, хосеанхель, - и продолжает есть как ни в чем не бывало, будто не обронил бомбу за ужином. мистер люсеро переводит тему разговора и когда ужин заканчивается, фред говорит беньи, что ему нужно прогуляться в торговый центр, беньи составляет ему компанию, чтобы сбежать от назойливых расспросов.

и так, они оказываются в торговом центре, фред выбирает подарки для семейства люсеро, а когда они выходят из него, то встречаются с самым главным врагом фредерика и самым страшным сном беньи – джейсоном, бывшим беньи. фред машинально встает перед беньи, чтобы защитить его, его тело напрягается, пряча его за своей спиной, словно пытается защитить его от этого зла. 

машина неслась по трассе, рассекая мягкий сумрак, в котором свет едва пробивался сквозь туман, словно сам день ещё не был уверен, стоит ли ему наступать. беньи сидел за рулём, не отрывая взгляда от дороги, хотя видел её лишь условно, потому что глаза застилал внутренний мрак, более густой и безысходный, чем любой внешний. фред молчал на пассажирском сиденье, и беньи чувствовал каждой клеткой, как тот сканирует его боковым зрением, как хочет что-то сказать, но не может. и кольцо, лежащее в кармане у фреда, жгло его не меньше, чем если бы оно всё ещё было на пальце, и оттого тишина становилась всё более удушающей. беньи думал, и мысли его были вязкими, как патока, противными, тяжёлыми, но неумолимо реальными. о родителях. о том, как изабелла люсеро смотрела на него с той самой безусловной, неистребимой любовью, которую он так боялся потерять. о том, как хавьер, отец, у которого до сих пор в движениях осталась армейская выправка, в голосе сталь, а в душе железная, требовательная вера учил его сжимать кулаки, не ныть, быть мужчиной в самом отвратительном, тяжёлом, искривлённом значении этого слова - не имеющим права быть иным. беньи знал, что они любят его. знал это настолько отчаянно, что именно из-за этой любви и не мог выйти из шкафа. как, скажите, можно признаться в чём-то, что потенциально может уничтожить самое дорогое тебе? ведь чем дольше он молчал, тем больше отдалялся от этой правды, пока та не стала чем-то вроде второй кожи. и вот сейчас, спустя годы, когда всё только-только пошло на лад, сплетница вытащила на поверхность то, что он столько лет хранил от них. и он сидит в машине рядом с человеком, которого он любит больше всех на этом чёртовом свете, и не может выдохнуть. и, может быть, самое страшное - это то, что он по-настоящему не верил, что его примут. не сейчас, не тогда когда отгремело рождество и не в доме, где на стенах висят иконы, а мать каждый вечер читает молитвы о здравии всей семьи. не в доме, где они никогда, ни разу, даже в шутку, не произнесли слова «гей» без того, чтобы не перекреститься. и это кольцо... господи, как же оно весило. не в граммах, а в смыслах. он сочетался с фредом, потому что хотел спасти его и показать всему миру, что не позволит никому и ничему забрать у него того, кто так бессознательно стал его домом. и тогда, когда они вдвоём стояли, смеясь и подписывая бумагу, это казалось бунтом. вызовом. а сейчас - это была реальность. он хотел, чтобы всё это подождало. чтобы мир постоял. чтобы сплетница закрыла рот. чтобы у него было время. чтобы фред... не косился сейчас на него с такой болью, в которой был то ли упрёк или обида. всё это сейчас - ебучий клубок, невозможный для распутывания. и он живёт в его горле, позвоночнике, пальцах, в кольце, которое он снял. и всё, что он может - это тупо молчать и вести машину.

когда их охренительно красивая машина, засыпанная пылью трассы, наконец въехала на гравийную дорожку, ведущую к дому люсеро, беньи поймал себя на том, что руки на руле были напряжены до побелевших костяшек. впереди на пороге уже собралась вся семья, и в следующую же секунду стоило захлопнуть за собой переднюю дверь феррари, как чикита, самая младшая и самая громкая из сестёр, с криком - беньииии! - рванула к нему, в прыжке повисая на шее, будто те месяцы, что они не виделись, растянулись на годы. за ней, как по команде, вылетела хесуса, уже более сдержанно, но с не меньшей теплотой, а анхелика радостно закричала откуда-то со ступенек - вот он, наш звездный мальчик! - и беньи, не сдержавшись, искренне рассмеялся, потому что супер-крошки всегда были его слабостью, и потому что этот дом, как бы он его ни боялся, всё равно пахнет детством и любовью. мама крепко обняла его, прижав к себе так, что он едва не задохнулся в запахе её духов, неизменных с детства, а отец пожал руку сухо, но крепко, с тем особым взглядом, где на дне, под слоями строгости, всё равно теплилось то, что можно было считывать только сыновьими глазами. фред, конечно, был встречен также как и он сам, как часть этой семьи. и беньи, стоя посреди коридора, почти поверил, что может выдохнуть. почти. а потом был большой и шумный ужин, наполненный теплом и едой, которую беньи не ел с лета, и которой, кажется, так жаждала каждая клеточка его тела. он сидел между анхеликой и фредом, чикита передавала ему салфетки, хесуса рассказывала о последнем танцевальном турнире, а изабелла, сияя, добавляла в его тарелку то картошку, то мясо, будто он снова был тем самым подростком, вечно голодным после тренировок. и именно тогда, среди этого домашнего счастья фред спокойно, почти равнодушно проговаривает, как бы между делом про измену беллы, и вся комната будто бы взрывается а молчанием. вся семья резко поворачивает голову в сторону беньи, но только взгляд анхелики заливается лукавым блеском, что так подозрительно похож на его собственный, когда он делится с фредом самыми последними сплетнями. беньи сука знает этот взгляд. это не было удивлением, это было узнаванием. его сестра, которой всего шестнадцать, возможно, знала больше, чем он думал. он попытался переговариваться с ней глазами, посылая немые - не сейчас, не здесь, пожалуйста - но анхелика лишь чуть склонила голову, и в её полуулыбке читалось - ещё обсудим, братик – а он… он засовывает в рот самый большой кусок мяса, какой только удаётся, почти давится, лишь бы не ляпнуть чего-нибудь лишнего и не участвовать конкретно в этом обсуждении. всё было так не вовремя сукасукасукаблять. его кашель звучит слишком резко, и сразу же фред поворачивается к нему, укладывает ладонь ему на спину мягко, но уверенно, проводит успокаивающе, как делает это всегда, когда беньи задыхается не только воздухом, но и реальностью, и тихо, почти небрежно называет его хосеанхель.

и в этот самый миг время будто сбивается с ритма. имя, произнесённое так - не от родителей, не в зале суда, не на листах заявлений, не в медицинских карточках, а здесь, за этим столом, фредом, да ещё и с этой тёплой, домашней, родной интонацией вдруг с невероятной яркостью возвращает всё. как он сидел в тёмной комнате с дрожащими руками, когда за окном мерцал рассвет, а джейсон спал на соседней кровати, не подозревая, что его ноутбук в это мгновение - ключ к разгадке. как он, нарушая всё обещанное, всё, чего фред просил ради его безопасности, залез в аккаунт, открыл переписки, раскопал цифры и имена, холодея от страха и одновременно ощущая странное возбуждение, как будто делал что-то важное, даже великое. как потом бежал прочь, не оборачиваясь, с колотящимся сердцем, с рвущейся на куски совестью. и вот теперь он снова здесь с семьёй, которую предал своим бездействием, и с фредом, которого предал действием. всё в нём сжимается. тошнота от кусочка мяса в горле сменяется тошнотой от воспоминаний и вины. как он мог забыть об этом? как мог отпустить? как мог, со всеми этими тренировками, замужеством, сплетницей и страхами оставить фирму и свою семью без помощи? и поэтому, когда фред, чуть позже, предложил прогуляться в торговый центр, беньи, не колеблясь, согласился. не потому, что действительно хотел подарков и купить чиките новую пижаму с мультяшками, а потому, что не мог больше сидеть. не мог больше ощущать на плечах этот давящий вес. ему нужно было уйти, хоть ненадолго. сделать вид, что он не боится и что он не виноват.

