`Chapter: 7

О выставке, что устроил Господин Дьедонне ходило множество слухов, ее ждали все, будто это - величайшее событие столетия. Каждый жаждал увидеть колье, сосредоточившее в себе легенду о том, чего люди желают наиболее всего - то есть самого невозможного - бессмертия. Воскрешение мертвого казалось Блэквеллу не самой привлекательной деталью этого мифа. Весь путь до намечавшегося мероприятия, он перебирал в мыслях строки из письма Ларуша, повествующего о происхождении сего украшения.

"Восставший труп девушки стал прекраснее, словно впитав утерянную молодость обоих": проносилось щемящим скрипом меж воображаемых занавешенных зеркал в доме никогда ему незнакомой, и лишь бывшей прекрасной, Госпожи Дьедонне.

Роковое предчувствие, тем не менее мало отражалось на расположении его духа, во всяком случае, до тех пор, пока его сопровождал Квинси, позже исчезнувший неизвестно куда. Музей кишил народом, он долго обходил залы, чтобы среди всяческих аристократов, финансистов, белоснежных паяцев и даже базарных, не на вид, но на читавшиеся привычки в поведении, торговок, явно старающихся скрыть свое происхождение в роскошном убранстве(это ли имели в виду Дьедонне и Ларуш, утверждая, что искусство должно быть ближе к народу?), ему все же удалось найти знакомые лица. Минуя человеческий поток, он остановился, давая о себе знать нежным прикосновением к знакомому приятельскому плечу, Блэквелл стоял сзади и наклонился к чужому уху, шепча достаточно громко, чтобы в общем шуме его все же могли расслышать:

- Добрый вечер, мой милый друг! Сложно описать, как я рад нашей встрече,- игриво и живо, почти как дитя, пролепетал он и через мгновение оказался лицом к лицу с Господином Ларушем, - Я знал, что Вы будете здесь, примерил подаренный Вами парфюм, пожалуйста, имейте честь оценить свою интуицию, - юноша подставил свою шею в веселом ожидании.

После краткого обмена любезностями, он облокотился о стоявшую рядом с ним колонну, будто высказывая желание остаться чуть в стороне от происходящего, не вынося того, что признание благородства и уважение могут заслужить далеко не все присутствующие в этот знаменательный день.

Незамедлительно он делится своим недовольством с Ларушем, возможно, весьма зря и лишь по привычке - постоянно сопровождавший его Алоис всегда разделял его негодование и он нуждался в этом и сейчас.

- Кажется, Господин Дьедонне настолько опечален увядающей красотой своей жены, что решил пригласить как можно больше чудесных лиц, - он легким и почти незаметным кивком указал в сторону людей, что будто бы попали под колеса какого-нибудь экипажа и теперь находятся в жутком смятении, походя на таких пьяных, чей затуманенный разум настолько прояснился, что они уже отдают отчет себе в своем состоянии и чувствуя возрождение воли предпочитают, однако, стоять неподвижно,- совсем забыв попросить их припудрить и скрыть явный недостаток этических качеств. Честно говоря, я в унынии. Вы отговаривали меня от моих предубеждений, но я все больше убеждаюсь в своих опасениях и недоверии, хоть и не в силах уйти. Я ведь здесь не один. Пока здесь ее Высочество - другого выбора у меня нет. Кроме того, у Вашего друга к ее королевской особе какое-то дело. 

С его языка чуть было не сорвалось "как бы не впутал он его куда". Однако Блэквелл во время осекся, не позволяя себе проявлять контролирующие черты своей личности, снова начав походить на сварливого родителя. 

Презентация обязывала Ларуша откланяться, чтобы самолично ручаться за подлинность колье. Блэквелл остался один. Слушая речь Монвеля, он по-прежнему старался отыскать среди толпы знакомое лицо, но увы напрасно. За не имением альтернативы, он внимательно прислушался к высокопарной речи организатора и совсем не удивился, как ему показалось, дешевому спектаклю, разыгранного перед ним похищения. Снова цепляясь за несчастного Ларуша, он настойчиво попросил его удостовериться:

- Колье на месте, но что если его подменили? Стоит проверить камни.

Обеспокоенные голоса заполонили большой зал: жертвы обстоятельств несносно носились из угла в угол, уповая на свою участь быть обокраденными, в помещениях то тут, то там появлялись жандармы, что до этого охраняли вход снаружи, а официанты временно прекратили обслуживание. 

Орельен не был человеком с хорошо развитой интуицией, но внимательность к происходящему посеяла в нем чувство неприятной тревоги, – мысленно он начал обращаться к Монвелю, желая, чтобы предчувствие оказалось наносной выдумкой; он не мог сказать, что именно может пойти не так, но иррационально начал искать глазами возможного возмутителя спокойствия. Однако его зрительные поиски прервал чужой голос, обратившийся к нему. 

Вторгаясь в условные личные границы Ларуша, Блэквелл оказался непристойно близко, от чего мужчина стыдливо поёжился; а от упоминания подарка неловкость лишь возросла. В лице он этого никак не выдал, – только тихая полу-улыбка тронула его уста. 

– Добрый вечер, Ваше Превосходительство. Взаимен в Вашей радости, – отзывался спокойными интонациями Орельен, бесшумно вдыхая запах парфюма, и после сразу же немного отстраняясь, – Посмею дерзнуть, – голос мужчина едва дрогнул, – что на Вас они сидят безупречно. 

Стараясь расслабиться от окатившего его ушата смущения, он принялся поправлять живую бутоньерку из амораллиса на белом фраке. 

Моральные качества присутствующих Ларуш уже давно успел подметить: не нужно разбираться в наркотических веществах, чтобы обнаружить в зале людей явно употреблявших их. Слегка одурманенная алкоголем богема, расслабленная и избавившаяся от лишних «этических» оков не представляла из себя полезного общества для Орельена - его отталкивал один только запах горького табака, что пропитал даже шторы в музее. Но высказаться вслух о таких неудобствах он бы не посмел, а потому не продолжил предложенную тему для разговора Фернандом: 

 – Не нам судить о поведении окружающих, – строго заметил он, останавливаясь на второй части, – Прошу прощения…? Её Высочество находится тут? – цель прибытия сюда августейшего ребенка была Ларушу неясна, ведь по запросу музей могли полностью освободить для уединенной презентации экспонатов, а не приводить кронпринцессу в душный и прокуренный зал с большим потоком людей разных слоев общества, – «Разве в такое время это не опасно?», – ужасался он про себя, но предпочел оставить свои вопросы при себе, ведь королевская чета не будет просто так подвергать свою жизнь риску; чрезмерное любопытство он находил оскорбительным. 

