– Кто – «против»?

Это всегда был самый величественный момент праздника: все продолжают сидеть неподвижно, радостно склоняя главы благодетельному игу Нумера из Нумеров. Но тут я с ужасом снова услышал шелест: легчайший, как вздох, он был слышнее, чем раньше медные трубы гимна. Так последний раз в жизни вздохнет человек еле слышно, - а кругом у всех бледнеют лица, у всех – холодные капли на лбу.

…

«Вчера состоялся давно с нетерпением ожидавшийся всеми День Единогласия. В 48-й раз единогласно избран всё тот же, многократно доказавший свою непоколебимую мудрость Благодетель. Торжество омрачено было некоторым замешательством, вызванным врагами счастья, которые тем самым, естественно, лишили себя счастья стать кирпичами обновленного фундамента Единого Государства. Всякому ясно, что принять в расчет их голоса было бы также нелепо, как принять за часть великолепной, героической симфонии – кашель случайно присутствующих в концертном зале больных…».

… «захвченной в плен» дочери не хватает психического ресурса даже на то, чтобы высвободиться из материнской оболочки, то есть принять материнское разочарование, оставив ее неудовлетворенной; отсюда катастрофические саморазрушительные тенденции (наркомания, самотравмирование, попытки убийства и самоубийства). Матери же всегда удается восстановить свои силы, найти в поведении дочери чем вновь подпитывать свою потребность в нарциссическом удовлетворении. Постоянно и не до конца удовлетворенной матери соответствует всегда и абсолютно неудовлетворённая дочь – это инфернальная, губительная для жизни, но на удивление прочная и живучая часть.

У маленького Клая началась Жизнь с Отцом, который многое знал о выпивке, но ничего – об обществе анонимных алкоголиков.

Я сказала себе: «Наташа, тебе восемьдесят девять, и это тянется уже целый год. Ты всегда была сдержанна в чувствах – а тут так разошлась! Ты пожилая женщина, жизнь клонится к закату. Чем объяснить эту неожиданную эйфорию?» И как только я подумала об эйфории, дело приняло другой оборот… «Дорогая моя, ты нездорова, - сказала я себе. – Тебе слишком хорошо, ты, должно быть, больна!»

Как только в Вестминстере появлялась чума, парламент бежал в Рединг, а в 1625 году за ним последовал и верховный суд, так что здесь велись все судебные процессы. Пожалуй, время от времени небольшие порции чумы шли Лондону на пользу, так как они разом избавляли его и от законников, и от членов парламента.