торговый центр оказался не только спасением, но и почти странной иллюзией нормальности, в которую беньи позволил себе поверить. будто все тени, прицепившиеся к его плечам, внезапно отстали, оставив его в пространстве мягкого освещения, синтетических запахов парфюмерии, дешёвого поп-рока, шумного смеха и звона касс. он двигался между полками, как в детстве по рождественской ярмарке, на каждом углу хватая какие-то совершенно ненужные, но милые мелочи, что-то примеряя, что-то обсуждая с фредом, заглядывая друг другу в тележки и не замечая, как они уже переполнены подарками, безделушками и вещами. и беньи почувствовал себя хорошо. до тех пор, пока не ступил на бетон парковки. они уже катили тележки к машине, смеясь над тем, как анхелика точно отнимет у него весь парфюм, а хесуса заберёт оверсайз худи, как вдруг прямо из ниоткуда перед ними возник силуэт, от которого у беньи будто бы подогнулись колени - какой приятный сюрприз, хосеанхель беньямин люсеро!...и его поводырь – джейсон не изменился от слова совсем, голос был всё такой же  маслянистый, сочащийся ядом и мнимой лаской, словно его выдавливали из тёплого змеиного тела. тот же кривой оскал вместо улыбки, тот же взгляд, прожигающий насквозь, оценивающий, как будто он по-прежнему имеет право рассматривать – ну и ну, правда, ребята, кто бы мог подумать. супруги, да? настоящая семейка! – беньи блять не может вдохнуть, руки будто налились свинцом и он ощущает, как ногти врезаются в ладони, а кровь стучит в ушах. но он не может пошевелиться и даже попросить фреда не поддаваться на провокацию – надеюсь, ты хоть рассказал ему, малыш, что ты любишь в постели? как ты любишь.. - он делает шаг ближе лениво, как кошка, а потом смотрит на фреда – нет? о боже, я просто обязан тебя посвятить, так сказать, спасти брак! - продолжает джейсон, теперь уже нарочито интимно, как будто шепчет - он любит, когда его хватают за волосы. любит, когда его... - и он не успевает закончить.

уже три с половиной года энцо жил с пустотой под сердцем, будто там выжгли всё, что могло быть мягким, тёплым, живым. тяжёлое кольцо на цепочке под рубашкой казалось раскалённым клеймом и каждый раз, когда он дотрагивался до него, каждый раз, когда мысли касались её имени, он вспоминал самое простое и самое жестокое: она не его. никогда не была. она сбежала. их помолвочное кольцо, тонкое, с гравировкой внутри: e & m. in aeternum, когда-то принадлежало его матери. оно было его обетом. символом того, что он не станет таким, как его отец. что будет другим. будет лучше. что минни станет его началом, не концом. в тот день, когда он надел это кольцо ей на палец, глядя в её глаза под вуалью, энцо верил в них. верил, что с ней всё будет иначе. он не тронул её той ночью. хотя хотел отчаянно, жадно, до боли в зубах, до ломоты в пальцах. хотел прижаться к ней, ощутить, что она принадлежит ему  по обету, по клятве, по крови. но он не мог. не после того, как она дрожала в его руках. не после поцелуя перед сотнями свидетелей. он просто порезал ладонь, измазал простыни, как велела традиция, и лег рядом, сдерживая дыхание. когда захочешь - тогда. только тогда. тихо сообщил он ей, его минни джованни. ей было шестнадцать лет и пусть она ему нравилась, до безумия, и он хотел целовать ее, особенно после поцелуя перед глазами всех, он не хотел быть своим отцом и заставлять ее. он подождет, он терпеливый.

он вырубается быстро и незаметно во время брачной ночи, а утром просыпается и понимает, все изменилось навсегда. запах девушки всё ещё витал в воздухе. простыни были мягкими. энцо проснулся с тяжестью в груди и ощущением, что что-то не так. не физически -нет. физически он чувствовал себя прекрасно: расслабленные мышцы, лёгкий привкус вина на языке, как после победы. после обладания. после того, как он наконец она стала его своей. женой. винсенза эрминия джованни. он потянулся рукой в сторону... и сразу всё оборвалось. он резко сел, дыхание сбилось. простыни смяты, но рядом - никого. только смутно знакомая сладость на подушке, и… что-то на его груди. красная помада.

слова.

«ты не смог бы меня удержать даже в золотой клетке.»

его пробирает холод, он встает и хотя он в одежде он ощущает себя обнаженным, словно его вывернули изнутри. он ощущает пульсирующее унижение. адреналин вскипает, сердце бешено бьётся. энцо натягивает рубашку с пола, идет босиком по дому, с растрепанными волосами. – МИННИ? – кричит в пустоту, крохотная надежда сидит в нем, но он знает. знает, что она не ответит. он проходит мимо зала, где продолжилось празднования их свадьбы, и видит. все гости спят. кто-то на полу, кто-то уткнувшись в тарелки. прислуга тоже спит. весь дом словно под заклятьем. он бросается к отцу.

она ушла. усыпила всех. использовала их. его.

резко распахивает дверь, врывается: - она ушла! - голос срывается на рычание, — минни! она... она сбежала! его отец поднимает на него мутный взгляд, он в халате, с бокалом недопитого коньяка, - что ты несёшь? это твоя первая брачная ночь.

- отец! - рявкает энцо, - она усыпила всех. снотворное. она всё спланировала.  

шум. паника.

отец вскочил. окрикнул охрану. которая тоже спала. энцо вспоминает, как минни раздавала всем свадебный торт, даже охране. отец звонит по телефону, начинается суета. дон морелло тоже появляется в кабинете его отца, выглядит он ужасно, глаза налиты кровью, щека дергается. он смотрит на энцо холодно. -моя дочь тебя обвела вокруг пальца, как и всех остальных.

- мы её найдём, - огрызается энцо. - я найду. клянусь.

морелло склонился хмыкает, а его отец скривляется:

- ты мальчишка, джованни. никакой не будущий капо. ты не можешь защитить даже свою жену в собственную брачную ночь. как ты будешь защищать семью?

энцо зажмурился. кулаки сжались. в груди горело что-то страшное. позор. унижение. и боль. та самая, настоящая, от которой действительно хочется плакать. не от ярости. от предательства. первые дни после её исчезновения были похожи на бред. он не спал. не ел. только отдавал приказы, рвал улицы на куски, допрашивал, ломал людей — и всё безрезультатно. как будто она испарилась. люди морелло и отца не могли найти ее. никто не мог. от нее не осталось и следа. отец разочарованно качал головой, ты не справился, возможно служба своей стране послужит тебе уроком. и отправляет его в армию.

по возвращению почти два года спустя, энцо все еще не может отпустить это. это жжется, поэтому он начинает в тайне от отца искать ее следы. и находит. кольцо. то самое. объявилось на антикварных торгах. снимок. заветная гравировка. его первая зацепка. первое дыхание после долгой комы. он нашёл её. то самое кольцо на котором осталась частица того энцо, который ещё верил в то, что любовь может приручить даже самую дикую душу. он часто возвращался мыслями в ту брачную ночь. как она смотрела на него через вуаль. как он держал её руку. как дрожали её пальцы, но он думал, от волнения, а не от отвращения. как она позволила ему надеть кольцо, поцеловать и ничего больше. единственный поцелуй. он хранил его, как проклятие.

а теперь у него есть след, впервые за два года. и так он выслеживает ее до клуба в майями, где ловит ее. но она тоже изменилась. она снова сбежала оттуда. и энцо больше не смог это отпустить. он сказал отцу, что нашел ее. что он вернет ее, отец хмыкнул и сказал, что если энцо не справится, то пострадает его мать. тот покорно кивнул, собрал все нужные вещи, попрощался с матерью и братом и отправился на поиске.

полтора года с момента встречи в клубе. семнадцать месяцев. пятьсот двадцать дней. каждое утро начиналось с её имени. каждая ночь заканчивалась её лицом. сначала от нее не осталось и следа. она как будто провалилась сквозь землю, но почти полгода спустя он получает наводку, в мехико. следующие полгода она тратит на ее поиске, вынюхивая, следя, взламывая камеры слежения, посещая ночные клубы в надежде увидеть ее. и его работа приносит плоды. да только от того, что он знает сдавливает внутренности, что хочется блевать.

у нее есть другой.

он устанавливает за ним слежку. три месяца он следит за мужчиной, который касался его жены, когда-то. три месяца он наблюдает как этот мужчина живет обычной жизнью, ходит на работу, возвращается в пустой дом и разговаривает иногда с ней по телефоне. костяшки энцо сбиты в кровь, после каждого разговора. и он знал,  что не простит.

не за то, что ушла. за то, что отдала ему то, что было обещано энцо.

джованни планировал долго. без истерики, без лишних эмоций. холодно. расчётливо.