– Предусмотрительно, – в знак согласия буржуа сразу же отправился вместе с Блэквеллом к застекленному куполу, где лежало украшение. 

Но не пробравшись к витрине вплотную, оба юноши были остановлены кем-то со спины: тяжелые руки легли по обе стороны, образуя какие-то странные полу-объятия для троих мужчин. Злостным нарушителем этикета был сам Лорд Дьедонне, который недавно исчез куда-то от гостей из виду. 

– Я не успел поприветствовать Вас лично, Господин Блэквелл! О чем ворковали? – отпуская фривольности, шевалье отпустил плечо маршала, продолжая при этом поддерживать второго мужчину, – Приношу свои извинения за исчезновение со сцены, жандармы расспрашивали меня о нескольких гостях; кажется, сегодня сюда просочился клептоман, что удачно воспользовался перебоями с электричеством, – немедленно дал он ответ, читая немой вопрос в глазах Ларуша, – Но раз подозреваемый задержан, то можно расслабиться. Не желаете ли напоследок осмотреть мою картинную галерею перед уходом? Основная группа гостей хочет перейти ко второй части раута в течении получаса, но у нас еще есть время свободно погулять. Но мне даже жаль, что Вы, Орельен, как всегда покинете самую увеселительную часть нашего собрания… – иногда в Монвеле просыпался искусный актер, и особенно часто актерский талант проявлялся в нем рядом с Ларушем. Последний действительно не имел привычки оставаться на ночные продолжения богемских приёмов, полагая, что кроме «попойки» ничего на них происходить не будет – он не имел и малейшего понятия зачем на самом деле собираются «поборники красоты» в стенах заведений его друга-лорда. 

– Не нам судить о поведении окружающих, – строго заметил он, останавливаясь на второй части, – 

—Вы правы, сударь, — с горечью, неотличимой от искренней, произнёс он,— Это было очень бестактно с моей стороны. Вы все же лучший пример добродетели, и я всегда буду на Вас равняться,— лёгкая улыбка озарила его лицо, прежде чуть расстроенное чужим упрёком и невзаимностью, хотя в самом деле то была лишь тень неподдельного беспокойства за влюблённого, а подобные казусы он расценивал как искусные наблюдения скрупулёзного исследователя. Другими словами, Блэквелл лишь ощупывал границы в общении с этим статным мужчиной, радуясь абсолютно любому результату. Поняв, что Ларуш слегка напоминает ему Алоиса в склонности трепетно относиться к чужому смиренному и чуть виноватому взгляду, что видно было ещё по тому с какой лёгкостью он все прощал простоватому России, Маршал решил незамедлительно использовать этот приём, надеясь на блицкриг в завоевании расположения. 

Прошу прощения…? Её Высочество находится тут?

— Так и есть, поэтому прошу простить мне мою насторожённость и недоверие к Вашему другу. Времена сейчас не из лёгких… К тому же, согласитесь, что оставлять ребёнка в подобном обществе, ещё и на сомнительное «продолжение» вечера довольно странная идея,— он снова отвёл взгляд в сторону, разглядывая толпу. Некоторые гости позволяли себе легкие непристойности, вроде странных публичных заигрываний. Несмотря на произошедшее с колье, они выглядели пугающе расслабленными,— Помимо этого, — продолжил он,— встреча Дьедонне и Ее Высочество носит личный характер. Мне неизвестны цели подобного приглашения, а поскольку мы с Ее Высочеством хорошие друзья, я искренне за неё волнуюсь. 

. 

Не одобрявший любого панибратства в свой адрес, Блэквелл, все же, сдержал навязчивое желание как можно по-скорее скинуть с себя чужую руку, его упрёк остался молчаливым. Он был вежлив, но по-особенному незаметно строг:

— Как раз о случившимся, мой друг. Вы так беспечны. Разве не колье Датура главная ценность сегодняшнего вечера? Вы подозрительно мало заботитесь о том, что казалось бы должно быть самым дорогим и важным. Учитывая не только стоимость, но и чрезвычайно опасные свойства этого украшения, пускай и предписанные легендами. Впрочем, прошу меня извинить за излишнюю прямоту, но я не стану скрывать своих намерений и опасений. Видите ли, на таких мероприятиях не редки случаи, инсценированной кражи с подменой, ради перепродажи драгоценности, которая является государственной собственностью. Меня не может не волновать его судьба, связи с этим. Одним лишь Вашим заверениям  я, в силу этого, доверять не хочу. Господину Ларушу же, я всецело доверяю с одной стороны — как эксперту в области подобного рода вещей, а с другой — как человеку совестливому, который, к его сожалению, мне обязан. Пойдёмте, Господин,— он взял мужчину под руку, утаскивая в сторону витрины, — не будем терять времени. Кстати, почему бы Вам все же не остаться на продолжение вечера? Я был бы так счастлив, если бы вы скрасили мой одинокий вечер в месте, которое как Вы уже поняли, не доставляет мне никакой радости. В конце концов, государственные дела так сильно отвлекают меня от того, что для других обыденно. Мне не редко достаётся шанс завести хорошего друга, а я очень надеюсь, что именно Вы им и станете. К тому же, не зря в Вашей петлице этот амариллис!

Протолкнувшись сквозь толпу, подняв стеклянный купол, сняв колье для тщательного осмотра с бархатной шеи манекена, они с горечью обнаружили, что это и в самом деле — фальшивка.

— Какое странное совпадение. Мне не даёт покоя, что Ее Высочество исчезла тогда же, когда исчезло и колье.

