Утро началось с того, что у Бертрана из под ног выбили и без того зыбкую почву.

Ещё несколько дней назад он заметил, как Эйвери и Мальсибер переменились в поведении. Нельзя сказать, что они и раньше вели себя спокойно, но ранее их выходки в отношении грязнокровок были чем-то обыденным, почти приветственным жестом. Не поймите неправильно, но заточение паршивых овец в доспехах на третьем этаже или же сумки, "случайно" залитые несмываемыми чернилами или дурно пахнущими зельями, даже за унижения не считались на Слизерине. Это всегда лишь закалка маглорождённых и осквернителей, проверка на стойкость и воспитание характера у будущих противников, и не более того. Но на прошлых выходных Эйвери и Мальсибер умудрились превзойти себя: вдроём они выцепили какую-то грязнокровку с Гриффиндора и затащили её в туалет Плаксы Миртл. МакТаггерт или МакДеррек её фамилия, Берт помнил лишь то, что её рожа вечно с Эванс шляется. Бертран и сам не знал, что происходило с девкой, слухи ползли разные и невнятные, поскольку сама она не трепалась, и даже обидчиков не выдавала (чему, честно говоря, Берт немало удивился), а Гринграсс не хотел вдаваться в подробности и свалил из гостиной в тот момент, когда Мальсибер с гордостью обо всём рассказывал (за что получил от Эвана и Изабель несколько почти дружественных подколов в стиле "неженка" и "пусечка"), но итог был написан у девчонки на лице. Буквально. Прыщами на её лбу красовалось слово "грязная". Бертран никогда не питал тёплых чувств к грязнокровкам, но подобная выходка показалась ему чрезмерно... жестокой? Да, Бертран посчитал это жестоким. Говорят, прыщи у хаффлпаффки не сходили до сих пор, но она не появлялась на приёмах пищи, и Берт её не видел. Не то, чтобы Берту было жалко эту девчонку, у него не проснулось сочувствие или что-то вроде такого, просто Гринграсс боялся последствий для факультета. Это грозило разбирательствами и полетевшими к чертям морганьим баллами, и лишь об этом Гринграсс и думал все следующие дни; думал и действовал. В понедельник к Миртл пришёл, то ли договариваться, то ли мозг выносить: сошлись на её свидании с Эваном Розье в ванне старост, правда Эван этому был не очень рад, и за одно только упоминание о том вечере обижается и сваливает в закат. Во вторник с Изабель все уроки протрещал о том, какие бы слухи пустить о девчонке. К счастью, Изабель умная девочка и коварная, и быстро смекнула, что проще всего было бы выдать то, что наша "грязная" попросту не поделила с кем-то старшекурсника с Рейвенкло, а прыщи ей наставила влюбленная в того же парня соседка. И вот, уже в среду Изабель шумно шушукалась об этом с подружкой во время совместной пары с Гриффиндором: прямо за Изабель сидит Марлин МакКинон, одна из самых болтливых сплетниц школы. В качестве вишенки на торте, упомянула, что такое ей рассказала Берта Джоркинс, которая хоть в задницу Спраут залезет, лишь бы узнать, что произошло. Но зато в четверг Эйвери ни с чего устроил крупную перепалку во внутреннем дворе. Впрочем, нельзя сказать, что причины не было совсем. Это была тошнотворная рыжая причина, которая выводила из строя и из себя сразу весь слизеринский факультет, и имя этой причины — Лили Эванс. Она же "геморройная сучка Гриффиндора", "тупорылая жопорожая Эванс" (Гойл никогда не отличался оригинальностью, однако звучало забавно, так что приелось), "блевотная придурь" и далее по списку. Эйвери, собственно, ничего такого и не делал (всё же на виду у всех, а за потерянные баллы Бертран мозг так выносит, что сам себе глаз натягиваешь на причинное место). Ну да, скакал по каменным плитам фонтана и карикатурно изображал МакКошку и старика Дамблдора, для которого пожирание лимонных долек явно важнее, чем решение административных вопросов. Ну Эванс и взъелась на "МакКошку" и его скромный спектакль, который, между прочим, даже на один снятый балл не тянул. В итоге это вылилось в то, что Эйвери наорал на неё и всех блевотных грязнокровок и указал, что их место — на кухне с домовыми эльфами. Правда к этому он добавил, что место конкретно этой конченной идиотки вместе с Плаксой Миртл, что было весьма справедливым, по скромному мнению Берта. Мальсибер добавил, что вполне готов помочь Эванс отправить головой в унитаз на достаточно долгое время, Эванс начала крайне бесяче верещать, и тогда Эйвери не выдержал, и приказал заткнуться этой сбрендившей рыжей чихуахеровине (от данного высказывания Эванс — о чудо! — и правда заткнулась), пока он самолично не вырезал её язык и не скормил его самой Моргане Ла Фей. Правда, стоило ему это произнести, как его собственный язык резко вырвался изо рта и вытянулся до самого пупа. Берту чудом удалось их утихомирить и не провоцировать дальнейший конфликт, поскольку кубок школы для него важнее даже уязвлённой слизеринской гордости. И далее, особенно с подачки разъярённого Эйвери, стычки всё учащались и обстановка всё накалялась, и Бертран не мог понять, что же так расслабило Эйвери и Мальсибера, отчего они в себя поверили, что почти напрочь отбросили школьные правила. До этого утра.