он изучил парня — работу, расписание, связи. ждал, когда минни нагрянет к тому в гости. разговоры были, она обещала приехать. и приехала. энцо видел, как она зашла в квартиру парня поздно ночью, видел как царапала спину своему любовнику, запрокидывала голову, выдыхала громко, с наслаждением. энцо стоял в темноте, смотря на экран компьютера. глаза не моргали. сердце молчало. он просто достал пистолет, веревку, и стал ждать, когда минни выйдет. пора ей напомнить, кто она.

минни ушла под вечер. слегка помятая, с довольной улыбкой на губах, но обещающая вернуться. энцо скрипнул зубами, а после вошел в квартиру. ее мужчина, явна не ожидавший гостя, спокойно нежился в постели. где трахал его жену.

выстрел прозвучал глухо. один. в сердце. не в голову. он хотел, чтобы лицо осталось.

минни должна узнать. он перетащил тело мужчины в гостиную, прямо перед входом. сел на диван. поставил пистолет рядом. и стал ждать. минни вернулась ближе к вечеру. дверь щёлкнула. закрыл собой выход и приставил пистолет к ее спине, наклонился к ее ухо, обжигая горячим дыханием и ядом в шепоте:

- соскучилась, любимая?

минни сидела за деревянным столом в своей комнате, потому что так и не смогла заснуть в эту ночь перед собственной свадьбой. слишком много всего могло пойти наперекосяк тогда, как её собственная жизнь стояла на кону…ещё не горел ни один свет, лишь мутный рассвет просачивался сквозь плотные шторы, отбрасывая на мраморные плиты полосатые тени. в этом свете и без того бледная кожа винсензы казалась серой, будто её вот-вот вытошнит, пухлые губы - бескровными, а огромные глаза были полны чего-то тягучего и невыносимого. пальцы девушки дрожали, беспокойно крутя ручку, то и дело прикасаясь к бумаге, нанося на неё слова тонким каллиграфическим почерком. ей казалось правильным оставить томмазо именно письмо от руки - он заслуживал большего, чем просто бездушное sms.

«томми,

если ты читаешь это письмо, значит, я действительно ушла. или вернее - ушла навсегда. бросила не просто семью, своё имя, а тебя. тебя, единственного, кто был мне ближе дыхания, крови, кожи. кого я не предавала ни разу, за кого держалась изо всех сил, как спасительного берега, когда как остальные морелло тонули в трясине власти, амбиций и сделок, заключённых за нашими с тобой спинами ещё до того, как мы научились говорить…

я родилась с тобой, и это - лучшее, что дала мне судьба. ты, мой брат, моя половина.

если бы не ты, меня бы заперли в нашем особняке, как канарейку в клетке. меня бы учили шептать «si, signore», опускать глаза и смиряться. но ты настоял. настоял на школе, подарившей нам обоим людей, книги и знания. там я впервые увидела, как можно жить иначе. впервые поняла, что я - не тень чьих-то решений, не будущая мать наследников, не разменная монета между семьями. я – личность, со своими мыслями, желаниями, страхами, и, главное, со своей волей, даже если рождена с фамилией, от которой трясутся улицы. и всё это благодаря тебе, томми.

ты давал мне больше, чем должен был. рассказывал, что происходит в делах семьи, в кабинетах, куда меня, как девочку, не пускали. ты доверял мне информацию, которую не должен был знать никто. ты считал меня равной. и я это запомню навсегда. ты дал мне тайную свободу. ту, что начинается с понимания, а теперь я прошу у тебя большего - тишины.

прости меня за всё. я знаю, что ты не покажешь это письмо никому и тебе не с кем будет о нём поделиться. ты, как всегда, будешь носить всё в себе, наравне с разбитым сердцем. ты не подставишь меня. и не подставишь себя. мне жаль. но я не могу иначе. я не выдержу быть вещью. быть разменной монетой, кольцом на пальце, телом в постели. я не создана для этого.

и я ухожу не потому, что струсила. а потому что сильнее всех вас. стань по-настоящему сильным тоже, брат.

прощай, томми,

твоя м.»

минни поставила точку, выдохнула, и впервые за долгие месяцы позволила себе каплю слабости, уронив голову на ладони и задержавшись так, ловя в груди тот самый пустой удар, от которого хочется свернуться в комок и исчезнуть. а потом выпрямилась, аккуратно сложила письмо, вложила в конверт, и оставила там, где томмазо его точно увидит, в их тайнике.

-

второе послание, если его можно было так назвать, было короче и куда болезненней. стоя над своим спящим мужем винсенза колебалась, размышляя над тем нужна ли ему правда. энцо определённо точно не был чудовищем, наоборот, он был добрый, терпеливый, слишком честный, чтобы быть сыном джованни. слишком искренний, чтобы заслуживать то, что она с ним сделала. но разве честность может защитить женщину в этом мире? он обещал быть другим и что не тронет, пока она сама не захочет. и он сдержал слово, этим самым дал ей то, чего не давал никто - свободу выбора. он хотел быть другим, стать ей началом. но он не понимал: она не нуждалась в спасителе и не хотела быть ничьим началом. она была собой и этого было достаточно. поэтому минни вынула из сумки алую, с холодным подтоном помаду, ту самую, что он видел на её губах в этот день, и написала на его до боли прекрасном теле, не дрогнув - ты не смог бы меня удержать даже в золотой клетке…это было всё. большего он не заслуживал. и всё же винсенза была ему благодарна. за то, что он не тронул её в ту ночь, что не сорвал с неё последнее. не потому, что не хотел. а потому, что остановился. она видела, прекрасно чувствовала, как его пальцы дрожали, как он стискивал зубы, сжимая  простыни рядом, будто боролся с собой. она слышала его дыхание перед сном, знала, что он засыпает и думает о ней, как о жене, как о своей собственности. как о девочке, которая должна была ему достаться. еще не подозревая, что не досталась…но время отведённое на сантименты уже давным-давно истекло…

-

связи - двигатель прогресса. минни не просто так считала, она выросла в мире, где дела проворачивались только благодаря им. а собственная судьба только подтвердила её правоту. не было бы томми, не было бы школы. не было бы школы, не было бы старшеклассниц и интернета. не было бы их болтливых языков – не было бы доступа к зашифрованным каналам связи. и не было бы человека на том конце континента, что звался el mirador* - человек в тени и голос без лица. который по местным американским слухам мог достать что угодно, где угодно и когда удобно. и поначалу минни он показался вымышленным, сказкой, сотканной из легенд о побегах, поддельных паспортах, перелётах через океаны и вырезанных чипах отслеживания. но изредка он отвечал, и в этих редких мучительных сообщениях чувствовалась проверка. только долгие месяцы спустя, когда у минни уже заканчивалось всё время вместе с терпением, он согласился поговорить с ней голосом. тогда она впервые услышала его. хриплый испанский с лёгким западноевропейским акцентом, назвавший очевидно выдуманное имя, конечно, как и всё остальное - зови меня луис…- он не поверил ей с первого слова. а кто бы поверил на его месте? слишком юный голос, слишком наивные мечты. и он тщательно проверил о ней каждую деталь, даже не спрашивая настоящих имён - но связи, маршруты, повадки семьи. луис выуживал данные, которые можно было проверить. и проверил. она в ответ поставила на кон всё и сдала свою семью лишь ради того, чтобы вырваться из неё. накануне он лишь предупредил - у тебя есть ровно одна попытка. если ты её профукаешь, я исчезну. а тебя похоронят в том же гробу, моя милая.

в ночь побега луис приехал за ней на грузовике с логотипом похоронного бюро. а минни ждала его за оградой, со спертым дыханием, бешено колотившимся сердцем, пустыми глазами вглядываясь в темноту. она ни разу не оглянулась назад, и ни одна слезинка не покатилась по её щеке. а затем её положили в настоящий гроб, не пластиковый реквизит, а тяжёлый дубовый, обитый бархатом изнутри, с кислородной подачей, крохотным фонариком и крестиком на внутренней крышке - если случится что-то плохое, молись, малышка - и крышка закрылась. полет был долгим, винсенза не помнила сколько часов, слушая лишь стук собственного сердца, ощущая проклятую тесноту и жар, который невозможно было стряхнуть. потом бесконечные часы в порту, помещённой в контейнер, без связи и уверенности, что её не продали, не привезли в рабство, не оставят здесь гнить. много позже сидя в грузовике, принимая из рук луиса первую еду за несколько суток минни, наконец, услышала слова, о которых мечтала всю свою жизнь - съешь. ты свободна.