Элизабет не планировала выпускать Алоиса из поля зрения, однако стоило вступительной речи Дьедонне подойти к концу, как кучка аристократов тут же захватила регента в тиски - не успела девушка обменяться любезностями с каждым из собеседников, как мальчика и след простыл. Беглый осмотр залы ничего не дал, да и было ли вообще возможно выцепить отдельного человека в этой массе белых одежд? Встретить кого-то конкретного можно было только при удачном столкновении лоб в лоб, и Хартстоун было принято решение дрейфовать от стены к стене в стремительно поднимавшей градус веселья компании. Компания же эта регулярно изменяла свой состав - одни уходили, другие приходили, возвращались со "свежей кровью" - от этого непрекращающегося броуновского движения, похожих белых костюмов и плотно повисшего в воздухе запаха алкоголя голова начинала немного кружиться, и регент то и дело выглядывала за пределы своего круга в надежде увидеть если не Алоиса, то хотя бы Фернанда. Переход Элизабет в компанию одного из них был бы красивым предлогом сбежать от уныло однообразных (а от опьянения еще и невнятных) бесед, а в силу своей весомости не вызвал бы в одурманенном сознании лишних обид на регента. 

Резко погасший свет Элизабет сперва встретила с радостным облегчением - суматоха в темноте звучит как хорошая причина для того чтобы "случайно" сделать неловкий шаг в сторону и потеряться в толпе. Но последовавший далее звон тут же лишил девушку радости от побега. "Лучше бы уважаемый лорд Дьедонне заботился о безопасности мероприятия побольше, а не выдумывал такой дурацкий дресс-код," - оставив язвительный комментарий при себе, Хартстоун принялась пробираться сквозь перепуганную толпу к менее людной части помещения - сейчас было бы неплохо отыскать хотя бы одного из прибывших с ней юношей. Интуиция не подвела ее - выйдя к месту выставки Датуры, она тут же увидела Блэквелла в сопровождении незнакомого ей мужчины и Монвеля. 

- ...исчезло и колье. 

Только эти слова Бет смогла расслышать, но они, пожалуй, были самыми важными. 

- Пропало колье? - девушка вклинилась в беседу, - Господин Дьедонне, мне думалось, "гвоздь программы" вы будете хранить как зеницу ока. 

Скрыв накопившееся раздражение и едкую язвительность за ироничной интонацией, Элизабет обратила свое внимание на незнакомого мужчину. Пока она приближалась к троице, именно он особенно пристально разглядывал фальшивое колье. 

- Вы, должно быть, настоящий мастер своего дела, раз Вам под силу определить подлинность изделия без подручных средств, - выдержав короткую паузу, чтобы рассмотреть мужчину и наконец задержать взгляд на глазах, она продолжила, - Как Ваше имя? 

Любезности всегда вызывали у военной недовольство, но сейчас ей особенно не терпелось закончить эти бесполезные разговоры и отыскать Квинси. Возможно мальчик, утомленный вакханалией, ушел в тихое место и даже не мог знать, что что-то происходит в зале? А может кража была лишь обманным маневром, чтобы похитить или навредить принцессе? В ожидании ответа от незнакомца Хартстоун мазнула взглядом по Фернанду в надежде, что тот уловит ее мысленное послание - "ты видел Алоиса после выключения света или нет?".

— Это было очень бестактно с моей стороны. Вы все же лучший пример добродетели, и я всегда буду на Вас равняться. 

Жалобность в лице Фернанда сквозила дыру в Орельене; он виновато улыбнулся, словно хозяин, что отчитав собаку, почувствовал вину за жестокость. 

– Ваши слова лестны, но не ставьте во мне идола, мои мысли не чисты – и я тоже не в восторге от происходящего, – честно отозвался он, стараясь всё же сгладить давешнюю строгость мягкостью во взгляде. 

— …встреча Дьедонне и Ее Высочество носит личный характер…

Слова маршала неприятно сковырнули внутреннюю тревогу, что подсознательно теплилась внутри Ларуша. Он никак не мог связать в своей голове причин, почему Дьедонне позвал сюда Её Высочество в качестве анонимной гостьи, но его нехорошее предчувствие вырвалось наружу легким, едва заметным, движением темных бровей вниз. Конечно, беспокоится за благопристойность окружения для юной наследницы трона было не в его полномочиях, однако, цепочка мыслей буржуа замыкалась на каких-то сокрытых планах его друга. Ларуш доверял Монвелю как своему брату, – тот никогда не разочаровывал его, даже несмотря на свой буйный характер, и если что-то сейчас происходит в стенах этого здания, то оно должно иметь серьезный вес для обоснования. Именно это и пугало мужчину больше всего.

На предложения остаться Орельен реагировал с некоторой холодностью, что лишь знающие его люди могли отозвать застенчивостью. 

– Я благодарен за Ваше мнение обо мне, – отвечал он, – хотя не думаю, что могу ему соответствовать.

Монвель же лишь смеялся и парируя тем, что невозможно выкрасть колье прямо у него из-под носа, – во время перебоев, он был со своими помощниками прямо у самой витрины, стоя на возвышении перед публикой. Он пытался оттянуть юношей от центра залы, уговаривая выпить с ним, пока жандармы допрашивают посетителей, но и Блэквелл, и Ларуш были неумолимы. Первый акт фарса окончился с тем, как Орельен подтвердил факт обнаружения подмены, в этот момент рыжеволосый мужчина смертельно побледнел: сложно было сказать правда ли лорд испытал неописуемый ужас или это была отточенная актерская привычка, выработанная годами за долгие года его брака.

– Невозможно! – несдержанно вскричал авантажный шевалье, широко жестикулируя своё удивление, – Экспонат окружали со всех сторон, быть не может, чтобы вор оказался среди моих верных служащих. Я позову жандармов, они обыщут всё помещение – никто не входил и не выходил из здания, а значит виновник всё еще здесь, – прикрывая ладонью уста, он спешно оглядывался вокруг, словно ища кого-то конкретного, но не успев покинуть свою компанию, он обернулся на слова об Элоизе, – Не беспокойтесь, mon cher enfant, – он зачем-то подчеркнуто использовал мужское обращение, – сейчас находится на нижнем этаже и отдыхает, – окончив, он «выпорхнул» из поля зрения юношей, уносясь в сторону одного из полицейских, не брезгуя громко объявлять о пропаже драгоценности. 