Как и всегда, на завтрак прилетели совы с доставкой посты. Для неугомонной парочки так же нашлись письма, после прочтения которых Эйвери с Мальсибером сразу помрачнели, и весь завтрак ни с кем не говорили. Берт хотел было начать их спрашивать, как тут перед ним самим упал черный конверт с золотой печатью с буквами "SG". Его сердце упало куда-то в область поджелудочной (или что там было, Мерлин бы знал), и вдох так и застрял в лёгких, будто бы их стянуло канатами. Берт не склонен к драматизированию ситуаций, но когда прилетает фамильный филин с письмом не от дядей или отца, а от старшего брата, ему всегда кажется, что там озвучен его приговор. В письме говорилось о том, что семья вполне гордится его успехами в учёбе, спорте, старостате и социальной жизни, и решили вознаградить его за все старания в течении последних двух курсов: наконец-то Бертран сможет гордо носить имя Гринграсс, потому что его признали очень и очень важные люди. И что вскоре у Бертрана будет возможность обучаться у очень сильного и, что не менее важно, высокопоставленного мага. Себастьян, брат Бертрана, писал, что лично выступил от имени младшего ради этого патронажа, и что Берт обязан теперь всем, что имеет, потому что "такой шанс бывает раз в жизни, и тебе нельзя опозорить честь семьи". Да в топку бы эту честь семьи, будь на то воля самого Берта, и будь у него смелость хотя бы допустить мысль об этом. В письме хоть и не было указано ничего конкретно, но Бертран прекрасно понимал, что это патронаж Пожирателей смерти, и скоро его призовут. И этого он боялся до тремора и заикания. В сравнении с братом и отцом, Берт всегда был более мягким и слабым. Он плохо сражался, не мог найти слов, чтобы перечить брату, не мог не плакать, когда тот издевался над ним. И Берт боялся смерти и боли. Своей, чужой, убийства. Даже душных грязнокровок. Но ему и семнадцати нет, и разве так плохо — бояться причинить боль? Пытать, истязать, до кровавого хохота издеваться. И одна только мысль о патронаже вызывала у Берта рвотный позыв.

И, никому ничего не сказав, он сбежал. Захватил сумку с метлой и пачку сигарет и самокруток с тентакулой, сбежал глубоко в лес, где свидетелем его самоуничижения и жалости были лишь жуки и мелкие грызуны.

Бертран долго летал по окрестностям Хогвартса, и совсем потерял счёт времени. Он не знал, какое в данный момент идёт занятие у него по расписанию, да и ему сейчас было всё равно, почти так же всё равно на то, что он являлся старостой, и должен был показывать пример своим однокурсникам. Хотя — какой пример? Будто бы Бертран являлся крайне авторитетным лицом для слизеринцев. Но и до этого Берту сейчас было настолько до одного места, что он бы и сам себе не поверил. Берт взлетал резко вверх, и падал в пике, а потом, у самой земли, резко тянул метлу на себя, и выходил в петлю. И с каждым разом пытался пролететь всё ниже, чтобы спастись только и только в самый последний момент, чтобы ещё чуть-чуть и разбиться. И где-то на подкорках: "Если ты сможешь взлететь в самом конце, то всё точно образуется. Если ты сможешь пролететь в пике двадцать секунд, то тогда точно проблемы сами решатся. Если ты сможешь проскочить под самыми нижними еловыми ветвями, то всё будет хорошо." Эти мысли тихонько роились, и хотя Бертран сначала не придавал им внимания, и считал глупыми, как если бы он оценивал свои действия далеко в детстве, то постепенно сам чуть ли не начинал в них верить. Но чем дальше это заходило, тем сложнее становились трюки. И вот, пролетая в очередной петле, Бертран не справился с метлой и упал в толщу веток. Секунда: и вот, лежит вниз головой на поросшем мхом овражке, весь исцарапанный и помятый. Всё тело ноет и скулит, а в ушах до сих пор стоит бешеный гул. Бертран тихо выругался и достал из кармана брюк пачку с самокрутками и закурил одну. Берт редко курил, тем более тентакулу, но отчего-то заначку всегда носил с собой, будто бы талисман. И вот, когда всё пошло наперекосяк, тентакула спасает, и проблемы отходят на второй план. Бертран докуривает, и глубоко вздыхает. Вскоре его голова начинает тихонько кружиться, и кажется, будто руки движутся странно, и будто бы вообще не его.