-

с того момента прошло целых два года, за которые минни изменилась и научилась как не выдать себя, как менять почерк, мимику, как стирать следы, как больше не бояться зеркал. и когда она сама пришла к луису, найдя его по цепочке теневых контактов, по оставленным ниточкам, он не удивился, просто впустил - зачем ты здесь, минни морелло? - она ответила честно - чтобы расплатиться - именно тогда он впервые дотронулся до неё так, как человек, который знает цену прикосновению. а минни не дрогнула, не отвела взгляда, отдавая себя впервые, не как чья-то жена или жертва, а как равная. как та, кто может выбирать, и она выбрала его. луис не стал её любовью или семьёй, но стал чем-то, что нельзя описать иначе, как якорь. как место, куда в любой момент можно вернуться, куда пишешь открытки без обратного адреса, с кем встречаешься в мотелях, в нейтральных странах, на стыках времён. ему не нужно было лгать и притворяться. ему можно было доверять.

и теперь минни стоит в их квартире в мехико, и может только безвольно смотреть, как луис лежит на полу, с открытыми глазами, обращёнными к потолку, в его груди аккуратная дырка, через которую когда-то сочилась кровь, оставшаяся теперь лишь тёмной лужей вокруг, как будто его сердце вылилось наружу и застыло. в груди минни образовалась чёрная воронка из боли, страха и пустоты. и в этой пустоте винсенза падает на колени, едва расслышав слова за её спиной - cariño... cariño, por favor, no...** - она шепчет, не замечая, как слёзы текут по щекам, как кровь впитывается в её одежду – levantarse, por favor, dime que no es verdad…***- но он не шевелился. и минни знает по тому, как холодеет его кожа, что он уже давно мёртв - и всё равно продолжает умолять.

только один человек на всей земле мог сделать такое, и господьвсемогущий какая же она дура, что позволила себе поверить в то, что он сможет оставить её в покое после той самой встречи в клубе. всё ей вернулось сполна – кровь, обет, имя минни джованни, жена, вещь, наследие – эта мысль набатом бьётся в её голове и она не может остановить слёзы, текущие по её лицу, оплакивая уже совсем не любовника, а свою спокойную жизнь, что оборвалась в этой квартире в одночасье. минни сжимает руку луиса в своей в последний раз, а затем резко оборачивается с глазами полными ужаса и бешенства, влажными от боли, осатанелыми от слишком внезапного конца - ты больной, конченый ублюдок! - срывается с дрожащих губ, и прежде чем джованни успевает пошевелиться, она уже бросается к нему без страха, но с яростью, что рвёт плоть изнутри. – как ты посмел! – маленькие сбитые кулаки бьют парня в грудь, в плечо, по его руке, по щеке, куда только дотягиваются, срывая ногти и кожу, не чувствуя боли - я тебя забыла! слышишь? я! я тебя стёрла, похоронила, сожгла, вычеркнула из всего, что во мне осталось живого! – голос срывается в крик, будто выплёвывая яд - ты не имеешь права даже существовать рядом со мной после того, что сделал! - минни едва держится на ногах, ступни скользят по залитому кровью полу, когда она пытается оттолкнуться от джованни, но уже не может этого сделать….

_{*наблюдатель}

_{** дорогой…пожалуйста, нет…}

_{***вставай, пожалуйста, скажи, что это неправда}

энцо смотрел на нее, на коленях в луже крови, и не чувствовал жалости. он не мог. вместо этого в нем закипала ярость, брезгливое, ледяное бешенство. сука, она оплакивала этого ублюдка, с которым она трахалась, с тем, кому она отдала то, что должно было принадлежать джованни. она оплакивала любовника, с которым не делила клятву у алтаря, как будто этот ублюдок был единственным. как будто она никогда не произносила "пока смерть не разлучит нас". и эта смерть, пришла не к тому, кому должна была. энцо стиснул зубы, скулы ныли от напряжения. кулаки зудели, но не от желания ударить, а от того, что она принадлежала ему, но жила так, будто была свободна. как будто могла любить кого-то другого и забыть о нем. забыв про клятву. лживая сука. джованни смотрел на её дрожащие плечи, на этот изломанный, порванный голос, на мольбы, обращённые к трупу на полу. и ненавидел её за это. до боли в груди. до жжения в венах. энцо молчал и не двинулся с места, когда ее кулаки обрушились на него. он стоял как камень, все внутри него горело. давай, минни, бей, кричи, покажи как ты ненавидишь его.  энцо хотел видеть. хотел чувствовать. хотел доказательств, что он еще есть в её жизни, хоть как зло.

его рука резко взлетела, перехватывая ее руки и прижимая к себе. второй он схватил ее за лицо, грубо, сжав щеки так, что ногти врезались в кожу, вынудив ее посмотреть прямо ему в глаза. в глаза в которых больше не осталось ни пощады, ни боли. только мрак и любовь изуродованная до неузнаваемости. - смотри на меня, - его рычание было глухим, почти животным, - смотри. энцо толкнул ее к стене, зажимая, загоняя в ловушку,- ты стерла меня? – прошипел он, так близко, что его дыхание обжигало ее кожу, - сожгла, похоронила? – губы дернулись в злой усмешки. его рука сжала её лицо, пальцы грубо впились в щеки, заставляя поднять голову, как бы она ни пыталась отвернуться. в ее лице, в том, которое он когда-то целовал с трепетом, словно боялся осквернить, не осталось ни тепла, ни любви. только боль. только ярость. только разрушение. он видел как текут слезы ради другого. и это жгло энцо изнутри, как раскалённое железо. он вглядывался в ее глаза, ища в них хоть крошку прежней минни, той кто давала клятву, но ее там не было. там был страх и ненависть. отвращение. и самое болезненное – предательство. она смотрела на него так, как смотрят на палача. как будто он вырвал у неё не просто любовь, а жизнь.

он ногой раздвинул ее колени, кровь на ее платье пачкала его футболку, - ты забыла, кто ты, - его голос стал тихим, мертвенным, - я напомню тебе, - он склонился к ней, губы почти касались ее щеки, дрожащей под его ладонью, - ты винсенза эрминия джовани,-  - каждое имя он произнёс с весом, с нажимом, словно удар по сердцу, как приговор, который он произносил вслух, чтобы разорвать её на части, - ты моя жена, которая предала меня, исчезла, отдала другому то, что принадлежит мне, этому ничтожеству, который даже не достоин твоего внимание, - он выплюнул эти слова, как присягу, как клятву, как приговор, и в этом голосе, в этой хватке  не было ни боли, ни сомнения, ни прощения. только он. и она. – ты моя. навсегда. пока смерть не разлучит нас. и, минни, - он смотрел прямо в её глаза, как в бездну, - твоя смерть не наступила. его да. он умер быстро. я сделал это сам. одним выстрелом. потому что он трогал то, что принадлежит мне, - его голос звучал не громко, почти шепотом, — мягкий, но в этой тишине таилась та же жестокая неотвратимость, с которой он выстрелил в этого ублюдка. в нём не было ни страха, ни сожаления, только холодная решимость. и энцо поцеловал ее грубо, жестко, до крови.

- и я тебе напомню это, - энцо отпустил ее лицо, и расстегнул свои джинсы, освобождая член. задрал платье, сдвинул нижнее вбок и вошёл в неё резко, грубо, почти яростно, как будто выжигал из неё запах чужого. каждое движение было судом. казнью. карающим напоминанием. наказанием, - чтобы ты всегда помнила о том, что принадлежишь мне.

его гнев  как лавина, его боль  как рана, которая не заживает, его безысходность как тень, которая преследует его в каждом вздохе. он стоял, словно камень, и в его взгляде  вся его борьба, вся его потеря, вся его бездушная решимость. он знал не сможет забыть, не сможет простить, не сможет отпустить. и всё это  было его проклятием, его тёмной правдой, его вечной битвой.

энцо искал ее долго. по следам из крошек. но нашел по следу кольца. как она могла? джованни собирает крупицы, но наконец выясняет где она. и отправляется за ней. он видит ее в клубе. толпа гудит, музыка рвёт воздух на части, но он слышит её дыхание. минни танцует — будто не в бегах, будто не прячется, будто всё это не её кошмар. энцо стоит за спиной, близко. он обнимает ее за талию, прижимая ближе спиной, руки медленно двигаются к бедрам, которые движутся в такт музыке, ее голова откидывается на его грудь, он ее разворачивает и такой на ухо:- попалась.