В недоумении остался лишь Орельен, – его втянули в какую-то причудливую игру, на которую он своего согласия не давал. Эксцессы Дьедонне, – переменчивые настроения, какое-то абсолютно вульгарное обращение к августейшей особе и панибратство с малознакомым военным, злили его всё сильнее с каждой секундой. Ни одна мускула на остром лице не дрогнула, но ладони его сжались в кулак: 

– Вы правы, Ваше Превосходительство. Я не могу дать точной оценки происходящего, но вынужден буду остаться, к своему сожалению, совсем не в увеселительных намерениях, – далее он хотел уточнить у Фернанда за какой причиною Монвель мог обращаться к принцессе как к «своему маленькому мальчику», но осекся, когда к ним приблизился регент. 

Поприветствовав Хартстоун глубоким поклоном, он незамедлительно представился: 

– Орельен Ларуш. Владелец нескольких кораблестроительных предприятий. Я, к превеликому сожалению, вовсе не профессионал, скорее скромный поборник искусства и древностей, это маленькое хобби и привело меня к сотрудничеству с Лордом Дьедонне.

Напомаженные черные волосы, припудренное лицо, дорогие муарные ткани строго костюма, что очерчивал подтянутую фигуру – внешний лоск Орельена соответствовал богемному контингенту собравшихся, однако, в нем отчётливо прослеживалась некая осторожность и даже скромность. Не было вычурных дорогих кружев, например, как у самого Лорда Дьедонне на воротнике рубашки, не было и жаккардовых тканей, расшитых золотом или серебром, фрак его был строг, в то время, когда остальные гости старались украсить фалду так, чтобы она многослойнностью и сложностью напоминала павлиний хвост, ведь скудность цветов присувствующие компенсировали эпатажностью фасонов. 

– Возможно, для начала нам стоит отыскать Её Высочество? – ровно предложил мужчина, косо бросая взгляд в сторону опереточного розыска «Датуре» одним из жандармов в одеждах какого-то официанта. 

Элизабет слушала ответ Орельена вполуха - слова долетали до нее и даже осознавались, но не вызывали никакого отклика. Разум девушки был занят вещами поважнее - высчитывал, кого хочется придушить больше: Монвеля, изображавшего (а Хартстоун была почти что убеждена. что именно "изображавшего") беспокойство за колье, допустивших кражу служащих ("Заразна, что ли, его беспечность?") или Алоиса, сбежавшего от своих спутников и таким образом подставлявшего себя потенциальной опасности. Впрочем, беспокойство было не единственной причиной недовольства - вместо того, чтобы ходить за мальчиком, регент хотела взять под личный контроль работу жандармов, и, более того, принять в ней участие. И ничто, конечно же, не мешало ей отправить Фернанда самого проверить Квинси, но оценил бы такой жест мальчик? После отдыха на пляже между ними воцарилось что-то вроде перемирия - напряженный нейтралитет, конечно, не переломился бы в сторону мира так просто, и не удостовериться лично, что Алоису ничего не угрожает, могло склонить и без того хрупкое равновесие назад, в сторону вражды.

- Не скромничайте, Вы наверняка владеете своим хобби не хуже тех, кто стремился к Вашему уровню мастерства профессионально... Да, соглашусь с Вами. Идемте.

По пути Элизабет придумывала, что и как скажет Алоису. Отчитает, чуть пожурит, или молча, едва слышно вздохнув, посмотрит на него по-матерински ласково-упрекающим взглядом?

"...mon cher enfant..." - неожиданно в поток размышлений вклинилась реплика, вброшенная в разговор как бы невзначай. На мгновение кисти будто бы свело нервической судорогой. Хартстоун шла впереди и не могла позволить себя открыто размять руки, и потому на мгновение крепко зажмурилась - пусть это и не избавляло от неприятных физических ощущений, то хотя бы могло помочь не поддаться наплыву параноидальных мыслей. "Кто-то из прислуги нашпионил? Зачем ему... черт, это же Монвель - попробуй поищи более скользкого типа. Но может мне показалось? Enfant, enfante - такая крошечная разница, не мудрено не расслышать, особенно когда толпа гудит. Мог, в конце концов, не проговорить, проглотить...". Все же терзаемая сомнениями, Элизабет спускалась по лестнице, с каждой ступенькой уговаривая себя пока что отложить беспокойство. "Решай проблемы по мере поступления," - твердила про себя, и на последней ступеньке все же прислушалась к собственному совету.

- Ведите, господин Ларуш, - регент встала к юношам боком, пропуская вперед. Орельен, по ее соображениям, должен был иметь хотя бы предположение, какое место в музее могло подходить для отдыха принцессы.