Бертран улыбается.

Новый день принесёт новые проблемы. В последнее время их было слишком многое, хотя нет, стоило признать, что единственной действительно стоящей проблемой была ссора с Олив. С остальным Сильверстон как-то справится. К тому же слизенинская элита нашла себе новую жертву, что давало передышку. К тому же издеваться над маглорожденными веселее, чем над своими же, а если этой жертвой становится студент Гриффиндора...

Нет, ту девочку, конечно было жарко, но своя шкура всё же ближе.

Зверски хотелось курить. К сожалению, в последнее время в школе усилился контроль, даже у Миртл нельзя было расслабиться: вредное привидение повадилось сдавать студентов преподавателям. Вот и приходилось Мардж продираться через лес к облюбованной полянке. Но увы — она уже была занята.

"Ба, какие люди и в столь непрезентабельном виде!" — подумалось Мардж. Но стоило увидеть Берта поближе, иронизировать сразу расхотелось. Да уж, похоже, что меланхолия распространялась воздушно-капельным путём.

Мардж молча подошла, присела и закурила.

— Знаешь, Сильверстон, — растянуто произнёс Берт и снова затянулся косяком, — а со знакомыми людьми принято здороваться при встрече. Ты знала об этом? — Гринграсс сказал это с явной усмешкой, будто бы между его слов так и сквозило — да ничерта ты не знаешь, Сильверстон. И усмешкой злой, но отчего злой — Бертран думать не хотел в этот момент. Он снова затянулся и тихо рассмеялся всей ситуации.

Берт смотрел на Марджори снизу вверх, она двоилась в его глазах, кружилась и множилась. Это странное зрелище завораживало и странным образом успокаивало. Берту казалось, будто бы он смотрит на множество маггловских фотографий Марджори — все статичные, неживые, но от этого ещё более интересные. Бертран закрыл глаза и затянулся.

— Знаешь, Сильверстон, самый простой способ решить проблему — это сделать её хуже. Тогда она тут же решится в твоей голове, или станет такой пустяковой, что и решать её уже нет необходимости, — и опять эта едкая интонация. Бертран чувствовал себя таким умиротворённым, но слышать свой до жуткого злой голос было отвратительно. И тогда он замолчал и снова посмотрел на Мардж, в десятки её лиц в своих глазах.

В этот момент Марджори Сильверстон была самым интересным созданием в его жизни.

Мардж фыркнула.

— Ну привет. Тебе от этого легче стало?

Вообще Берт был какой-то страный, Сильверстон ещё не разу его таким не видела. Нельзя сказать, что они с Грингассом были друзьями, даже не приятелями, но вот сейчас в старосте было что-то не то. Словно он чем-то накурился и это явно не просто сигареты, но ничего подозрительным от парня не пахнет, хотя специально она его не обнюхивала.

Старосте было откровенно херово, и это явно не из-за лежания на земле и курения — это было следствием, а не причиной. Вот и что ей с ним таким делать? Будь тут Олив, она бы точно что-нибудь придумала. Сама же Мардж не нашла ничего лучше, чем переложить голову парня себе на колени.

— Судя по твоему тону, что бы решить твою проблему нужно, как минимум взорвать школу, — девушка усмехнулась.

Интересный у Берта приступ откровенности. Впрочем, зная "особую атмосферу" в чистокровных семьях — ничего особо удивительного. Не зря же она была внучкой Вайноны: бабушка безуспешно пыталась выпустить из внучки приличную волшебницу.

Слизеринка затянулась и вздохнула дым, распространяя вокруг запах никотина и ментола, вторая рука машинально зарылась в волосы парня.

— Жизнь настолько дерьмо или всё же терпеть можно?

Берт расслабленно прикрыл глаза, когда Марджори начала пальцами приглаживать и расчёсывать волосы юноши: тысячи мурашек пошли волнами от макушки к груди и рукам, и ниже, и вероятно, ощущения были усилены тентакулой, но Берт об этом не задумывался. Голос Мардж звучал где-то на периферии, и Бертран не сразу обратил внимание на смысл её слов:

— Чтобы решить мои проблемы — необходимо взорвать всю Великобританию и Ирландию разом, — грустно усмехнулся Бертран и немного потёрся щекой о запястье Марджори. Отчего-то стало легче, и Берт прикоснулся пальцами к запястью девушки. В голове снова стали роиться мысли, и Бертран предположил, что легче стало от слабой иллюзии общности, возникшей в этом малом жесте. Итог мысли был каким-то грустным, и Берт снова прикрыл глаза, уткнувшись щекой в запястье девушки. — Думаю, всё терпимо, как и всегда. Просто надо выдохнуть и дальше начать работать. Но сначала — выдохнуть.