липкий, парализующий ужас в миг заставил кровь зашуметь в висках, а пальцы занеметь так, будто вся жизнь покинула каждую из конечностей. тело минни всё еще двигается в танце, как и полуулыбка на губах, когда как внутри все застыло. словно в кошмаре, когда ты знаешь, что вот-вот проснешься с криком, но не можешь. знакомые глаза впиваются в нее сверху вниз, а сильные и цепкие руки энцо ощущаются, как кандалы. от шепота на ухо внутри будто что-то оборвалось, в голове роем проносятся вихри мыслей: он один? что если остальные люди отца в толпе? перекрыты ли выходы? что если прямо сейчас в этой жаркой ночи за ней захлопнется дверь, запертая на фамильную печать? ну уж нет, она скорее сдохнет, чем позволит джованни вернуть ее отцу. интересно, как он собирается вытаскивать ее из клуба, где ее знает каждая собака? винс тянет руки наверх, обвивая шею парня, как будто и правда сдаётся, будто и правда только этого хочет, как будто скучала. - попалась? - переспрашивает она, с коротким и глухим смехом - глупый мальчик обзавёлся уверенностью в себе? - минни улыбается энцо глаза в глаза - скажи, энцо…скучал по мне?

энцо не отступает. хотя его сердце предательски пропускает удар. его пальцы впиваются, крепче прижимая минни к себе, сжимаются чуть сильнее, но не причиняя боли - пока. - ты даже не представляешь, насколько скучал, - его голос низкий, почти бархатный, но в нём холод. - я вспоминал каждую твою ложь. каждый твой взгляд. твой голос, когда ты говорила, что доверяешь мне. - он смотри в её глазах и не видит прежнюю минни, ту которая заставляла его сердце трепетно биться, когда они оказывались рядом, в одном помещении, пересекаясь взглядом. нет. теперь там кто-то другой, та которая предала его, оставила его. его рука поднимается выше по ее спине, пока не зарывается в её волосы на затылке, крепко сжимая их, фиксируя голову в одном положении, его взгляд задерживается на её губах, а после возвращается к глазам. смотрит прямо в глаза, без пощады, без игры. - я не прощаю, минни. ни предательства. ни себя за то, что когда-то тебя любил. я отведу тебя домой. хочешь ты того или нет. хватит бегать.

минни льнет к энцо в ответ, прижимаясь теснее, отмечая про себя, что мальчишка не терял времени зря все эти годы, наращивая мышечную массу, тренируясь. для нее? мысли путаются, но страх не даёт забыться - сжимает её грудную клетку изнутри, холодом пробирается к шее, будто чьи-то пальцы уже легли на горло. но она продолжает улыбаться, нахально вскинув бровь наверх - то-то мне чудился чей-то скулёж по ночам - минни цокает языком, ведя пальцами вниз по твёрдой груди джованни, останавливаясь у ремня. дразнить, отравить каждый шаг, каждое движение.разъесть изнутри, прежде чем сделать выпад. его пальцы в её волосах, взгляд без пощады, в такт прозвучавшим словам, как приговор. нет, энцо совсем не играет. он действительно пришёл за тем, чтобы забрать её. как послушный цепной пёс… - а я и не прошу у тебя прощения. и я не вернусь. никогда. - внутри закипает уже не страх, а настоящая ярость. минни дрожит от того, как много в ней желания выжить и остаться собой. черта с два она позволит ему исполнить задуманное, не после всего через что она прошла - если ты хочешь утащить меня к отцу, тебе придётся принести моё тело. в ином случае горло перережу тебе я - минни всё ещё держит его за шею, всё ещё смотрит и улыбается, произнося страшные слова. но внутри нее хрустит лёд.

тело странно реагирует на близость минни. особенно, когда ее рука оказывается слишком близко к ремню. он грубо обхватывает хрупкие запястье своей ладонью, - ты больше не имеешь права касаться меня, - презрение сквозит в его голосе, - я ночами не скулил, а учился убивать. чтобы найти тебя и вернуть в родной дом, - пока другая рука сжимает волосы, причиняя боль. он хочет, чтобы ей было больно, чтобы она почувствовала то, что она причинила ему. хотя бы на миг, чтобы прочувствовала то, что пережил после ее бегства. но её тело прижимается к его и он чувствует, как в груди что-то сжимается, от гниющей, долго молчавшей ярости, которая копилась в нем. он так долго желал найти ее, прижать к стене, прошептать на ухо: "ты заплатишь, за все". но сейчас, пока она прижимается к нему, смотря своими игривыми глазами, как будто контроль в ее руках, как будто эта встреча для нее не перевернула все с ног до головы, он ненавидит её...за то, что сердце все еще пытается трепетать, узнав её тепло. что его тело помнит. он злится. на себя. он должен схватить её. притащить. заставить расплатиться. но часть его хочет поцеловать её. разбить её. и обнять. сейчас он не знает, кого он ненавидит больше - её, или себя. но единственное, что ему ясно, вернуть беглянку, а там они разберутся. она от него никуда не денется. - у тебя силенок то хватит? - холодная усмешка появляется на его лице, он отпускает ее волосы, обхватывает ее руку на своей шеи и сцепляет ее запястья в крепкую хватку своей ладони, - предлагаю тебе тихо выйти из этого клуба, чтобы никто не пострадал.

пальцы энцо больно сжимают её запястья, но минни не та, кого можно сломать хваткой. не та, кто опустит глаза от боли. а потому она лишь хищно улыбается, сверкнув глазами, как зверёк, загнанный в угол, что прикидывается покорным лишь затем, чтобы потом вонзиться зубами в глотку. минни жмется все ближе, теснее, прижимаясь грудью к твердому торсу. и пока её руки в его хватке, пока голова чуть наклонена, она неспешно проводит своей тонкой коленкой по внутренней стороне его бедра, будто флиртует. она определённо флиртует - оу - выдыхает винс с лёгкой усмешкой - какой ты серьёзный, энцо, это даже заводит - брови уходят наверх, а глаза на первый взгляд смеются, но этот смех напрочь пропитан ядом. руки джованни крепко держат её, и он, конечно, прав - силёнок в таком положении у нее не хватит. но бывшая морелло его не боится, и презрения его не боится. лишь - оказаться сломленной, поставленной на колени, перед своим отцом, и она знает, что если он вытащит её сейчас, если потащит за руку через этот зал - всё кончено. - нет, сладкий, предлагаю посмотреть, скольких ты готов убить ради меня - внезапно минни резко подаётся вперёд со всей силы врезаясь коленом в его пах. движение короткое, резкое, отточенное, как инстинкт. и в тот же миг она отскакивает, прорываясь сквозь людей, отчаянно крича - охрана! помогите! - волосы растрёпаны, дыхание сбито, но улыбка всё ещё на месте - этот псих меня домогается!! - кричит она, не скрывая ни ярости, ни удовольствия от того, как много шума получается из одной сцены. а затем пользуясь замешательством подтягивает себя на барную стойку, спрыгивая с другой стороны и хватает нож для резки фруктов. кокетливо подмигнув энцо - война началась.

он стискивает зубы, но не единый звук не вырывается из него, когда ее колено врезается в его пах. боль в паху - глухая, обжигающая, как уголь под кожей, даёт о себе знать каждым движением, но он не из тех, кто будет стонать. он глотает эту боль так, как глотал всё, предательство, одиночество, грязь чужих приказов. она изменилась. от прежней девочки, которая на алтаре перед богом и свидетелями клялась быть его женой, не осталось и следа. - сука... - выдыхает он сквозь зубы, сдавленно, с треском внутри. люди вокруг суетятся. кто-то отшатывается, кто-то что-то спрашивает, кто-то снимает на телефон. а он просто смотрит туда, где только что исчезла она - его жена. которая предала его. минни. минни морелло. минни джованни. минни, с которой он должен был делить постель. жизнь. быть его. минни, которая выбрала сжечь всё дотла. сбежать. он откидывает назад голову, делая вдох. медленно, словно вкусил её яд. говорит негромко. больше для себя, она не услышит его. - ты оказалась хороша в бегстве, но теперь эта охота. потому что с этого момента я не верну тебя только отцу. я верну тебя себе. и ты будешь ненавидеть это сильнее, чем клетку морелло. и когда найду -первое, что ты скажешь, будет не "ненавижу", а "прости". - и уходит, теряется в толпе, прекрасно понимая, что против толпы в клубе без поддержки у него нет шансов. но он нашел ее сейчас. найдет и потом. она его. перед законом и богом. и он ее не отдаст.