Будучи смущенным нападками комплиментов от регента и фельдмаршала, а также сконфуженным общей атмосферой происходящего Ларуш не был готов к статусу проводника; растерянность проявилась в его походке и выборе пути – буржуа совершенно не знал как попасть на нижние этажи, ибо ранее был уверен в отсутствии оных. Сохраняя невозмутимое хладнокровие, он, выбираясь из тисков белых пятен, представляющих из себя множество фигур людей различных комплекций, сразу же осведомил своих спутников о том, что никогда не посещал искомые залы, предлагая обратиться за помощью к работающему музейному персоналу, что тоже не с первой попытки справился с, казалось бы, несложной задачей указать на нужный коридор, ведущий к винтовой лестнице, визуально выбивающейся из общей обстановки. Лестница выглядела так будто бы вела в подсобные помещения из-за необычной узости в сравнении с прочим интерьером в музее: металлические балясины и поручни, обвитые плющом из гнущийся меди, повисшие проступи без подступенок, создающие ощущение невесомости и хрупкости конструкции, а так же опорный столб, расписанный иллюстрациями из рыцарских романов, выделяли её из классической стилистики. Спускаясь в бархатный мрак, в Орельене закралась мысль, что прислуга их всё же отправила куда-то не туда, однако, преодолев последние крученные забежные ступени, наконец стали виднеться тусклые огоньки от ароматизированных свечей в бранах; сужающийся коридор пропах розовым маслом. Стены с текстурной отделкой пропускали через себя приглушенные звуки музыки и неразборчивых человеческих голосов, сливающихся единой мелодией: неровной и сбивчивой, но еще не ставшей раздражительной какофонией, но где, однако, угадывался мотив либертинажа раззадоренных гостей. На встречу пришедшим из-за угла вышла молоденькая девушка в неизменно белом, но куда более открытом, чем дозволялось, платье, ведущая под руку юношу, что был и вовсе освобожден от верхних одежд. Маркиза рассказывала своему спутнику о их пригласителе, Монвеле, поистине страшные вещи – будто бы лорд намеренно убивал своих соперников еще до начала дуэли, но выставлял это так, словно они струсили проиграть ему схватку, а потом случайно обнаруживались мертвыми из-за каких-то бытовых пустяков. Заметив спустившихся, парочка безмолвно поприветствовала высших чинов реверансами, позволяя себе продемонстрировать сальные ухмылки, как будто зная наверняка зачем и кто сюда приходит. Ларуш был ошарашен и возмущен грязными сплетнями о своём друге, – возможно, что Дьедонне и не самый честный на руку человек, но уж точно не мокрушник. Благовоспитанный и скромный мужчина не смог сразу же предположить, почему эти господа выглядели так, словно вышли только что из дорогого портового борделя, но следующие залы раскрыли ему глаза, в которые умелый оппортунист столько лет пускал пыль: причина безумного веселья лежала в том, что собравшиеся здесь имели цели абсолютно низшие и аморальные, где не было места для высокодуховных и интеллектуальных благ. Им даже не пришлось проникать в закрытые комнаты, – шумные стоны и выкрики говорили достаточно, чтобы была нужда подтверждать что-то собственными очами. А вот зала театра была почти пуста, сейчас здесь шли приготовления для предстоящей самодельной пьесы Дьедонне: наймиты носили раскрашенные декорации, расставляя их по сцене, вешали бархатно-красные гардины, расшитые золотыми и черными нитями, заносили широкие жаккардовые бержеры, что вторили оттенками и узорами внешнему виду сцены, ставя их в специальную нишу, слегка напоминавшую неглубокий бассейн, кои обычно сооружают для фонтанов или имитации прудиков для пёстрых рыбок. Орельен не знал куда вести своих знакомых дальше, он оглядывался по сторонам, стараясь скрыть смесь саднящих эмоций: злость, негодование и даже печаль, но предмет их поисков показался сам. Сначала из одних полу-приоткрытых двухстворчатых дверей из красного дерева выбежал маленький спаниель. Миниатюрная собачка с волнистой шерстью на ушках ретиво пробежалась по анфиладе, прилегающей к большой зале, а затем из тех же дверей выбежал мальчик, ловя непослушную зверушку. Квинси уже был переодет – белый строгий фрак сменился сказочным черным костюмом из легких тканей: длинные рукава из креп-жоржета почти достигали коленей, фалда приталенного пиджака свисала подобно полупрозрачным крыльям сильфа до самого пола, низ штанов украшался блестящими нитями, повторяющим силуэты терновника и роз. На лице Алоиса была полу-маска, дополняющая костюм, а через разрезы виднелась сценическая черная подводка – необычно броская и вызывающая. В несвойственной себе манере он по-детски пронесся галопом, не замечая знакомых, ласково зазывая рыжую собачку по кличке «Шатени»; осторожно поднимая её, он прижал чужого питомца к своей груди, упираясь носом в маленькую головку, приговаривая неразборчивые нежности, а затем несколько раз поцеловал короткую мордочку, возвращаясь к той комнате из которой только, что выбежал. Теперь после недолгого бега он шествовал спокойно, даже, наверное, слишком, быть может, у хрупкого ребенка совсем не осталось сил после таких диких игр с непоседливой Шатени? Двери открылись шире, и теперь уже можно было разглядеть внутреннее роскошное убранство комнаты, что, впрочем, было в жутком беспорядке: по полу были раскиданы золотые подушки, на некоторых из них не хватало кутас (скорее всего, их оторвал активный питомец), из подвесных кашпо вываливались целые водопады различных цветов, множество маленьких фарфоровых фигурок, что давеча красовались на открытых полках, были свалены вниз и побиты, а на незастеленной кровати беспорядочно валялись тарелки со сладостями и остатки креветок. Настоящий хаос царил вокруг щепетильно относящегося к чистоте и порядку Квинси, но сейчас это словно и вовсе не волновало ребенка. Не выпуская из нежных объятий Шатени, принц забрался на ложе, достал исписанные бумажки, что представляли из себя сценарий реплик, и принялся читать, параллельно счищая панцирь креветки собственными руками.

О Монвеле судачили как о местной достопримечательности, достойной этого примечательного времени и господ. Блэквелл лишь убедился в своих предчувствиях на его счёт, решив, что если бы не ужасное доверие к Квинси, он бы нашел слова и отговорил и его, и Ларуша от этой дружбы. Что-то и раньше в Дьедонне выдавало трусливость и он был рад найти этому даже такое недостоверное подтверждение, взяв на вооружение — не давать оппортунисту сбегать от прямого конфликта.

Картина, заставшая их на нижних этажах, была достойна пера лучших бытописателей, но ни Гофман, ни Калло не присутствовали здесь, чтобы изобразить весь ее гротеск и фантасмагорию. Унылая выставка с ее переполненными залами лишь изображающих волнение обывателей — сменилась калейдоскопом чей-то больной причуды. Масок двадцать окликнули Блэквелла по имени и сказали, как их зовут. В некоторых из них он узнавал крупнейших лиц страны. Все это были люди молодые, знавшиеся в обществе благородными и отважными, достойными уважениями; позабыв о своем громком имени, об искусстве или политике, они пытались возродить эпоху дионисовых празднеств, прямо посреди строгой и суровой, послевоенной жизни.

— Ваша совестливость свела вас с бессовестным предательством доверия. Сочувствую вашей дружбе. Вы, должно быть, расстроены,— проговорил юноша, обращаясь к Ларушу.

Гнусные маскарадные костюмы, едва прикрывали телеса всех тех, кто обычно блистал благодетельным фасадом в свете светских софитов, обличая свою уродливую склонность к базарной дешевизне и низменным наслаждениям, какие только и могут быть доступны для, пускай и титулованной, но все же нищеты, которую не заполнить никакими цифрами банковского счёта.

Падающие белёсые домино всевозможных тканей, пестрели вычурными костюмами и являли собой зрелище, в котором не было ничего человеческого. Вместе с хохотом, гиканьем, стонами, маски хватали друг друга за руки, плечи, шею, сливаясь в один движущийся круг из непристойных движений и пьяного воя, из исступления и ликования порока. То был не иначе как хоровод душ, проклятых Богом, которые осуждены быть узниками своих капризов до самой смерти. Все это происходило перед Фернандом, чуть не у самых его ног. И он чувствовал накатывающее желание безжалостно раздавить их своим каблуком — настолько бессмысленными показались ему эти жизни, напомнившее ему об одной другой, которую он уже забрал.