Он сказал это, так и не открывая глаз.

Мардж не удержалась и погладила Берта по щеке. Хотелось убедить его, что всё непременно образуется, и они все заполучат свой чёртов хэппи-энд, но Сильверстон и самой в это слабо верилось, особенно в последнее время. Хотя что-то подсказывало, что проблемы Гринграсса куда глубиннее и тяжелее.

— Значит, взорвём всё к чёртовой бабушке, — с горьковатой усмешкой сказала девушка, — и Хогвартс, обязательно. И обязательно красиво уйдём на фоне взрыва, как в американских фильмах. И что бы обязательно с грибком на заднем плане. Грибок, обязательно.

Марджори ещё раз затягивается. Сигаретный дым казалось бы вместе с горечью вытравливали все неприятные мыли.

— Выдохнуть? Выдохнуть это хорошо, смотри только: слишком не увлекайся, — Мардж ещё раз погладила парня по щеке, — а ты, выдыхай, выдыхай.

Мардж наклонилась и поцеловала парня в лоб. И снова погладила по щеке.

— Если что, знай: мы всем нашим врагам глаза на задницу натянем.

От её слов он тихо засмеялся.

Джош умел быть благодарным. Богу, судьбе, людям вокруг него - всем и всему, какие бы испытания или дары ни снисходили на его долю. Он был благодарен каждый день за то, что просыпался, что на столе была пища, что он был в безопасности, насколько это возможно, и проводил последние школьные дни в спокойствии несмотря на занимающуюся в магическом мире бурю.

И одному Богу известно, как он благодарен был за то, что Лили его увидела. Заметила не как старшекурсника, сестра которого крутилась юлой вокруг неё как старосты, не как добродушного соратника по школьным будням, который с удовольствием делился конспектами прошлых лет и простенькими, но полезными артефактами, а как юношу, который был нежно влюблён в неё на протяжении нескольких лет.

Или, по крайней мере, он так думал.

Нет, когда это чувство только зародилось курсе на третьем, сжимая грудную клетку так, что сердцу было тесно, всё было очевидно. Да, влюбился, и ради этой милой, светлой девочки с копной огненных волос он был готов даже нарушать правила, чего, впрочем, так и не случилось вплоть до седьмого курса. Дуэль с Поттером он всё ещё считал делом чести, а не поступком на грани лишения значка старосты Хогвартса. И в момент этой чёртовой дуэли Джошуа был абсолютно уверен в том, что он влюблён, и когда на его предложение встречаться последовал положительный ответ он чувствовал себя на седьмом небе от счастья. Только вот счастье это постепенно начало угасать.

Сначала он отшвыривал это ощущение неправильности как некоторые отшвыривают от себя бездомных котов - ногой, откидывая в дальний темный угол в надежде, что оно не вернется. Потом смирился с его присутствием, но не давал тому право голоса, пока старался быть лучшим молодым человеком для Лили - маленькие подарки, знаки внимания вроде отодвинутого стула или поданной руки пока она спускается по лестнице, осторожные касания рук когда они проходили мимо друг друга, ступая к своим башням. Как в книгах - и даже лучше, потому что Эванс заслуживала лучшего, в его понимании.

А потом он поймал взгляд. А потом ещё один, и ещё, и не только взгляд Лили, но и свой собственный, в отражении зеркал и стёкол, - и эти короткие взгляды были направлены не на друг друга. Чувство начинало говорить, клокотать глубоко внутри, всё ещё жестоко подавляемое последними силами, которые остались у Джошуа в этой борьбе.

Совсем скоро должны были начаться экзамены ЖАБА, и Джош прекрасно понимал, что у него будет ещё меньше времени, чтобы выкраивать минуты или часы на времяпрепровождение со своей девушкой. Надо же, когда-то он только мечтал об этих словах, а теперь это было правдой, истиной в первой инстанции, но почему-то на языке было щекотно, когда он с нежностью произносил это вслух в разговоре с кем-либо. Однако сейчас он об этом не думал, лишь занимался последними приготовлениями. Тёплый июньский день обещал замечательную погоду, и поэтому Брукс ещё вечером прошлого дня предложил провести время за пределами замка, наслаждаясь первыми деньками лета, - отказа не последовало.