отыграно

- через месяц будет свадьба, - голос отца звучал жестко и холодно. кармель прятала глаза, сцепленные руки лежали на коленях, палец успокаивающе лежал на шраме. она покорно кивнула, - хорошо, отец. кармель почувствовала едкий запах сигар и едва сдержалась от того, чтобы сморщить нос. она знала, что если так сделать, то скорее всего получит пощечину. – будет званный ужин с дарио, веди себя прилично, - карма сжимает пальцы, едва заметно и кивает, - хорошо, отец. слова повисли в воздухе, как приговор. потом она долго стояла в холле, прислонившись к мраморной колонне, чувствуя, как её кожа становится ледяной. сердце билось неестественно ровно. тихо. словно понимало: бесполезно.

а ночью вспоминала первую встречу с дарио и ее трясло, и она не смогла сомкнуть глаза. ей семнадцать, в тот день саду было ясным, солнце ласкала ее обнаженные плечи. она сидела за столиком, одетая в пудрово-розовое платье с завышенной талией — слишком открытое, по её ощущениям. платье выбрал отец. волосы уложены наверх, как у приличной девушки, открывая ее тонкую шею, губы чуть подкрашены. мать велела ей улыбаться, даже если «будет страшно». - ты должна быть женственной. мягкой. послушной. не задавай вопросов. слова, как молитва, застряли в черепе.

дарио феррони, двадцатидвухлетний молодой человек, вышел из машины в строгом костюме. высокий, статный, с зачесанными назад черными волосами, он выглядел как человек из дорогого журнала. но его глаза... были опасными. он не смотрел - оценивал. оказавшись рядом с ней, кармель напряглась как струна. он взял её руку, не спрашивая, поцеловал костяшки пальцев. его губы были сухими, жесткими. в отличие от голоса — мягкого, как шёлк, натянутый на лезвие. - signorina carmela... — он произнёс её имя, как пробует десерт. она опустила взгляд, чувствуя как ее пробивает дрожь, противное ощущение поселяется в груди. - вы еще прекраснее, чем мне рассказывали.

позже, когда они остались наедине на террасе, он подошёл ближе, чем требовал этикет.

- ты нравишься мне. такая... тишина в тебе. и так много покорности. из тебя получится хорошая жена. все внутри неё — дрожало. не от влечения. от чего-то... близкого к отвращению. она не ответила. лишь кивнула. и это был первый раз, когда кармела поняла, что её судьба — не в её руках. она просто вещь.

официальная помолвка состоялась, когда ей было девятнадцать. два года кармель жила в надежде, что отец передумает. она почти не видела дарио, мельком, его взгляд на приемах, и каждый день жила в ожидание, что ее жизнь закончится. отец продолжал воспитывать ее как будущую жену. брат помогал. слишком хорошо. в тот день, когда ей исполнилось девятнадцать, вместо дня рождения в доме собрались гости по случаю помолвки. комната полна гостей. цветы — белые розы, как захотел отец. чистота. невинность. она — в длинном, закрытом платье, волосы уложены по всем канонам. лицо — почти без выражения, но пальцы дрожат в складках юбки. отец крепко сжимает её плечо, пока дарио берёт её руку, чтобы надеть кольцо. он всё так же вежлив, безупречно воспитан, сдержан. на людях — образец итальянского джентльмена. но она знает. он такой же как отец. если не хуже, потому что она будет принадлежать ему. — теперь ты моя, — шепчет он в ухо, не касаясь её кожи, но создавая такое напряжение, будто обжёг.

за два года кармела почти не видела его. иногда — редкие визиты, под наблюдением. сидели за столом, обменивались пустыми, заранее согласованными фразами. он позволял себе лишь слова.

слова, которые она запомнила, потому что в них пряталась угроза:

— я не трону тебя до свадьбы. но ты должна знать — ты будешь моей. целиком. я сломаю тебя медленно, чтобы ты забыла, как звучит слово "нет".

помолвка прошла как в тумане, карма улыбалась, держала лицо, пока внутри нее была пустота. она знала, что дни ее сочтены. она смирилась. она не может разочаровать отца. подвести его. опозорить, как сестра. она выдержит. чего бы ей не стоило. её раздели служанки, потому что платье было с корсетом, в котором невозможно дышать. и когда вечером она осталась одна, ужас накатывает на нее, ровно до того момента, пока дверь в ее комнаты не распахивается с громким грохотом. она вздрагивает.

отец.

он заходит без стука, без предупреждения, с выражением презрения на лице. она тут же встаёт, выпрямляется - слишком медленно.

- ты выглядела, как испуганно, - холодно бросает он. - с таким лицом дарио передумает. ты тоже хочешь опозорить семью?

она молчит. она знает, что бы ни сказала, будет хуже.

он подходит ближе, взгляд прицельно жёсткий.

- ответь мне, кармела.

- простите, отец… - тихо шепчет она. голос ломкий. - я… волновалась…

его ладонь резко взмывает вверх и с силой касается её щеки. щелчок - звонкий, режущий. щека тут же вспыхивает жаром. он не любит бить - "это оставляет следы". но иногда не может удержаться. - ты – женщина. и ты должна не чувствовать, не думать. улыбаться и подчиняться. я создал тебя для этого. не забывай. она едва сдерживает слёзы, опустив взгляд. он берёт её за подбородок, сжимает, заставляя посмотреть в глаза: - ты выйдешь за него, кармела. а до тех пор ты будешь молчать, учиться, готовиться. я не потерплю истерик. ты слышишь меня?

она кивает, даже не пытаясь вытереть слёзы. он отпускает её с такой силой, что она теряет равновесие. и уходит. когда дверь захлопывается - она задыхается. не рыдает, не стонет - только судорожно ловит воздух, словно захлебнулась изнутри. это никогда не закончится.

и целый год, она готовила себя к тому дню, когда окончательно потеряет себя. и все равно это бьет сильно. до того, что невозможно дышать. хочется сдохнуть. исчезнуть. и тут же ругает себя за эти мысли. через неделю объявления от отца о свадьбе, на ужин пришел дарио. его взгляд не отрывался от него, в них блестело что-то страшное, и карма прятала глаза. лишь бы не видеть. а после ужина, он зажал ее на кухне, в темном углу.

-скоро ты станешь моей, и ты не посмеешь сказать «нет», - шептал он ей. - твоя кровь окрасит простыни. традиции, кармель. почёт для семьи. почёт — мне.

она тогда не поняла — только почувствовала, как в животе свело холодом.

теперь — поняла. каждая его встреча с ней, каждое обещание, произнесённое с ленивой усмешкой, всплывало в памяти.

«я хочу разорвать тебя».

«ты будешь кричать».

«моя, я сделаю с тобой все, что захочу».

все его фразы всплывали в ее голове, все его пристальные взгляды и слишком долгие касания в присутствие других, пока ее тело принадлежало другим рукам. рукам — женщинам, которые держали её за запястья и натягивали тонкие кружевные чулки на ноги. волосы — стилистке, что вплетала жемчуг в каждую прядь, закалывая больно, туго. губы — визажистке, придающей им тот самый оттенок девственной розы. а сердце — страху.

карма смотрела в зеркало и не узнавала отражение. на ней было белое платье с тонкими кружевными рукавами, корсетом в котором невозможно дышать и с вышивкой, что сползала по груди и талии как паутина. под ним — нижнее белье, которое заставила надеть тётя. полупрозрачное, почти неприличное, белое кружево с тонкими лентами и маленьким бантом между грудей. невинная девочка. оно должно было «поразить жениха», «свести с ума». оно должно было стать первой жертвой их брачной ночи. ей хотелось кричать.

карма сидела на краю кровати, едва дыша, ощущая, как всё в ней цепенеет. под платьем — ледяной пот. на висках — липкие пряди. всё тело — словно в оковах. хрупкое, как фарфор. и хрупкость эта не про нежность. а про то, как легко треснуть и рассыпаться.

- все готово, - сказала кто-то за спиной. -отец ждёт внизу. машина уже приехала.

карма не пошевелилась.

-я сейчас, — выдавила она, не поворачиваясь.

комната опустела. она медленно встала, подошла к зеркалу и положила руку на живот. он будет трогать меня. он будет внутри. я не смогу сказать «нет». он обещал это с тех пор, как мне было семнадцать.

тошнота подступила к горлу. карма зажмурилась. и, как в детстве, когда что-то казалось невозможным, прошептала — сначала губами, потом вслух, едва слышно:

- пожалуйста. пусть что-то случится. что угодно. только не это. только не он.

карму повели к машине. никакой охраны. один водитель. один телохранитель.

- ты же не сбежишь, правда, кармель? — сказал отец с лёгкой улыбкой. - ты у нас хорошая девочка.