«Тебе бы здесь понравилось, в конце концов, ты не только никудышный отец и правитель, но и предсказуемо скучный человек»

Среди всей это неразберихи, лишь одна фигура выделялась особым изяществом, обусловленным с одной стороны — юностью, а с другой — возвышенностью духа. Сильф был ожившей сказкой. Засмотревшийся на свободную и легкую мальчишескую фигуру Фернанд, оцепенел в подступающей альковной робости, на щеках его выступил нежный румянец, сердце его пропустило несколько ударов и всем существом своим он был уже не здесь в пристанище развратного Бога, а на тайных для чужого взора чудесных цветочных лугах, обласканный весельем, знакомым только лишь детям и возлюбленным.

В чувство его привело щемящая острота ревности. Приземлённый обидою рассудок его немедленно протрезвел, а детали прежде им незамеченные приобрели очертания.

Прежде чем обратить на себя внимание юноши, поглощенного игрою с собачкой, Блэквелл решил угоститься, выпив первую попавшуюся под руку стопку, параллельно предупредив Орельена:

— Вам предстоит великое множество потрясений этим вечером. Помните, что я Вам говорил: если колье действительно забрал ваш друг, я бы заволновался. Опасная вещь в опасных руках — беды не миновать.

— Ваше Высочество, — он обратился нарочито формально, но голос его выдавал радость воссоединения,— Или как мне следует обращаться к Вам, исходя из Вашего здешнего амплуа? Должно быть, не важно…Не хочу отвлекать Вас от насущного веселья, в компании единственного милого животного на этом зверином празднестве, однако…Господин Дьедонне устроил нелепое представление и вежливо намекнул нам о том, что подлинное колье мы могли бы увидеть, разыскав Вас, его милого мальчика, как он фривольно выразился. Позвольте проводить Элизабет, — он кивнул в ее сторону,— и моего близкого друга Господина Ларуша, к экспонату. Им хотелось бы рассмотреть его поближе.

Потрясение за потрясением настигали Ларуша, окатывая его с ног до головы холодной и грязной водой; всё творящееся вокруг лишь подтверждало своё буффонадное происхождение. Дьедонне – не ловкий обладатель второй личины, просто Орельен смел находить в нем большее достоинство, чем на деле обладал первый. Дорогое и экзотичное убранство нижних зал осталось без внимания разъяренного внутри буржуа: в любой другой ситуации, он, пожалуй, в очередной раз бы похвалил броский вкус Монвеля, тороватого от природы на внешний лоск всего к чему он прикасается, но сейчас «фасад» пал и открыл гнилое содержимое – уродство собравшихся в этих пенатах душ травило высокоморальные устои мужчины. Больше всего Ларушу хотелось немедленно подняться наверх, найти главного устроителя кутежа и потребовать вменяемых объяснений происходящего. Он сдержанно молчал и почему-то виновато улыбался на реплики Блэквелла – стыд пробирал его до самых пят, упираясь в небольшой каблук нарядных лакированных туфель. Негоциант и сам прекрасно осознавал насколько сильно он ошибался в том, что знает о своём друге, если не всё, то хотя бы больше, чем в действительности располагал. Лицо у него было бледным, почти серым, от сковывающих эксцессов внутри, но Орельен продолжал достойно нести свой стан. Узнавая в подростковой фигуре знакомые очертания он опешил, хотя это удивляло его куда меньше, чем «подпольное» общество распутных морфинистов; убедившись, что он не ослышался, мужчина сделал глубокий реверанс короне, вопросительно оглядывая Фернанда, надеясь получить ответ на свой безмолвный вопрос позднее. В несколько замедленных движениях наследника Ларуш распознал медикаментозное влияние, но будучи не до конца уверенным в своих дерзких догадках, остался столько же неизменно молчалив, сколько и мрачен – учтивая тень полу-улыбки придавала выражению мягкости, но никак не искреннего хорошего расположения духа. 

Жизнь во дворце – это недоступная сказка для многих, кто имеет лишь поверхностное представление о том, что в действительности ожидает знать и чиновников внутри; не зря сословие аристократии развращается в доли секунды – когда обязанности зажимают тебя в тиски, не давая вдохнуть полной грудью свободу, то при малейшей возможности сбросить с себя кандалы, они, вне сомнений, именно так и поступают, становясь на тропу либертинажа. Простые радости опускаются с недосягаемых высот и послушники строгих нравов бегут жадно срывать эти плоды. Квинси же принадлежал к тому самому проценту людей, чья жестокая судьба была припудрена внешним лоском. Наследникам влиятельных герцогских домов, а тем более короны, всегда приходилось мириться с тем, что они должны быть всегда немного больше, чем просто людьми, а счастье бдения ребенком было и вовсе закрыто для них. К тому же, огороженный своим монархическим режимом, Алоис был проклят на тягучее одиночество, и не мудрено, что игривость раззадоренного всеми дарами природы лорда Дьедонне, не знающего ни тягости бремени трона, ни изнеможения рабочего класса, смогла приглушить голос холодного рассудка в подростке. Еще в переписке Монвель пытался подготовить кронпринца к тому, что будет окружать его в музейных пенатах, но житейский опыт нежного возраста был еще слишком скуден на грязные страсти. Основной причиною сущего бардака являлось то самое недопонимание, что возникло между Квинси и Дьедонне; конечно же, маленькая, хоть и очень шаловливая собака не смогла бы принести столько хаоса, сколько может застыженный чужими низкими удовольствиями разъярённый юноша. Но гибкий и изворотливый ум лорда предусмотрел особенности характера своего темного соучастника, снабдив того заранее крепкой седативной настойкой, а потому раздосадованный и пылкий раж быстро сошел на нет. Догадка Ларуша была правдива, но от того не менее опасна, от щедрой дозы снадобья медленные движения Алоиса стали еще более заторможенными, теряя часть той изящной грации и железной выправки патрицианского стана, что сопровождались в каждом его вдохе. Болезненная усталость внешне располагала к тому, чтобы назвать мальчика сонным, однако же, внутри таковым себя он не чувствовал. Мысли сбивались, растягивались, а голова наполнялась густым смогом, но спать не хотелось совсем, – подобное состояние Квинси испытывал впервые, но яриться не получалось совсем. Так и на Фернанда, а потом и на всех остальных присутствующих он среагировал несколько замедленно. Глаза, обрамленные черными ресницами, округлились, – Алоис не ожидал гостей так скоро, – затем он учтиво встал с не заправленного ложа, встречая прибывших коротким реверансом по привычке. 