Место было выбрано неподалеку от теплиц, в небольшом закутке паркового образца, где были и скамейки, и пространство для пикников под деревьями, на одном из которых Джошуа и разложил клетчатое покрывало, приминая каждый из углов небольшим камнем, кроме одного, на котором расположилась корзинка. Посуда, перекус, напитки - домовиков пришлось поуговаривать, но староста Пуффендуя доблестно согласилась помочь с убеждением, узнав, к чему весь сыр-бор.

Когда Лили прибыла к месту встречи, Джош уже приготовил всё и теперь стоял рядом с покрывалом, счастливая улыбка на его лице не показывала даже тени сомнений в чем-либо. - Привет. Рад, что ты не передумала, и ещё рад, что погода всё-таки сохранилась замечательной. Не слишком жарко, но и ветра нет - по крайней мере здесь. Присядем?

Предусмотрительно подав девушке руку, чтобы она безопасно переступила оградку и устроилась на пледе с одной стороны, только после этого Брукс сел сам, открывая корзинку. - Не был уверен, что ты захочешь, поэтому взял того, что было, понемногу. Даже свежие фрукты дали, можно насладиться летом в полной мере.

Лили думала, что никогда уже не сможет доверять парням. Ни дружить, ни тем более встречаться. Боль от удара в спину была еще слишком сильна – она ведь думала, что они с Северусом лучшие друзья, и никак не ожидала, что сначала он начнет чего-то требовать, манипулировать, давить на жалость, запрещать общаться с Мародерами, а финальной точкой станет самое подлое оскорбление – еще и в ответ на ее поддержку. Да чтобы она еще хоть раз пыталась поддержать парня! Все лето после того злополучного мая Лили разваливалась на куски от боли предательства. Но настал новый учебный год, а с ним – новая необходимость собрать себя по кусочкам. Со Снейпом она больше не общалась – как говорится, бывший друг – это оксюморон, либо друг, либо бывший, третьего не дано.

Тем временем внимания Лили добивались еще двое парней – Джош и Джеймс, которые однажды даже подрались. Ох уж эти драки. Многие девочки мечтают, чтобы дрались из-за них, но Лили, откровенно говоря, попросту устала от скандалов, интриг, расследований. Джеймс… К этому безголовому оленю и подойти-то было страшно, хотя, положа руку на сердце, с некоторых пор хотелось. Но Лили чего-то боялась. Боялась снова довериться, распахнуть свое сердце – а вдруг он не способен относиться к ней серьезно, раз не способен быть ответственным ни в чем другом? А вдруг и она для него лишь очередной трофей? К тому же она дружила с его заклятым врагом, а ему важно быть во всем первым – лишних разговоров на эту тему не избежать, а Лили так устала от выноса мозга. Долгое время она избегала вообще всех – и парней, и девушек.

Но жизнь берет свое, а свято место пусто не бывает. Рано или поздно Лили ответила согласием на предложение Джоша встречаться, хотя внутри что-то и скреблось, напоминая о том, что это неверное решение, но Адская староста задвинула шестое чувство куда подальше. Возможно, виной всему было то, что она на сей раз выбирала разумом – это же Джош, воспитанный и добрый мальчик, домогаться не будет, безобразных сцен устраивать не станет, ревновать к прошлому – тоже, по крайней мере, допросов не устроит. Но… «Где трудится голова, там труда для сердца мало, там любви и не бывало», - как-то процитировал папа Лили. Тогда она не поняла, а вот сейчас как поняла!.. Ее глаза все чаще искали в толпе школьников именно растрепанную голову оленя, а вовсе не приличного Джоша. Но поговорить с Джошем на эту тему Лили не решалась – она так устала от душеспасительных бесед, да и неловко было снова разбивать чье-то сердце, к тому же обижать хорошего парня. Но да, разум – это еще не все, в отношениях нужно прислушиваться к чувствам, однако это Адской старосте еще предстоит понять.

Шестой курс пролетел быстро – в уроках и заботах старосты, и вот на горизонте маячит седьмой курс и страшенные экзамены ЖАБА. Что ж, грех не отдохнуть в манящие летние деньки, к тому же свободного времени у ответственной Лили было не так уж много. Она согласилась на свидание с Джошем, но, честно говоря, и сама не знала, чего ждет от этой встречи? Откровенного разговора? Перехода на новый уровень? Расхождения, как в море корабли? Им было неловко даже чмокать друг друга в щечку. Как-то странно все это выходит… В глубине души, хоть и не отдавая себе отчета, Лили чувствовала, к чему все идет, и молилась только об одном – лишь бы в этот раз без выноса мозга, без разбитых сердец. Неприятно не только тогда, когда твое сердце разбивают, но и разбивать самой. Впрочем, может быть, она торопится? Почему не ответить взаимностью тому, кто всячески заботится о твоих чувствах? Право же, чего ей еще надо?