карма кивнула. ей помогли забраться в машине. там было душно, белое платье – как саван. на коленях руки, сжатые в кулаки. в голове пульсировала одна мысль: «пожалуйста. пожалуйста. пусть что-то случится. любое чудо. только не довезите меня до алтаря пусть я попаду в аварию и умру. пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста.»

машина двигалась по старой дороге за виллой. водитель — один из охранников. сидел спокойно. ни оружия, ни угроз. просто сопровождение. кто-то решил, что она не сбежит. и они были правы. она больше не могла бежать. ноги как из свинца. хотелось плакать, кричать, но она не могла пошевелиться скованная страхом и безысходностью.

внезапно машина резко затормозила. тормоза визгнули так, что её тело рвануло вперёд, голова ударилась о переднее сиденье. голову обожгло болью. прежде чем она успела понять, что произошло, резкий хлопок — выстрел — пронёсся сквозь воздух. кровь водителя ударила в лобовое стекло, расплескалась, залив белое платье кармы, а брызги оказались на лице и руках.

она закричала. словно вся её сдерживаемая паника прорвалась наружу. крик вырвался из горла, глухой, дикий. она вжималась в дверь, не понимая, что происходит, сердце в груди бешено колотилось, всё внутри сжалось, как от удара молнии. тело не слушалось, пальцы судорожно цеплялись за подол платья, а сердце билось так громко, будто хотело вырваться наружу.

дверь машины резко распахнулась.

чьи-то руки. сильные. грубые. незнакомые. ладонь опускается на рот, заставляя ее замолчать. её буквально выдёргивают наружу. карма кричит, цепляется, бьется, пытается вырваться, слезы текут по щекам. ее впихивают в другую машину, грубо, ее трясет.

вселенная ее услышала.

в прошедщем августе нью-йорк встретил исаака мокрым выдохом асфальта. дождь тогда лил так, будто небеса решили смыть с улиц всё, что могло напоминать о порядке. и даже несмотря на непогоду, этот чёртов город всё ещё не знал никакой тишины, пауз и как прикусить язык. в нём пульсировало всё: метро, улицы, окна. исаак всегда ненавидел нью-йорк всем своим сердцем, но не потому что тот был слишком большим или грязным. его ненависть была глубже: город не позволял ему контролировать ситуацию так, как он привык. здесь было слишком много лиц, теней, глаз, хаоса и непредсказуемости. это был город, в котором невозможно было предсказать всё до последнего шага, как он любил. одно неловкое движение, стоит только попасться на глаза знающим людям - и среди мафиозных семей поползут слухи о вторжении на чужую территорию. а слухи в их мире означают войну. но приказ уже был отдан, и исаак не мог его ослушаться, потому что приказ отдал асмодей. в комнате, где пахло вишнёвыми сигаретами и горячей кожей он попросил - ты поедешь туда сам? - таким тоном будто речь шла о поездке на выходные, а не о вмешательстве в дела одной из самых подозрительных, грязных и жестоких мафиозных семей восточного побережья – иса, я должен быть уверен, что всё будет сделано правильно – и исаак конечно же это знал, а потому, смотря в родное лицо, без раздумий согласился. но позже, лёжа на смятых простынях, наслаждаясь последней близостью, он всё же прошепчет - я не хочу уезжать – и асмодей ответит – я знаю.

уже через неделю вивер стоял в штаб-квартире в исторической части бруклина, прислонившись к подоконнику, откуда открывался вид на особняк морелло, почти утопающий в зелени, как и полагается дому, где обитают богатые мафиозники. он находился не один, а с доверенными людьми, которым раздавал указания. один из них работал в полиции, другой в муниципальной службе электроснабжения. у каждого была своя легенда и своя роль, которые в конечном итоге помогли им установить наблюдение без единого сбоя: камеры монтировались в трансформаторные будки, почтовые ящики и в столбы освещения. каждый маршрут, начиная от выхода из главных и боковых входов поместья до каждого объекта этого богатого района был нанесён на карту. исаак жил по расписанию: поднимался ни свет ни заря, пил чёрный кофе, просматривал камеры, составлял отчёты. в восемь он уже знал, кто из морелло вышел из дома первым, в полдень обычно следил за кармель - младшей, запертой за семью замками, как и положено красивым дочерям важных отцов, в мире из скромных платьев, бесконечной жестокости и неотвратимого долга. её даже погулять выпускали, словно послушную собачку, лишь в одно место и строго в отведённое время.

всё шло согласно плану, о чём исаак регулярно отчитывался асмодею, даже не представляя, что вся его размеренная и привычная жизнь сейчас летит в никуда на солнечном побережье. с каждым звонком лукеззе, айк замечал, что тот становится всё раздражительнее и отстранённее. и он логично предполагал, что это всё из-за состоявшейся помолвки между лилит и каким-то из уёбков рошетт. асмодей рвался с цепи каждый раз, стоило этой фамилии лишь повиснуть в воздухе. он ссорился с нынешним доном по этому поводу снова, и снова, и снова. исаак знал наверняка, ведь после тех бесполезных разговоров асси приходил к нему злой, тяжёлый, молчащий. и в эти редкие ночи успокаивать его приходилось чуть дольше, до тех пор пока уже не оставалось слов и дыхания в лёгких, лишь кожа, пальцы и бесконечная влажность.

в ноябре рухнуло всё. и нью-йорк для исаака внезапно обернулся совсем другим, больше не ощущающимся как ад. просто пустым, предсказуемым и понятным городом, потому что вивер, кажется, обошёл каждую его ебучую улочку по ощущениям, в попытках заново найти и собрать себя по кусочкам. и миссия, которой он никогда не желал, стала самым важным для него делом. уйти в работу. быть как можно дальше от лос-анджелеса. не чувствовать, не отвечать, не возвращаться. декабрь, январь, февраль. месяцы слились воедино, но к дате свадьбы он уже знал всё: дату и где она пройдёт, кто её организует, имя каждого чёртового охранника, какая машина отвезёт невесту, её номер, маршрут до церкви, альтернативный маршрут, запасные выезды, списки гостей и даже цвет роз, заказанных у флориста. он знал кем будет водитель и что телохранитель слишком расслаблен. никакого конвоя, угрозы, никто из этой убогой семьи не верил, будто кармель морелло решится на побег. но почему они не думают, что её не похитит кто-то другой?

в тот день воздух был густым, как сироп, а предгрозовое небо давило на череп. но несмотря на это в голове была тишина, исаак привык подавлять эмоции, выходя на опасные миссии. машина, в которую посадили кармель, шла по старой дороге, огибая виллу. исаак ждал у поворота, где была устранена каждая камера и специальным глушителем подавлен радиосигнал. машина появилась вовремя, и всё произошло ровно за девять секунд. первым выстрелом исаак избавился от телохранителя, ровно и чётко попав прямо ему в висок, когда тачка поравнялась с его. передние колёса ожидаемо скрипнули, а машина резко вильнула. времени было в обрез, хоть пистолет и был лишь у телохранителя, но исаак выскочил из машины, чтобы прицелившись выстрелить ещё один раз, но уже точно посередине напуганного лица водителя, обращённого в его сторону. кровь залила всё лобовое стекло и невесту сидевшую на заднем сиденье. бедняжка кричала, пытаясь вжаться в обивку, билась, как птица, попавшая в стеклянную клетку. поэтому айк с силой закрыл ей рот ладонью, действуя точно, без грубости, но жёстко. она сопротивлялась, пока он втаскивал её в свой внедорожник, запирая двери. - ты не пострадаешь - сказал он, когда машина тронулась – с тобой всё будет в порядке, просто не дёргайся, хорошо? – исаак нутром чувствовал, что она ему не верила, однако больше не сопротивлялась. он достал платок и протянул девушке для того, чтобы она вытерла своё лицо. и пока она принимала его дрожащими руками, он внимательно рассматривал младшую из морелло. он готовился к тому, что может увидеть капризную, избалованную девочку, ведь всё равно была вероятность ошибиться в своих наблюдениях, но вместо этого напротив сидела иссушенная и сломанная тень. кармель была красива, да. но не в том смысле, к которому он привык. всё её лицо напоминало бледный фарфор, тронутый трещинами, а в глазах таилась целая бездна. он понятия не имел, кто она такая на самом деле. но в тот момент она показалась ему невестой, которая уже пережила смерть. и впервые за много месяцев ему стало немного не по себе.