– Колье находится в этой комнате, верно, но… – сказанное Фернандом достигало его с некоторым опозданием. Он ненадолго затих, размышляя стоит ли нарушать данный им обет и, прийдя к тому, что ничего страшного нет в том, чтобы показать артефакт, безмолвно прошел к противоположной стене, в которой располагался небольшой кухонный лифт; замаскированная под панельные обои дверка легко отворилась и в руках мальчика появилось ожерелье из почти свободно двигающихся каплеобразных камней, – Вот, – однако передал Алоис проклятое сокровище не Элизабет или малознакомому Ларушу, а лично Блэквеллу. 

Этого расстояния вполне хватило, чтобы Орельен смог наблюдать ту самую особенность Датуре, говорящую о её подлинности: в темно прозрачных алых «рубинах» медленно двигались крохотные матовые капли. Подождав момента, когда Ларуш закончит, Квинси осторожно принял украшение назад, убирая его в тот же тайник–лифт. 

– Кража «Датуре» была запланирована Дьедонне с самого начала, не переживайте о тех опереточных происшествиях наверху – колье перейдет в собственность короны с завтрашнего дня, – объясняя, он сдержанно пытался подозвать к себе раззадоренного щенка, что начал цепляться зубами за туфли Хартстоун, – Подскажите, разве выставка уже закрылась? – ровными интонациями обратился Алоис, – На этих этажах лучше не пробывать никаких яств или алкоголя – я не осведомил вас заранее об этом заранее, потому что сам не располагал этим важным предостережением, – после паузы добавил он, с опаской озираясь на раздраженные лица прибывших, – А еще здесь… – сконфуженно зардевшись, его темные брови насупились, вспоминая свои первые впечатления о больших залах, что минуют все пребывающие, – Много грязи. Думаю, что в музее окружение представляет из себя нечто более приятное. Я не могу подняться с вами в приготовленной одежде, но настоятельно прошу вернуться.

Гогот, визги, громкие вздохи и прочие сопроводители безумных празднований стали слышны сильно заранее момента, когда двери распахнулись, явив глазам троицы самую настоящую вакханалию: казалось, десятки полуобнаженных тел были переплетены между собой, и даже если присматриваться, понять, где чья голова, было почти невозможно. Элизабет не собиралась заниматься распутыванием этой многоножки. Сейчас ей было совершенно безразлично это увеселительное мероприятие и его участники, и потому девушка даже не смотрела на них, устремив взгляд вперед. Повеселить ее смог только вид Ларуша - видно, он впервые видел нечто подобное, и мог только виновато улыбаться и молчать. "В обморок еще упади, нашлась девица," - откачивать проводника было последней вещью, которой Хартстоун хотела заниматься. Да и получилось бы вообще отвоевать потерявшего сознание Ларуша у толпы, в пьяном угаре спутавшей падение от обморока с бодрым прыжком в их веселье?..

Развлекая себя фантазиями о битве с принявшей толпой за честь буржуа, регент не сразу поняла, чья фигура предстала перед ней. За то дергаными, то наоборот будто замедленными и тяжелыми движениями Элизабет не узнала своего подопечного - только обратив внимание на волосы и не прикрытую маской часть лица она все же распознала Алоиса, и от этого осознания все внутри заклокотало. "Отправить наследницу в подобное место и еще и опоить чем-то?!" - уголок губ предательски раздраженно пополз вверх. Внутренне захлебываясь возмущением, внешне Хартстоун пыталась вернуть лицу надменно-спокойное выражение. Монвель был, вне всяких сомнений, весьма специфичным мужчиной, и ожидать от него можно было каких угодно фокусов, но не перешел ли он границу сейчас? "Подвергая опасности корону, он подставляет и меня. Надеюсь, он не успел сбежать куда-нибудь, и поднявшись обратно, мне удастся высказать ему, что я об этом думаю".

Девушка разглядывала "Датуру" и слушала пояснения Квинси через пелену раздражения. В чем была суть этого циркового представления с колье? Видимо, это развлечение было понятно лишь самому Монвелю. "Хотя, в этом есть и свои плюсы. Сегодня украдено, а уже завтра передано в собственность... До чего хороши наши блюстители порядка!".

- Ваше Высочество, позвольте, но мне кажется, оставаться с такой компанией одной даже через стенку - не самый лучший вариант. Сегодня я не слишком доверяю гвардейцам, - "Стояли они там или нет вообще?.. Впрочем, неважно, если они там были, то их присутствие не уберегло от принятия внутрь какой-то дряни", - Маршал Блэквелл, могу ли я в таком случае попросить Вас передать наши впечатления от выставки, - на этом слове Хартстоун сделала акцент, - лорду Дьедонне?

Охваченный ужасом Орельен смотрел поочередно на каждого из присутствующих в комнате – с каждой минутой он жаждал осознать происходящее как невнятный сон, который совсем не сопоставлялся бы с реальностью. Больная фантасмагория, которая привиделась ему из-за кривых толков грязных сплетников о Монвеле во время клубных чаепитий; принятие происходящего как данности просто не укладывалось в его картину мира – он действительно был готов потерять чувства как сентиментальная дева. Окажись на месте устроителя подобного порочного общества кто угодно, кроме его друга, то он молча бы покинул пенаты разврата, однако же, судьба распорядилась иначе и оставаться немым после множества лет раболепного доверия он, как человек чести, не мог.

– Прошу прощения, могу ли я перехватить инициативу, чтобы подробно описать свои впечатления от данного «торжества» главному устроителю? – мужчина пытался выдавить ядовитую иронию, но получилось лишь передать раздражение от сжимающей альвеолы легких горечи, – Пожалуйста, не покидайте свой форпост, – мягко обратился Орельен к маршалу, оставляя на губах тень грустной улыбки, – Юность нуждается в защите от… Пагубного влияния, – стараясь осторожно подобрать лаконично описывающие всё его негодование слова, он покинул нижние залы с разрешения обоих сопровождающих. 