- Привет. С чего бы мне передумать? – Лили немного удивленно подняла брови, принимая руку Джоша, и устроилась на пледе, рассматривая убранство. – Надо же, как здесь все мило, спасибо огромное. Это очень кстати после изнуряющей учебы. Но почему не был уверен? – осторожно спросила она и взяла из корзинки яблоко – тоже так осторожно, будто оно могло рассыпаться. 

//говорят, семья - это твой покрой: вот родился, вырос и стал собой, кто из твёрдой стали, кто из стекла - поначалу вычищен добела, а потом и грязь, и трещит по швам то, к чему крепился и что держал. но побудем честными хоть на миг: даже сталь ломалась в разгаре битв, и фундамент падал, сгибался стан, и с землёй мешались все три кита, - так и дом не крепок, как пресловут, но, быть может, в этом его и суть - лучше ценишь то, чему есть предел: деревянный дом иль семейный день//

Блэк. Что-то всплыло из недр памяти – как Лили впервые узнала, что Сириуса в семье подвергают Круциатусу. Тогда ее горло так же сдавила ледяная рука ужаса. В тот вечер она увидела одного из самых раздражающих школьных раздолбаев другими глазами. А сейчас так же другими глазами смотрела на Берта. Они даже чем-то похожи – задиристые, раздражающие, действующие на нервы, но при этом прямые, честные и очень сильные. Раз сумели выжить даже после того, как их ударили в спину, причем в буквальном смысле, самые родные, самые близкие люди. Смогла ли бы Лили подняться после такого? К счастью, ее близкие пока ранили ее только словами. Глупо так переживать – Сириус ей хотя бы… Друг? Прежние близкие отношения – с сестрой и другом детства – были полны придирок и манипуляции, и Лили плохо понимала, кака така поддержка. Джеймс только сейчас мало-помалу учил ее доверять людям. А Берт ей и вовсе никто. Но он же тоже человек. И неплохой человек, раз выдержал все это.

- Ты чем-то похож на Сириуса. Вы оба очень сильные, - проронила Лили, не решившись выдавать чужие тайны, но не отметить этого она не могла. Впрочем, сказала тихо, чтобы Берт мог сделать вид, что не расслышал.

Конечно, он мог на нее сорваться, но ведь только и Лили теперь другая. Если уж она не ревела, когда Северус при всех обозвал ее грязнокровкой – а это было в тысячу раз больнее, чем такие же оскорбления от левых слизеринцев, которые «моему рысаку двоюродный ишак» - то уж от слов Берта и вовсе реветь желания не было. К тому же у Лили было достаточно жизненного опыта, чтобы понимать – Берт ранит словами, потому что ему самому больно, так больно, что хоть плачь. И это тоже изменило ее к нему отношение и реакцию на ее слова.

- Почему ты думаешь, что я не готова? – тихо, но твердо возразила Лили. – Я ведь тоже уже не та. И с чего ты взял, что я хочу, чтобы ты мне проиграл? Я тут… это… как бы… поддержать тебя пытаюсь. Потому что ты тоже человек, - голос стал немного неуверенным, Лили и сама не вполне понимала, что ею руководит, но чувствовала, что должна вести себя именно так, а не иначе. Хоть и не очень понимала, что такое поддержка. – А что до этого… Себастьяна, так это он проиграл. Потому что он совершенно не понимает, что такое братские чувства.

Лили и сама до конца не понимала, что такое сестринские чувства. То есть она-то Тунью любила, а вот Тунья платила завистью, ненавистью и пренебрежением. Взять Сириуса – так там вообще дикость, как семья может так относиться к родному сыну. Но ведь обрел же Сириус родных среди Мародеров. Как это работает, что иногда мы обретаем семью среди чужих людей? Может, это сработает однажды и с Бертом, и с самой Лили? Что сказать Сириусу в тот вечер, Лили тоже тогда не знала, а ведь он был настроен дружелюбнее, чем Берт. Джеймс говорил ему какие-то слова утешения – его способности к дружбе и поддержке Лили всегда поражалась – а сама она сидела рядом с Люпином, словно громом пораженная. Как и сейчас.

- Они могут, - Лили невольно усмехнулась от предположения Берта, что могут натворить Мародеры. – Нет, конечно, пойдем, только… Ты уверен, что не свалишься без сознания посреди коридора? Нет, ты не подумай, ты не слабак, но ты же, как бы, это, живой человек, и ни разу не железный. Заботиться-то о себе каждый должен.