они долго петляли по городу, заметая следы, пока машина с тонированными окнами наконец свернула во внутренний двор промышленного здания на окраине бруклина, бывший склад, переоборудованный под вторую штаб-квартиру, где исаак вивер развернул свою работу после нового года. место было надёжнее предыдущего, отдалённое от людских глаз, с замаскированными камерами, звукоизоляцией, двумя уровнями охраны и закрытым гаражом. ничто не указывало, что за бетонными стенами велись операции, которых касалась судьба целых мафиозных кланов. карма молчала и тряслась всю дорогу, прижавшись к дальнему углу сиденья, обняв себя дрожащими руками, испачканными кровью водителя. когда исаак распахнул заднюю дверь и протянул к ней руку, не угрожающе, не грубо, а с отчётливой строгостью и деликатностью, она снова начала дрожать. будто только сейчас осознала, что действительно происходит - мы приехали - голос исаака звучал спокойно и уверенно - ты в безопасности, выходи – и она на удивление сразу же подчинилась, словно движимая инерцией, позволив вывести себя наружу. вивер не сводил с неё взгляда, предполагая, что она чувствует  страх, шок, возможно, отвращение? он видел женщин в куда худших состояниях, но эта словно изломана изнутри. и он не мог перестать размышлять об этом пока вёл её в здание по длинному коридору на второй этаж в подготовленную для неё комнату. без окон, но зато с тёплым светом, удобной кроватью, душем и аптечкой.

её буквально выдёргивают наружу, словно куклу, лишённую всякой силы сопротивляться. карма кричит, цепляется, бьется, пытается вырваться, слёзы текут по щекам, смешиваясь с кровью, которая всё ещё брызжет из раны на лбу, её впихивают в другую машину. её трясет, и всё внутри неё, словно в шторме, страх, отчаяние, ярость, бессилие. крик заглушился чужой мужской ладонью, и в этот момент что-то внутри неё оборвалось навсегда. не воля, не желание. глубже, как ниточка, на которой держалась последняя надежда, она порвалась. и теперь эта ниточка валялась где-то на полу машины, запачканная кровью внедорожника, словно грязь, которую невозможно стереть. впервые в жизни она столкнулась с смертью так близко, так реально, что сердце сжалось в ужасе, а внутри всё застывало. и самое страшное, она ничего не почувствовала. ни ужаса, ни жалости, ни желания жить. это было нечто иное словно автоматический рефлекс, инстинкт, отключившийся в момент, когда всё внутри неё сжалось в комок безысходности. она ощущала, как её тело стало чужим, словно кто-то другой управляет её движениями, а она лишь марионетка в руках судьбы. и как только она оказалась в чужой машине, её тело замерло, словно в ледяной тюрьме. сопротивляться было бессмысленно. она больше не сопротивлялась, потому что сил не осталось. руки гудели от напряжения, грудь сдавило судорогой, словно в ней застрял крик, который так и не успел сорваться, он застрял внутри, в глубине груди, и не мог найти выхода. карма забилась в угол машины, как можно дальше, словно боясь, что если она повернется, то рухнет под тяжестью отчаяния. она не знала этого человека, который говорил, что она в безопасности и её не тронут. слишком часто мужчины в её жизни говорили одно, а делали другое. и сейчас, в этой тёмной, замкнутой тюрьме, она чувствовала, как всё её прошлое, обман, предательство, страх, возвращается к ней с удвоенной силой. чуть склонила голову, пряча лицо, заплаканное, с потекшим макияжем и кровью — это движение было упреком. он ей врал. все врали. платок она взяла потому, что так надо. её воспитали быть вежливой, даже когда всё рушится. и даже в такой ситуации, когда её похитили, она не могла грубить и язвить. сопротивляться. она просто приняла свою судьбу, как тяжелый груз, который невозможно сбросить. платком не воспользовалась, просто крепко сжала его, до побледневших пальцев, словно цеплялась за последний клочок надежды. его взгляд напрягал её, слишком пристально, словно он мог видеть её насквозь, и это было ещё более ужасно. ей не нравилось, как он смотрит, его глаза казались холодными, безжалостными, словно он видел её, всю ее суть. и в этом взгляде она чувствовала, как внутри всё сжимается ещё сильнее, как будто её душа пытается вырваться наружу, но её заперли в этом теле, в этом узком пространстве, где каждая секунда - это мучение.

поездка прошла в глухой тишине, наполненной только звуками их дыхания и тихим шорохом движений. и карма украдкой взглянула на незнакомца. морелло не знала его, не знала, что ему нужно. и он был не таким, каким она представляла похитителя. не зверь, не с безумными глазами. он был собранным, словно всё происходящее не преступление, а тщательно спланированная операция. он точно знал, что делает. и карма почувствовала себя беззащитной, снова. она привыкла так себя ощущать всю жизнь, как будто её тело - это всего лишь оболочка, а внутри пустота, которая никогда не заполняется. он двигался без резких жестов, но в каждом его движении сквозила сила, выученная, точная. она знала: если он захочет, одним движением он может свернуть ей шею. такое она видела много раз. . и в этот момент, в этой тишине, она почувствовала, как внутри всё сжалось ещё сильнее, как будто её сердце готово было вырваться из груди. она ощущала, как страх превращается в панический холод, как всё внутри неё сжимается, словно её душа пытается вырваться наружу, но её заперли в этом теле, в этом узком пространстве. и в этом состоянии она чувствовала, как всё внутри неё будто разрывается на части, как будто её сознание растворяется в бездне отчаяния.

когда машина остановилась и он открыл дверь, дрожь в теле снова вернулась, как тогда, когда отец заходил в комнату, и она не знала, за что будет наказание на этот раз. сердце билось так сильно, что казалось, оно вот-вот вырвется из груди. и всё равно она вышла за ним, опуская руку в его ладонь, словно подчиняясь судьбе, которая уже давно ей не принадлежит. она была тихой и молчаливой, словно за поездкой приняла свою судьбу, которая должна была закончиться чем-то неизбежным. она ведь просила вселенную сорвать свадьбу? её услышали. и пусть теперь с ней могли сделать что угодно. ещё хуже, чем обещал её будущий муж. она ничего не могла сделать. её жизнь - это чужая жизнь, и она давно перестала считать её своей. она молчала, пока он вел её по коридору, и в её голове звучала только одна мысль: что дальше? что будет с ней?

когда она оказалась в комнате без окон, всё внутри неё словно взорвалось. комната казалась коробкой, тихой, холодной, и в ней будто хлынуло пламя. дыхание сбилось, грудь туго сжало, словно в неё вставили чугунные пальцы, сжимающие всё внутри. она всхлипнула, почти беззвучно, и тут же зажала рот рукой, от ужаса, от автоматического рефлекса. воздуха не хватало, корсет сдавливал ребра, в голове всё путалось: кровь на руках, мертвое тело, брошенный жених, отец, который будет в ярости из-за сорванной свадьбы и накажет её. она отчаянно вцепилась в платье, желая избавиться от него. - пожалуйста, - дрожащим голосом, задыхаясь, прошептала карма, - я не… не могу дышать… - пыталась расстегнуть, но не получалось. дрожь в руках, паника, сердце бешено билось в груди. казалось, тело сейчас отключится, - сними… пожалуйста… сними это… - и когда почувствовала чужие пальцы, развязывающие корсет, она не шевельнулась, просто тяжело дышала. платье соскользнуло вниз, с плеч, с талии на пол, и она осталась в развратном белом нижнем белье, чулках, подвязках и туфлях. и когда воздух снова стал поступать в грудь, она задрожала, отвернула голову в бок, поняв, в каком виде стоит перед незнакомым мужчиной. - я не знаю, что вы хотите со мной сделать, но если вы соврали про безопасность, то лучше убейте меня, пожалуйста.

карма была словно тень самой себя ранимая, измученная, жизнь её не готовила к тому, что её похитят перед свадьбой, которую она не хотела. и в то же время будто обречённая. смирившаяся с тем, что жизнь не принадлежала ей. её тело дрожало, но не от холода, а от ужаса, который пробирал каждую клетку, словно ледяной нож. белое нижнее бельё, подчеркивающее её невинность, чулки и подвязки казались ей унижением и одновременно последним прибежищем уязвимости, которую нельзя спрятать. она чувствовала, как внутри всё разрывается, как будто её душа - это тонкая нить, которая вот-вот порвется, и она больше не сможет держаться. она ощущала, как её сердце бьется всё сильнее, как кровь пульсирует в висках, как внутри всё сжимаются мышцы, словно её тело это сосуд, который вот-вот лопнет. и в этом состоянии она была полностью обнажена не только телом, но и душой, перед этим незнакомцем, который так внимательно и спокойно смотрел на неё.