Какова бы не была величина сетования Ларуша, он собирался преподнести свои чувства Дьедонне в той манере, в которой, видимо, не слишком часто делились с ним его шаперон и прочая пестующая прислуга. Считая, что попотчевать фигляра «розгами справедливости» будет заслуженным, поймав провинившегося негодяя за плечо, Орельен без колебаний и лишних допросов одарил ланиты лорда двумя звонкими пощечинами.

– Пойдемте разъясняться, – строго декламировал он учительским тоном, озирая холодным выражением разжалобившееся лицо рыжего смутьяна. 

Словно конвоир, ведущий преступника на трибунал, Ларуш тащил мужчину, на полторы головы выше его самого, под руку к цокольному этажу музея; Монвель оправдывал свою причастность к элитному борделю тем, что организовывал изначально клуб не с целью создания места для фривольных встреч, а исключительно ради неформального общения между аристократами и буржуа, коих стесняют тысячи условностей их сословия. Разгневанный визави молчал, предпочитая сосредоточиться на своей возмущенной досаде, нежели отчаянных попытках Дьедонне объясниться. Не сдерживаясь в эксцессах, женатый шевалье даже позволил себе уронить несколько жемчужных слез без тени стыда, уподобляясь дешевой кокотке, которую с поличным застал офицер; тяжелая жизнь вынуждает человека выходить на извилистый путь и, к счастью, Ларуш и в половину не догадывался о всей «извилистости» выбранного Монвелем пути.

Мужчины огибали длинные и узкие коридоры с витающим пряным запахом и Дьедонне вписывался в сладострастную атмосферу порока, даже с выражением расстроенного ребенка – масляной парфюм, напомаженные медные волосы и авантажный брючный костюм с невероятным количеством мельчайших деталей; иди они чуть медленней, то и данную ситуацию можно было бы интерпретировать совсем иным контекстом. 

Представ перед военными, лорд изменил свою стратегию, – теперь тоскливые и жалобные интонации оставили его речь и он лишь устало вздохнул, опереточно касаясь пальцами переносицы, как обычно это делают мыслители на сцене. 

– Не беритесь судить так скоро, – начал он, встречаясь взглядом с Квинси, – Расходы на музей покрываются с большим трудом; Мирабелла алчна до своих пожитков, а потому на общественную деятельность мне остаются жалкие крупицы. В конце концов, залы для искусства должны быть столь же возвышенными, что и находящиеся в них. А небольшой спектакль с кражей, ах, это же просто детские шалости! Я хотел использовать для постановки настоящее колье, потому что… Того требует любой шедевр! И леди Дьедонне… – получив одобрительный кивок от Алоиса, Монвель продолжал, – Мы с Его Высочеством уже имеем определённую договоренность, всё было спланировано с самого начала: жандармы полностью подставные – сейчас они уже, должно быть, грозно гонятся за «преступником» на ретивых конях, это часть моего увлекательного сценария, который призван развлекать моих гостей. У них был невероятный шанс поучаствовать в краже музейного экспоната, не каждый может похвастаться таким интересным опытом! В конце концов, должен же и я разбавлять чем-то пресную рутину. Мне жаль, что вы оказались не больше, чем просто зрителями, но зато какого же узнать часть развязки в процессе! Впрочем, спланированное близится, – здесь его восторженность, которая нарастала с каждым предложением, убавилась и он тихо окончил, – к концу. 

Блэквелл с детским любопытством в глазах наблюдал за переменой Орельена, казалось что его бледность была очередной личной победой Блеквелла. В действительности, он не стремился разрушить чью-либо дружбу, это было бы мелочно и дёшево, однако он всегда находил нечто завораживающее в разочаровании морали. Косность благочестия утяжеляет несчастному жизнь и как легко он мог бы избавиться от ее пут, как бы свободно и счастливо мог жить, если бы не верил в сочиненные самим собой сказки! Сизиф тащит в гору невидимый камень своих выдумок! 

С этими мыслями юноша вернулся взглядом к своему возлюбленному, остановился на нем задумчиво, проводя решительную черту между идеалами Квинси и моралью Ларуша. 

Очевидно, что Дьедонне открылся куда более первому, потому что с давним своим другом имеет одну непривлекательную схожесть. Как бы Орельен не старался блюсти праведный и добродетельный образ жизни, если убрать поэзию благородства и оставить самую суть его мотивации, можно обнаружить жадное человеческое желание переделать мир под себя, взять город, украсить своими знамёнами. Эта же черта присуща и Монвелю, пускай он в ее исполнении, скорее скользящая внутрь тихо и незаметно змея, искусавшая жителей. Соблазняя людей, вредительствуя своим злополучным вмешательством в чужие жизни, он лишь старался оставить в ком-либо свой след. Он ищет принятия. 

Хорошо чувствуя людей, Дьедонне выстроил себе фасад, чтобы избежать крестового похода и до сих пор, ему это удавалось отменно. Блеквелл, сражающийся свирепо всю свою жизнь, дабы мир помнил своего смутьяна, его понимает. Должно быть, если бы Монвель не испытывал его терпение, стараясь навести свои порядки в душе юного кронпринца, они бы подружились. 

Блеквелл коротко сообщил о том, что предупреждение Квинси было весьма поздним, когда по этому случаю они остались одни, Фернанд поделился своими размышлениями о Дьедонне, добавляя: 

— Вы не поделитесь со мной тем, что он задумал? Я обещаю не нарушать Вашего доверия, какой бы мне не показалось сомнительной эта идея… Мне интересно, за какую идею я мог случайно быть отравлен. 

Речь Дьедонне показалась ему неубедительной, но большинство гостей в пылу веселья не нуждались в убедительности. По-крайней мере, Монвель выглядел очаровательно и красиво, с его внешностью, изяществом и умением владеть голосом — странно, что он до сих пор не построил головокружительную театральную карьеру. С другой стороны, ему не приходится ограничивать себя узким репертуаром ролей из чужих пьес, жизнь для него более яркая сцена, где он и постановщик, и актёр, и костюмер и мастер грима. 

Не случайным, а вполне осознанным жестом, губы Блеквелла капризно скривились, а взгляд потупился куда-то вниз. Не скажешь, что это обиженное дитя могло быть знаменитым маршалом.