//впрочем, это все равносильно лжи - дом бывает там, где и негде жить, так что твой вопрос не был задан зря - ты-то точно знаешь, кто мне семья//

Похож на Сириуса Блэка? Вот ведь оскорбление! Бертран прекрасно расслышал её слова, но ответить на них не решился: рука зверски болела, эго протяжно выло, а нос предательски пощипывал. В такой ситуации лишнее слово сказать опасно: чуть что, и тебя раскроют, как тряпку и плаксу. Доставлять чужие удовольствие видеть это — непростительный грех для любого слизеринца, тем более для выходца древнего и уважаемого чистокровного рода. Бертран стискивает зубы, и старается отмахнуть сравнение Эванс, но образ брата вспыхивает перед глазами, как предупреждение: "Как имеешь ты, братец, позволять с собой так разговаривать людям, недалеко ушедших от флоббер-червей?" Эти слова Себастьяна, точно на камне, высечены у Бертрана в памяти после сегодняшней схватки. Бертран делает глубокий протяжный вдох, пытаясь успокоиться, и тут до его ушей доносится: "так это он проиграл". Его брат? Себастьян Гринграсс проиграл? Эта рыжая грязнокровка понятия не имеет, о чём говорит, и Бертран точно знает, что пришло время снова обозначить границы её поведения:

— Проиграл, думаешь? Братские чувства? Себастьян никогда и никому не проигрывает, и каждый его поступок — это кара, которой стоит быть благодарным, — Бертран шипит, как змея, что вышита на его мантии и на его родословной. Конечно, ему и самому неимоверно тяжело быть благодарным старшему братцу, а боль, обида от поражения и от старых ран только подпитывают его ненависть, но Берт знает, что от брат абсолютно прав: Берту не место рядом с флоббер-червями, а, значит, не место и рядом с грязнокровками и осквернителями рода. — Величие и власть не строятся из братских чувств, на которые вы, любители плюшевых львят и тыквенного сока, разве что только не мастурбируете! — Бертран снова заходится хохотом, и в этот момент он до невозможности похож на своего брата: от их смеха несёт жестокостью и злобой. Вот только Берта выдают истеричные нотки и отголоски испытанной боли, а Себастьяна — презрение к всему сущему.

Бертран успокаивается так же внезапно, как и возникают его вспышки эмоций. Лили Эванс ещё что-то говорит, но он не слушает. Внутренний голос ему кричит: "выдохни, успокойся!" Внутренний голос боится, что новая вспышка будет более разрушительной. Внутренний голос пытается сказать что-то ещё, но леденящий душу голос Себастьяна его прерывает: "Тебе нужно вспомнить, кто ты такой, и что ты должен". Внутренний голос говорит: не смей показывать себя слабым, и тем самым соглашается с призраком Себастьяна Гринграсса рядом с собой.

Бертран презрительно выгибает бровь и кривит губы в оскале:

— Ты хочешь... — он делает небольшую паузу и усмехается, — помочь мне?

На этом он разворачивается у двери и наставляет на Лили палочку. Вряд ли он сможет сейчас создать даже простенькое заклинание, если достаточно не сконцентрируется, но он готов повторно сломать себе руку, если потребуется её проклясть.

— Так ли ты самонадеянна, чтобы помогать МНЕ? — последнее слово он почти кричит, точно говорит о боге или высшем существе. — Человек принимает помощь от дрессированных животных, но вы, грязнокровки, в отличии от них, никакой помощи не приносите. Хочешь мне помочь? Выучи достаточно команд, чтобы хоть немного напоминать рыжего спаниеля: до пуделя тебе всё равно не хватит мозгов, — Берт делает над собой усилие и наконец-то тепло улыбается, точно разговаривает не с занозой Лили Эванс, а с нерадивым щенком, — И вот моя команда: прекрати уже бессмысленно чесать языком и иди на обход, — Бертран говорит спокойно и медленно, но палочку не убирает, точно старается напомнить, что делают с нерадивыми собаками на псарне.

- Э-э-э… - от такого напора Лили действительно растерялась, но не испугалась. Скорее, ей было непонятно, за что в поступке Себастьяна можно быть благодарным, и почему за такое благодарен всегда умеющий за себя постоять Берт. Все мы сильные, пока не встретим свою слабость – это верно. Для кого-то эта слабость – любовь, для кого-то – дружба, для кого-то – творчество, для кого-то – гордыня и достигаторство, а для кого-то – семья?.. Может ли это быть, что язвительный и агрессивный Берт так же сломлен своей семьей, как сестрица Сириуса – Нарцисса, которую порой остается только пожалеть? – Я сейчас правильно поняла – ты благодарен брату за то, что он сделал с тобой? За что здесь можно быть благодарным? Ты хоть знаешь, как сурово его наказали? Он нарушил все мыслимые и немыслимые правила, он нарушил закон! Ты же никогда никому спуску не дашь, никогда не смолчишь – так за что же ты ему благодарен? – медленно, по слогам произнесла Лили. Она могла бы обидеться на выступления Берта, но все происходящее было до жути нелогично. А когда что-то было нелогично, первым побуждением Адской старосты было разобраться во всем. А вторым побуждением стал страх – когда Берт дьявольски расхохотался, Лили всерьез забеспокоилась, не сошел ли он с ума. И именно поэтому не обиделась на вторую часть его выступления – резко от самоуничижения он перешел к мании величия, что тоже было не очень разумно, мягко говоря.

- Ты только что сказал, что благодарен брату за кару, а теперь ставишь себя как высшее существо? – Лили вновь нахмурилась – не осуждающе, а пытаясь разобраться, словно столкнулась на уроке с какой-то сложной задачей. – Тебя кидает из крайности в крайность – ты считаешь себя выше нас, но при этом позволяешь брату втоптать тебя в грязь. Звучит не очень логично, ну да ладно. Ты не позволяешь обижать себя никому в школе – зачем же позволять себя обижать брату? Ладно, это не мое дело, просто звучит странно… Не думай, что ты меня ранишь, раз я не плакала, когда меня так назвал мой друг, - пожала плечами Лили. – То есть я думала, что друг. Ладно. Я пойду на обход, но не потому, что ты приказал, а потому, что таков мой долг. У каждого человека есть достоинство. Вне зависимости от чистоты крови. Оно есть и у меня, и у тебя. И никто из нас не должен позволять себя обижать. Но я за тобой слежу – если ты упадешь, позову мадам Помфри, так и знай, - вынесла Адская староста свой приговор. 

А ведь всё могло сложиться иначе, не так ли? Все могло бы не доходить до этого момента если бы не этот длинный веснушчатый любопытный нос. Бертран посмеялся над словами Лили, хотя и не мог не отметить, что в некоторых её словах есть более чем здравое зерно: он и правда нестабилен. И то, что это видит рыжая курица с Гриффиндора, ничем хорошим точно не закончится. Твой брат не может с тобой так обращаться! Я хочу тебе помочь! "Тьфу, какая же это всё дрянная комедия," — думает Бертран.

— Силенцио! — он сотворяет заклинание, всё так же держа палочку прямо у шеи Эванс. — На будущее, старайся себя обезопасить в те моменты, когда к твоей шее приставляют палочку, — Берт пожимает плечами и кривит ухмылку, точно извиняясь, — наверное, до этого было слишком тяжко додуматься твоему крошечному мозгу, состоящего из мира, дружбы, радуги и пони, но ты хотя ты попробуй сойти за человека, равного мне! — тут уже Бертран откровенно усмехается, и будто бы успокаивается.

И как же дышать и думать проще. Бертран решает самую малость задержаться, и прикрывает дверь в кабинет: ему просто нужна ещё одна сигарета. Чёрт возьми, как же легче думать, когда под ухом нет этого сопливо участливого голоса Лили Эванс! Разумеется, это не разрешило практически все проблемы Бертрана, но открыло глаза на решение части из них: эмоции и нежелательные люди быстро выводят его из себя, а в моменты тотального изнемождения его становится легко вывести на чистую воду. "Избавься, как от сорняков!" — говорит вкратчивый голос Себастьяна под ухом, но Бертран быстро его прогоняет прочь. К сожалению, Себастьян и сам был нежелательным человеком в его жизни, но правильные решения Бертран умел принимать и без помощи старшего братца.

— Мы больше не работаем вместе, — коротко говорит Бертран. — По поводу дальнейших мероприятий: я буду утверждать их программу, и если ты решишь что-то изменить, то я должен буду это одобрить, — это было фактом. Бертран не мог позволить себе провести хоть что-то не на лучшем уровне, даже если это была рядовая тренировка слизеринской сборной. Эванс это знала, и знала, как он будет упираться: перфекционизм был неотъемлемым спутником Гринграсса. — патрулируй теперь с гриффиндорцами, если так хочешь, можешь вообще ничего не делать, мне всё равно: я могу обойти школу и в одиночку, — Берт махнул в сторону выхода с очевидным намёком: проваливай.

Он выкинул недокуренную сигарету в окно и повернулся к Лили напоследок:

— Завязывай лезть людям в душу, по-хорошему советую, — Берт решил палочкой переносицу и продолжает, — ты ведь нихера не такая классная, как можешь о себе думать. И другим людям, особенно таким чужим тебе, как я, ты точно не усралась, — и вот так, даже не попрощавшись, он завершил своё сотрудничество с Эванс на постах старост школы.